you are 𝓶𝔂 sunshine, 𝓶𝔂 only sunshine

Что такое метеозависимость Санни узнал случайно, одним не самым приятным, и уж совершенно точно не солнечным февральским утром. За большими панорамными окнами в некоторых частях огромного пиццаплекса вовсю развлекается матушка природа, окрашивая и без того безжизненно-серый асфальт в ещё более тёмные, по внутренним ощущениям склизкие и очень холодные цвета, на которые и смотреть-то долго невозможно — сразу возникает желание дёрнуть плечами, укрыться мягким пледом и засесть в самое тёплое место. По стёклам раздаётся неритмичное громкое постукивание острых крупных капель, падающих с неба градом. Удивительно, но Санни даже в такую скверную погоду умудряется сохранять солнечное расположение духа и находить плюсы. Да, всё кажется лишённым красок и повода для веселья, но ведь сколько игровых активностей можно было бы устроить под дождём! Надеть на маленьких посетителей их разноцветные дождевички и непромокаемые высокие сапожки — он ведь специально запрашивал у администрации несколько партий разных размеров, но все дети и без него были обеспечены всем необходимым, — и отправиться на улицу, озорно прыгать по небольшим лужам, не боясь запачкаться или промокнуть. Или взять акварель и налить в лужицы, чтобы они пускай и временно, но окрасились в яркие цвета. У Санни ведь даже порошковые и пищевые краски есть! Нарисовать ими что-нибудь на ровных частях асфальта — и смотреть, в какие узоры дождь сможет превратить маленькие художества! Сделать бумажные кораблики и пустить их по тем же лужам! Правда, сегодня маленькие посетители с самого открытия почему-то не настроены ни на активные игры, ни на хоть какое-то развлекательное времяпровождение. Большинство из них просто тихонько сидит по углам с поникшими личиками и без особого интереса вертят в руках игрушки, которые без конца предлагает их дневной воспитатель. Мягкие сувенирные версии единственной здесь Звёздной Рок-группы в виде соответствующего животного, для самых маленьких — безопасная, нетвёрдая посудка и пластиковые продукты к ней, недавно приобретенный разноцветный конструктор без острых краёв, даже кинетический песок — дети остаются безразличны. Они даже не захотели вырезать из цветной бумаги фигурными детскими ножницами узоры и клеить на смешные лица на листках пластиковые глазки клеем с блёстками! Проигнорировать! Клей! С! Блёстками!!! Это — уже серьёзно. Стоило в срочном порядке заняться состоянием юных гостей и постараться их подбодрить, вот только... Санни в первые в жизни не имел ни малейшего понятия, что можно сделать в подобной ситуации, он ведь никогда с таким не сталкивался! Но и смотреть на вялое состояние своих временных подопечных невыносимо. Муну тоже было невыносимо. Не из-за погодных условий и состояния детей, к которым он абсолютно равнодушен — маленькие засранцы приносят одни проблемы что днём, что во время сон-часа. А из-за того, как с каждой попыткой развлечь ублю... кхм, детей, этот чудесный яркий блеск в золотистых глазах Санни постепенно испаряется, а всегда искренняя, яркая улыбка уже и вовсе поблекла, выглядит натянутой, уголки губ едва заметно дёргаются, когда очередной ребёнок, устав от предложенных игрушек, начинает раскидывать их вокруг и повышать голос, противно хныкать или грубо отпихивать тёплые руки Санни, что всегда сопровождается испуганным звяканьем маленьких бубенцов на манжетах. Медленно, но верно затухающее Солнце — это самое ужасное, что ему доводилось видеть в своей жизни. Это он может сказать наверняка. Правда, в отличие от светлой головы Санни, в которой всегда найдётся сотня и одна игра для веселья или тысяча и одна активность, связанная с развитием воображения или моторикой рук, вроде декорирования всего и вся, в холодной голове Муна навязчиво крутится самый практичный и простой вариант: