Неофициально

Чужую карету из окон покоев Руневский замечает еще до того, как дворецкий успевает оповестить его о визите гостя. Накидывает поверх пижамы домашний халат и выходит навстречу, уже ощущая посасывание под ложечкой. Еще не до конца определив, предвкушающее или же опасливое, он выныривает в тонущий в тенях холл, чтобы тут же найти взглядом неподвижную фигуру, всем своим видом выражающую нарочитую незаинтересованность. Как хорошо, что за столько лет Руневский научился отличать маску от действительности. — Какими судьбами, Дашков? — он решает зайти с формальностей, прощупывая почву. Граф поворачивает голову едва уловимо, но все же перестает напоминать статую. — Не верю, что у вас нет ни единого предположения, — чужой голос стелется знакомым холодом, почти заставляя передернуть плечами. Руневский усмехается, подбираясь ближе. Смена градуса поворота головы Дашкова говорит о том, что незамеченным этот маневр не остался. — Всегда лучше услышать это от вас. Ладони осторожно опускаются на обтянутые пиджаком плечи. — Александр. — Руневский загривком чувствует, как тот морщится. Руки убирает. Дашков поворачивается наконец, глядя как всегда пристально, в самую душу. — Где твоя зверушка? — брезгливости в чужом голосе столько, что ее можно намазывать на хлеб вместо джема, и Руневский закатывает глаза. — «Зверушку» забрал в город Свечников. Выгуливать, — он щурится в усмешке. — И ты бы не приехал, если бы не знал этого. Граф снова морщится, на сей раз недовольно. — Все ещё ревнуешь? — больше утверждает, нежели спрашивает Руневский. Дашков смотрит так, будто его сейчас оскорбили до глубины души. Руневский знает, что мог бы даже не спрашивать. — Миша… Графа так крупно передергивает, что Руневский не сдерживает смеха. Ярость в чужих глазах лишь веселит сильнее. — Ты приехал специально только для того чтобы показать мне, насколько сильно ты до сих пор злишься? — отсмеявшись, уточняет он. Дашков, чуть помедлив, кивает с невозмутимым видом. — Что, даже не хочешь пропустить по бокальчику? — Руневский ни в коем случае ни на что не намекает. Потому что знает, что граф согласится. И на бокальчик, и на смену атмосферы на более неофициальную.

***

— Чтоб ты знал, я все ещё злюсь, — ворчливо доносится откуда-то из подушек, и Руневский приоткрывает один глаз. — Ревнуешь, ты хотел сказать? Пятка лягает его куда-то в бедро, выбивая недоуменный смешок. Спустя секунду Михаил нависает сверху, щурясь предупреждающе. — С-саша. — Когда ты так шипишь, мое имя звучит как ругательство. — И где я неправ? — Михаил снисходительно фыркает. — Ты столько времени провел в ванной, а от тебя до сих пор несет… Ей. Граф морщит показательно нос и снова уползает в подушки. — Это не я пахну, а дом, — справедливо замечает Руневский, приподнимаясь на локте. — Ужасно, — вся бледная спина от лопаток до копчика выражает отвращение. — Я могу приехать к тебе, — пальцы крадутся вверх по позвоночнику, и Руневский с удовольствием отмечает мурашки на светлой коже. — Чтобы провонять и мой дом тоже?! — жёлтый глаз, показавшийся из подушек, сверкает негодованием из-под завесы всклоченных волос. — Ай, просто признай, что тебе нравится жаловаться, — Руневский опускается обратно, с наслаждением вытягиваясь на сбившихся простынях. — Молчание — знак согласия, — многозначительно добавляет он спустя пару мгновений тишины. В этот раз в бедро прилетает колено, но столь же прицельно. — Ну ай, — Руневский не всерьёз, естественно. — «Ай» будет, когда я узнаю, что у вас с ней что-то было, и самолично оторву тебе голову, — вопреки словам, глаз смотрит уже не так негодующе. Какое счастье. — Действительно, неприятно, — Руневский сцеживает усмешку в сгиб локтя и подкатывается ближе. Выкапывать из подушек остального Дашкова. Но сначала его губы, разумеется.