Пирожные с османтусом и признанием

      Утро на пике Цинцзин всегда начинается рано. Будучи преследуемым своими шисюнами, чтобы выполнять их работу, терпеть насмешки и не иметь возможности нормально учиться и совершенствоваться, Ло Бинхэ привык ложиться поздно и вставать рано.       И потом, когда стал Императором трех царств, он перенес привычку из детства во взрослую жизнь.       Никто не мог больше смотреть на него свысока, а он все еще не знал, что такое спать всласть.       Его Учителю не было дела до кругов под глазами «зверя». Может, только Нин Инъин замечала, но она была юна, наивна и очень-очень оберегаема. Пускай, Ло Бинхэ не обижался. Сейчас у Нин Инъин житейского ума порой хватает больше, чем у ее могущественного и тираничного мужа. Ло Бинхэ действительно любит свою пусть не первую жену, но первую возлюбленную. Даже если сейчас она максимум может назваться его другом.       Его Учитель давно сгнил до костей, а Император все еще нуждается в компании, чтобы спать.       Он не раз засыпал с Нин Инъин и даже с некоторыми другими из своих жен, но чаще всего время за закрытыми веками проводил в Царстве снов, что-то строя, за кем-то следя, к кому-то приходя в гости. Места из рассказов о чужеземных краях. За врагами. К женам. Не отпускал сновидения на свободу, всегда крепко сохраняя контроль.       Но вот он просыпается в чужом мире, в чужом доме, на чужой кровати, садится, моргает, и за окном — яркий-яркий полдень. Свет, проходящий через узор из тысячи листьев, который ложится на белые простыни, на его выделяющиеся смуглые руки, стекает в сложенные на коленях ладони жидким золотистым медом.       Потому что Сяомань на Цинцзин пахнет — невыносимо сильно, почти удушающе, что Ло Бинхэ дышит и у него странно болит и чешется в груди — магнолиями. Ассоциации сразу с нагревающим постель и руки теплом от солнца, запах такой сладкий, как сливочный лимонный крем с корицей, рецепт которого Ло Бинхэ вызнал у гостей из тех самых далеких-далеких земель, которые однажды посетили его дворец.       Просыпается на том пике Цинцзин, который цел и невредим, потому что Ло Бинхэ сжег его в своем мире, а сейчас он в другом. И ему впервые за время, что он здесь появляется, разрешили остаться на ночь.       Ло Бинхэ вылезает из постели и не надевает ничего из своих императорских одежд, аккуратно сложенных возле кровати. Он точно не стесняется ходить в одном нижнем халате. Он красив, а его распущенные волосы вызывали томный вздох не у одной женщины.       Впрочем, здесь это имеет другое значение.       — Проснулся, — его двойник в главной комнате бамбукового дома расставляет на столе холодные блюда и закуски, чайник уже поставлен и парит, но его поддерживает нагретым заклинание. — Надеялся и обед с Учителем провести с тобой спящим, — голос выражает такую «потерю потерь», но явно не хватает актерского мастерства. Или желания демонстрировать его Императору.       Все равно, что в зеркало кривляться.       Да и времена, когда тот был готов вцепиться незваному гостю из другого мира в глотку и разгрызть без сожаления давно прошли.       Ло Бин-мэй не выглядит удивленным, злорадствующим или что-то еще. Впрочем, впечатленным «небрежным восхитительным видом своей альтернативной версии» он тоже не выглядит. Только скептично хмыкает в ответ на дерзко приподнятую в вопросе бровь. Он бросает на него скорее фиксирующий взгляд, пожимает плечами и скрывается на кухне. У него достаточно дел еще.       — Учитель вот-вот вернется с утренних занятий.       На столе у чашки из селадонового фарфора лежит зеленый бамбуковый лист, который дает понять, откуда двойник знает эту информацию. Даже находясь в дверном проеме на расстоянии от стола, Ло Бинхэ очень хорошо ощущает вкус вложенной в листок ци. Прохладной и чуть острой, будто подернутая морозом сладкая мята.       «Когда именно «я» перестал ненавидеть «сам себя» и желать смерти?» — эта фраза очень хорошо описывает их взаимоотношения с двойником, Ло Бинхэ отстраненно спрашивает себя, опускаясь за стол и осторожно беря листок в руки, и сам не может ответить на свой вопрос.       