маленькие засранцы о б о ж а ю т сладкое. В оживленном кафетерии и кухне за ним всегда полно еды: для пополнения фуд-кортов, для маленьких кафе по всему пиццаплексу, просто маленькие бонусы для детей. Ведь дети, а не их родители здесь больше ценились администрацией. Их внимание легче привлечь вкусной едой и яркими красками, движущимися картинками и заводной музыкой, а если добавить к этому ещё и стафф — от игрушек до магнитиков или одежды, считай, ты уже в огромном выигрыше. Мун неторопливо отлипает от жёсткого столика пустующего охранного пункта — какое отвратительное, безалаберное отношение к своим прямым обязанностям, — что всё это время терпеливо подпирал бедром, и тихо, чтобы не привлекать лишнего внимания занятого Санни и маленьких уродцев, выскальзывает за массивные двери, ведущие из детского сада. Поход туда-сюда не занимает слишком уж много времени. Кухня находится не так уж и далеко, а с выбором сладких взяток Мун даже не заморачивается, сваливая на сервировочный столик на колёсах всё, что выглядит интересно: кексы, соки — их он, правда, пересчитывает, чтобы хватило каждому из детей, и никто не чувствовал себя обделённым, досаждая Санни ещё больше, — солнечные конфеты. Кто знает, какую дрянь туда добавляют кондитеры, чтобы держать засранцев активными, или, как в случае с лунными конфетами, наоборот, побыстрее и понадёжнее усыпить (когда-то у Муна были огромные проблемы из-за того, что он заставил самого непослушного ребёнка в ночной смене, что наотрез отказывался спать, съесть целую горсть лунных конфет, и взволнованные родители собирались подавать иск из-за того, что засранец проспал целых два дня), но пока это действует, остальное не так важно. На нижнем ярусе также оказывается сразу две коробки с сырной пиццей в мягком тесте — с этим уж точно не прогадаешь. Вот только, как окажется несколькими минутами позже, покидать Звёздный Детсад оказалось огромной непродуманной ошибкой, последствие которой сейчас находилось непосредственно близко к его дневному воспитателю и тихо стучало большими ладонями по детской музыкальной установке, пока уже заметно оживленный Санни, находящийся в кружке из заинтересованных детей, так же тихо звенел бубенчиками и весело подпевал заданному мотиву. — I could fill your cup, – раздаётся тихо — наверняка, чтобы не тревожить чувствительные ушки маленьких посетителей, — голос негласного светила пиццаплекса. — You know my river won't evaporate, – подхватывает «проблема» своим отвратительным не открывай больше рот мелодичным басом, улыбаясь мягко, как кажется со стороны Муну, совсем не детям. — This world we still appreciate! – с удовольствием тянет строчку Санни, щурит весело вновь загоревшиеся искренним весельем из-за кого-то другого глаза, звякая манжетами напротив лица завороженно слушающей девочки в красном платьице, что покачивает головой под ритм и дёргает забавными длинными хвостиками по бокам Они выглядят до противного органично рядом: большой «папа мишка», прижимающийся плечом к плечу к «солнечному» воспитателю. Фредди сидит на коленях перед детской установкой, тихо и весело постукивая по пластиковым барабанам в ритм, покачивается под него же, время от времени уделяя своё внимание всем. Детям достаются тёплые и заботливые взгляды, Санни — улыбка после новой пропетой строчки и замеченное игривое подмигивание. Которые Мун мог бы расценить правильно, как знак того, что план по «оживлению» детей удался, но внутри шкрябает совсем неправильная мысль, доведённая до абсурда, выдающая такой простой и невинный жест за флирт. Самое противное, что эта мысль получает подпитку, когда Санни, сидящий в позе лотоса, распевшись, случайно задевает коленом чужое бедро. По вискам бесконечной бегущей строкой громко стучит: «угроза безопасности», ведь Фазбер не только не отодвинулся, чтобы дать больше пространства Санни, он толкнулся в ответ! — I could show you love, – в унисон подхватывают, сливаясь в одно подходящее друг другу целое, два голоса, и Мун раздраженно поджимает тонкие губы в одну дёрганую полоску. — In a tidal wave of mystery, – продолжают они, синхронно поворачивая головы друг к другу: — You'll still be standing next to me! – Санни шутливо протягивает руку, словно обращаясь непосредственно к Фредди, и тот, не раздумывая ни секунды, учтиво берёт её в собственную, приглаживая тонкие загорелые пальцы. Это становится последней каплей. Не успев толком осознать, в какой именно момент он вцепился в ручку сервировочного столика с такой силой, что костяшки и без того бледных пальцев белеют ещё сильнее, Мун с остервенением и приложенной силой толкает столик вперёд. И с затаённым удовольствием наблюдает за тем, как тележка с грохотом стукается о широкую спину, вынуждает растерянно наклониться и завалить на бок детскую музыкальную установку, прервав концовку явно не подходящей для детей такого возраста песни. Под весёлый детский смех Санни испуганно вскакивает на ноги, звеня манжетами и ботиночками, укладывает тонкие изящные ладошки на мощные плечи и помогает Фредди сесть ровно. Растерянно смотрит сначала на столик, а затем по сторонам, выискивая того, кто подумал так неудачно «пошутить». Уперевшись глазами в глаза Муна, он озадаченно поворачивает голову и трагично складывает брови, кажется, даже не догадываясь о причинах подобной грубости. — Мне о-очень да ни черта подобного жаль! — тянет наигранно виноватым тоном и прячет улыбку, Мун, медленно передвигаясь по цветным квадратным плиткам на полу. — Кажется, я споткнулся обо что-то и случайно выпустил тележку! Тебе не очень я надеюсь, что безумно больно? — Всё в полном порядке, Мун, — мягко уверяет Фредди, скользнув взглядом по той стороне, с которой к ним и приехала тележка, не находя, впрочем, ничего, обо что можно запнуться. — В следующий раз будь аккуратнее, тележка могла попасть в одного из детей, а не в меня. Не успевает Мун раздраженно скрипнуть зубами на лишнюю учтивость главного исполнителя Звёздной Рок-группы, как тут же отвлекается на зазвучавший совсем рядом голос: — Верно, Муни! — Санни рассерженно упирает ладони в бока, сводит брови к переносице, выпрямляясь и слегка наклоняя голову, чтобы придать позе строгости, словно он отчитывал сейчас очередного ребёнка, а не своего, на минуточку, п а р т н ё р а. — Здесь ведь столько детей, чем ты думал! Это — как внезапный удар под дых. Как бессердечно воткнутый нож в спину. Как простреленное умелым стрелком колено. Хотя последнее сравнение, кажется, не совсем описывает уровень испытываемой в этот самый момент душевной боли. — Я ведь извинился... — глухо бормочет в ответ Мун, низко, словно провинившийся ребёнок, опуская голову и закрывая частью ночного колпака поникшее лицо. Быть отчитанным важным для тебя человеком — неприятно. — Ну что вы, — примирительно касается ладонью облаченного в яркий рукав плеча Санни Фредди, — всё ведь обошлось. Не ругай его, ладно? Мун морщится раздраженно, угрюмо разглядывая яркий ковёр под изогнутыми кверху ботинками, и совершенно не замечает, как Санни тут же меняется в лице, смотрит уже совсем не строго, а виновато и обеспокоенно, вспомнив, кажется, как остро реагирует Мун на отчитывания. Даже заслуженные. Санни вздыхает тихо, но не проронит больше ни единого слова, кивает тихонько Фредди в сторону дверей у охранного пункта и мягко подхватывает под руку, чтобы проводить. Мун слышит тихий отдаляющийся шёпот, но не может разобрать слов, поджимает беспомощно губы ровно до тех пор, пока его, застывшего на месте обреченной на душевные страдания статуей, не дёргают за штанину шаровар и не интересуются в несколько голосов, им ли привезли вкусности, можно ли взять немного. Надо же, как быстро одна песня и завиденные сладости исцеляют «метеозависимость» и скверное настроение. Воспитатель кивает раздраженно, без слов намекая, что пусть берут и делают, что хотят, это не его забота до сон-часа. Нервно подёргав ногой, чтобы маленькая ручка наконец отцепилась, Мун торопливо удаляется в сторону разноцветной, пустующей сейчас горки-лабиринта, давя душащую изнутри обиду и агрессивно смаргивая лёгкое покалывание в уголках глаз. Получив в своё полное распоряжение целую тележку сладостей и солнечных конфет, дети заметно оживляются, уже более радостно реагируют на откинутые ими ранние игрушки, обращают внимание на сухой бассейн, в которой ныряют группками и весело раскидывают разноцветные мягкие шарики, выпрашивают цветной картон и безопасные фигурные ножницы, пластилин. Звёздный Детский Сад снова оживает, заряжая пространство хорошим настроением и весельем, наконец слышится смех, детские игровые разговоры. Любоваться этим — одно сплошное удовольствие! Но к радости примешивается навязчивая вина: не стоило разговаривать так резко и грубо, нужно было быть мягче, не ругать, не ругать, не ругать... Санни окидывает взглядом каждого занятого делом или игрой ребёнка, убеждаясь, что прямо сейчас он пока никому не нужен, и у него есть возможность ненадолго отлучиться. Из всех трёх горок-лабиринтов, расположенных прямо в центре огромного детского сада, только в одной была любопытная, невзрачная, уже давно выцветшая и не привлекающая внимание детей, лесенка, по которой было удобно добираться до мягкого углубления в полу. Нужно спрыгнуть, а там — ещё одно изолированное со всех сторон углубление, в котором обивки заметно больше. Оба воспитателя помещались в нём, присев и неудобно сгорбившись из-за высокого роста. Тем не менее это было любимое место Муна для «пряток», когда он был не в настроении или хотел спрятаться от света. — Муни? — тихо зовёт Санни, тянется ладонью к повернутой к нему спиной фигуре, гладит медленно, размеренно. — Муни, я... — слова совсем не идут, пускай провинились сегодня оба, больше виноватым себя почему-то, чувствовал Санни. — Ты ведь... — выдыхает, пытаясь собраться с мыслями, замолкает на секунду и вдруг улыбается ярко: — ...привёз ту тележку, чтобы помочь мне с ребятами сегодня, да? Пускай никакого ответа и не следует, Мун вполне красноречиво дёргает спиной и заинтересованно приподнимает голову, не выражая желания говорить, но намекая, что он готов выслушать то, что ему ещё хотят сказать. Санни улыбается тепло. Это хороший знак. — Это было о-очень мило с твоей стороны, Муни! — Санни придвигается ближе, прижимается тёплой грудью, скрытой под яркой рубашкой, к напряженной и прохладной спине, спрятанной под такой же, но тёмной, больше напоминающей сорочку, рубашкой. — Дети, наконец, оживились и заняты делом, ты мне и правда очень помог. Прости, что начал ругаться, я... я испугался за их безопасность... Мун медленно поворачивает голову, сверкая глазами как-то особенно довольно на последнюю фразу. Волновался за безопасность детей. Не за безопасность Фредди, хоть наверняка успел ещё сотню раз, пока провожал того до выхода, извиниться за чужую «неуклюжесть». — Мхм? — выразительно протягивает Мун, поворачиваясь полубоком. Санни улыбается шире, уловив намёк. — Когда малышей заберут, — шёпотом продолжает Солнце, сводя смущенно колени вместе, потирая друг о друга, — и мы будем одни, я заглажу вину и отблагодарю тебя за помощь, хорошо? Луна, впервые за этот день, позволяет себе улыбнуться. Хотя улыбкой это может считать только Санни, на деле же это скорее хищный оскал. Всё ещё не говоря ни слова, Мун кивает, давая понять, что эта мысль ему вполне по душе. В конце концов, чужие способы «поддержать», «похвалить» и «извиниться» всегда были... как минимум приятными каждому из участников этого процесса.

***

В их большой спаленке, скрытой от глаз любопытных людей любого возраста в углублении мягких стен, сегодня было действительно жарко. И дело вовсе не в хорошем отоплении каждого уголка пиццаплекса, и даже не во включенном калорифере — Санни всегда переживал, что Мун просто до одури холодный, не понимая, что это нормальная температура его тела, — а в том, что происходило на большой, мягкой и слегка округлой кровати с громадными мягкими подушками и скомканным где-то у изголовья двухцветным одеялом. Едва двери детского сада закрывались на ночь, Санни, изголодавшийся по тактильным контактам и вниманию, лип не хуже банного листа, скулил и мурлыкал какие-то глупости на чувствительное к тёплому дыханию ухо. Касался бесконечно, жадно и ненасытно каждого участка бледного тела, проводил дорожки из поцелуев по нежной шее и мелко трясущимся плечам, прижимался своим разгоряченным даже сквозь одежду телом, желая восполнить недостаток близости за сегодня. Ему всегда нужно было много, когда Муну же было достаточно просто украдкой поймать его пальцы в свои и постоять так несколько минут, или прижаться в свободное время плечом к плечу — это уже «верх» его тактильности. Хотя он соврал бы, скажи, что чужое внимание причиняет ему хоть какой-то дискомфорт. Даже наоборот, Мун получал огромное удовольствие не только от распаляющих касаний и поцелуев, но и от приятного осознания того, что его солнышко не касается так никого другого. Ни внушительную «проблему», что помогал сегодня развлекать детей, ни других участников Звёздной Рок-группы, да и в принципе никто больше не мог заслужить больше, чем вежливые или сопроводительные касания. Мун выпускает низкий, статичный стон, когда тёплые мягкие губы влажно накрывают ключицу, оставляют на бледной коже прозрачный блестящий след от бальзама для губ. Почти раскалённые ладони нетерпеливо, путаясь в шнуровке и пуговицах, расправляются с рубашкой, с нажимом исследуют тяжело вздымающуюся грудь, тянут ленты на шароварах, стягивая более нетерпеливо. Санни отстраняется, вскидывая голову и плывущий мутный взгляд, улыбается, приоткрыв рот и кончиком языка скользнув по острой кромке зубов, затем расправляется уже с собственной одеждой, всё это аккуратной кучкой складывая на пол, чтобы не мешалось. — Ты не против, если мы... попробуем кое-что новое? Не против? Не против? — возбужденно повторяет, кружа возле чужих разведённых в стороны ног, то припадает грудью к постели, старательно выцеловывая дрожащие влажные бёдра, то тычась носом в сгусток того, что у нормальных людей обычно зовётся «членом». — Делай! — хрипит согласно Мун, и с приглушенным «ох» оказывается столкнут с постели. Правда, лишь верхней частью себя. Поза не выглядит особо удобной: на кровати остаются бёдра и торопливо раздвигаемые руками ноги, на мягком ворсе ковра всё остальное: голова, плечи и часть спины. Ну просто невозможно не поинтересоваться: — Д-для чего такие ухищрения...? Санни не отвечает. Окидывает таким взглядом, от которого могли бы подкоситься колени, если бы Мун уже не лежал. Тёплые пальцы ведут шутливо сверху вниз по извивающемуся, истекающему смазкой сгустку, ведут ниже, массируя выразительно влажное, часто сокращающееся лоно. Разворачивается затем, медленно сползая ниже, так, чтобы зависнуть над чужими половыми органами собственными, губу прикусывает, низко опустив голову и широко расставив руки по постели, чтобы видеть, что он, собственно, делает, и правильно ли. Бёдрами ведёт из стороны в сторону, когда сгустки, свой и чужой, медленно переплетаются между собой, трутся друг о друга, сплетаются в одно тесное целое, выбивая из своих обладателей синхронный стон, но тут же дёргает тазом, выскальзывая, уходя от приятной ласки. Не то, что он собирался сделать, не то, не то. — Повторяй за мной, Муни, повторяй, ладно...? — просит с придыханием Санни, не дожидаясь ответа и не объясняя своих планов, только толкаясь нетерпеливо членом-сгустком во влажное, тесное лоно, раз, другой, с силой покачивая тазом, чтобы заполнить наполовину, и сам же хныкать начинает. — Муни, давай, давай! Мун всхлипывает, упираясь ладонями в ковёр и неосознанно выше вскидывая бёдра, слюной давится, сглатывая жадно, первые несколько мгновений не делая совершенно ничего, лишь наслаждаясь приятным ощущением и догадкой о том, что именно хочет сделать его условно невинное солнышко. И как же он сам не додумался до подобного раньше! Собственный член извивается, влажно ввинчивается меж чужих бёдер, притирается на мгновение к чужому, а затем наконец находит искомое — тычется слепо в такое же влажное, но безумно горячее лоно, звучно хлюпая смазкой. Они толкаются друг другу навстречу одновременно, одновременно же и подвывают в голос: Санни на высоких тонах, запрокидывая голову назад и сводя острые лопатки вместе, Мун на низких, глубоких и рычащих, упирается в пол сильнее, вскидывая бёдра, первым задаёт общий темп ритмичных поочерёдных толчков. Поза всё ещё не кажется удобной, но интересной и приятной — уж точно. У Санни, впрочем, другие планы: он приподнимается вдруг, почти полностью соскальзывая с чужого члена и вынимая собственный, а затем вдруг с силой, громким хлопком и хлюпаньем опускается обратно. Раз, второй, постепенно ускоряясь, что со стороны наверняка напоминало скачки, и ими же, по сути, и являлось: в комнате к уже привычной жаре прибавились и частые стоны то в унисон, то друг после друга, разные по тональностям и громкости. Продолжая упираться одной рукой в пол, Мун протягивает вторую, хватается длинными пальцами за загорелое веснушчатое бедро, с силой направляя то на себя, то вверх, чтобы такие толчки выходили сильнее и глубже. Санни прислушивается, увеличивая амплитуду и скорость, бёдрами периодически водит по кругу, вынуждая оба извивающихся друг в друге члена буквально оглаживать стеночки внутри. С таким рвением ни одному из них много и не нужно, чтобы, одновременно взвыв на особенно высоких тонах, сливая не только тела, но и голоса в единое целое, кончить друг в друга. Мун обессиленно уронит руку на пол, дыша ртом, Санни упадёт грудью на постель, медленно поднимая подрагивающие бёдра, чтобы выскользнуть и сняться, а затем, перевернувшись на бок, поцеловать бледную косточку таза. Сверху выглянет, любуясь чужим положением и выражением лица, и улыбнётся сыто, довольно, едва ли не облизываясь, словно самый настоящий сытый кот. — Понравилось? Понравилось? — поинтересуется хрипло, тёплым носом притираясь к бедру, пока Мун не опустит, наконец, ноги на пол, принимая более удобную позу, сложив руки на животе и стараясь отдышаться. — Мхм, — раздаётся в ответ, взгляд Муна лениво скользит по потолку, украшенному люминесцентными звёздами, на стену над кроватью, замечает часы и время. Ух ты. Уже секунда в секунду четырнадцатое февраля. Как символично получилось. — Я... — прокашляется смущенно в ладонь, голову отвернёт в сторону от пытливого взгляда золотистых глаз, продолжая тише. — Люблю... тебя... Санни вскидывает брови вверх, приподнимаясь и подпирая голову двумя ладонями, улыбку широкую, яркую даже прятать не пытается. Мун произносит полноценные признания редко, и нужды в этом, честно говоря, нет, Санни и без того прекрасно это прекрасно знает и с удовольствием отвечает взаимностью, но... Это всегда приятно и греет сердце в груди так же сильно, как и в первый раз. — Я тоже тебя люблю, Муни, — мягко, со сквозящей нежностью проговаривает Санни, прикрывая глаза. Хорошее начало романтического дня.