Стоит тронуть лист своей энергией, и в голове как поток разливается размеренный и мягкий голос Шэнь Цинцю: «Этот учитель скоро возвращается, Бинхэ. У мужа ведь остались еще те османтусовые пирожные с завтрака?» — очень легко представить, как тот записывает послание, прикрыв лицо веером до самых глаз, пока наблюдает за выполняющими порученное им задание учениками, раз уж сегодня лично ведет занятия.       Ло Бинхэ прикрывает глаза.       Сохранять послание нет никакого смысла. Ци из него выветрится сама собой.       Но у его двойника есть книга на второй полке сверху в дальнем углу шкафа в спальне, где между страниц — каждый такой листок.       Ло Бинхэ роняет послание на место, куда его изначально и положили, складывает ладони на коленях и незаинтересованно скользит взглядом по шевелящимся стеблям бамбука за окном. Кончики пальцев будто слегка покалывает, и в груди будто немного тесно. Кажется, он так давно не был в этом месте, где вырос, что оно его подавляет.       Хотя почему давно, ведь он наведывается сюда не в первый раз. Он уже видел и хребет Тяньгун в былом величии, и пик Цинцзин стоящим, и своего Учителя живым… целым, любимым, обожаемым, другим, любящим… «его», но не его.       Прикосновение ладони к склоненному лбу, убирая выбившиеся пряди волос — прохладное и пробуждающее ото сна.       Ло Бинхэ открывает глаза, и он не уверен, когда успел их закрыть.       — Учитель, — он смотрит сквозь осоловело подрагивающую тень ресниц неудивленным взглядом. Он узнает прикосновение моментально. Его собственный Учитель ни разу не коснулся его своей рукой напрямую, Ло Бинхэ виделся ему слишком грязным и недостойным, были только холодный бесстрастный голос, плеть, всегда повернутая прямая ровная спина.       Император с небесной кровью в жилах касался Учителя много раз, но это было механически, едва концентрируясь на самом прикосновении, а не на криках или проклятьях, которые его действия вызывали.       — Обычно температура тела у людей во сне понижается на градус или два, и только у вас двоих она наоборот растет, — фраза звучит так, будто и не ожидалось, что Ло Бинхэ и его двойник в этом будут отличаться, но все равно с легкой ноткой открытия.       Шэнь Цинцю прячет лицо за веером, когда смотрит на него сверху-вниз, но его глаза поблескивают любопытством.       — Поэтому мне всегда так жарко спать с одним, не то что с двумя.       — Но Учитель всегда так крепко цепляется, что этот ученик думает, что Учитель мерзнет, — невинно влезает двойник.       Тот никак не реагирует на действия Шэнь Цинцю, будто они нормальны.       Ну да, спустя больше года нормальны, хотя Ло Бинхэ все равно ожидал, что тот будет ныть: «Учитель, не трогайте этот недостойный мусор». Как самокритично. Его двойник отпустил и забыл. И чай, и плеть, и Бездну. За банку лекарства, за случайную улыбку и несколько слов признания.       За свое имя, названное вслух.       За собственную комнату в этом доме, за возможность готовить этому человеку еду, за внимание, за заботу, за поддержку, за то, чтобы ему помогали распутывать волосы в юности и ловили, когда сам же намеренно и спотыкался, за то, чтобы вытирали слезы и сопли, и слушали нытье, за три поклона, за красные одежды, за то, чтобы самому расчесывать Учителю волосы и называть своим мужем…       Шэнь Цинцю убирает руку и вместе с ней легкое прикосновение своей ци, чтобы убедиться, что все естественно, а не Император трех царств (не в этом мире) вдруг заболел. Смешно и абсурдно было бы.       Что вообще Ло Бинхэ делает в этом доме? Они ведь не трахаются или… собственно, это все. Его внимания дома ждут министры, гарем и целая империя.       — Почему вы не разбудили меня, Учитель? Этот лорд очень занятой, его время очень дорого стоит и многим требуется, — Ло Бинхэ слегка протягивает интонации, изгибая уголки губ в веселой мальчишеской улыбке, у него сегодня с утра немного шальное настроение, он не злится, но взгляд, встречающий зелень глаз Шэнь Цинцю, глубокий и пронзительный. — Учитель, вы хотели, чтобы этот ученик проспал и проявил свою некомпетентность?       «Самоутвердиться тем самым, возможно? Вы ведь любите самоутверждаться за счет «детей», Учитель…» — таков подразумеваемый смысл, но даже лишь повисший в воздухе он звучит ужасно глупо и нелепо. Так, что его двойник бросает на него откровенно недоверчивый взгляд. И даже открывает рот, но сам обвиняемый останавливает его прикосновением к предплечью, потянувшись через стол. В чертах Шэнь Цинцю необъяснимое выражение между неудобством, грустью и нерешительностью, будто ему есть, что возразить, но он сомневается.       Шэнь Цинцю смотрит на Ло Бинхэ.       — Этот ученик хорошо спал, значит, ему был нужен сон, — нежное бумажное крыло веера раскрывается и бросает тень на переносицу и бледные скулы. — Зачем мне его будить?       Ло Бин-мэй смотрит на мужа с невероятной нежностью и обожанием, мгновенно забывая недовольство двойником. Он кивает в подтверждение, и когда вновь исчезает на кухне, а потом возвращается с подносом, «доверительно» делится:       — Да, однажды Учитель провел все послеобеденные уроки, дремля с самыми младшими учениками пика на траве на солнышке.       — Они хорошо старались в первые недели после зачисления! Нет ничего плохого в том, чтобы делать заслуженные перерывы, — Шэнь Цинцю не отрицает, но поднимает веер выше.       «Я тоже чувствовал, что мне нужен перерыв», — это не произносится, но читается между строк, особенно из-за того, как Ло Бин-мэй одобряет поступок своего мужа.       Ло Бинхэ знает, что Шэнь Цинцю не любит вставать рано. Так же как знает, что, будучи на пике Цинцзин и выполняя обязанности лорда, тот прилежно поднимается каждое утро. Иногда позже, но в пределах «допустимого». Он всегда выделяет время в течение дня для ленивого сидения с книгой или чаем на улице или в доме, просто думая о чем-то простом и несущественном. И только во дворце мужа в царстве демонов спит до полудня так, как любит это.       Это странная противоречивость в этой версии Шэнь Цинцю, но слишком укоренившаяся натура: любовь к беспечному течению жизни, лености и статике, но постоянное чувство ответственности за все. Этот Шэнь Цинцю на самом деле не отчужден, каким бы ровным ни было его выражение лица, он вовлечен во все проблемы окружающих его людей. Точнее тех, кому хоть немного симпатизирует. Слишком много думает, будто стремится что-то компенсировать, быть полезным на своем месте.       Ло Бинхэ знает это чувство слишком хорошо.       Он прогоняет эту мысль и хмурится, кривя губы.       — Вот как, Учи…       — Ой, просто заткнись и ешь уже, — Ло Бин-мэй, наконец, теряет терпение. Он закатывает глаза и раздраженно фыркает, когда ставит перед двойником последнюю чашку на стол и кладет сверху палочки.       Они втроем располагаются за столом, сидя на полу, и это время после полудня.       Ло Бинхэ все еще будто не проснулся. Наверное, поэтому он не спорит.       В бамбуковом доме акустика глухая, сглаженная мягкими углами кресел, многочисленными книгами, ковровым покрытием, чтобы ходить босиком, перегородками из тонкой бумаги, даже несколькими растениями в горшках у окна, в которых опытный взгляд Ло Бинхэ узнает саженцы мяты, тмина и имбиря. Пока солнце еще не пробилось в эту комнату прямыми лучами, его двойник с самого утра поднял их на подоконник.       Звуки все с округлыми краями, сегодня кажутся бесконечно легкими и плывущими.       — Учителю нравится отвар на вкус? Учитель сказал, что не против острого, но этот ученик на самом деле не так опытен в сычуаньской кухне.       Еда во рту Ло Бинхэ наполняет его ярким и теплым вкусом и остротой, которые напоминают каким-то иносказательным образом искорки бенгальских огней во время новогоднего фестиваля.       — Бинхэ — гениальный повар, как этот учитель не раз говорил ему с детства, — Шэнь Цинцю непрерывно, элегантно, но все равно так очевидно нетерпеливо, работает палочками, пока не показывается дно чашки. — Он ведь знает, что ему не нужно особо стараться, чтобы произвести впечатление на этого мастера? Но он все равно постарался и превзошел сам себя. Обед великолепен.       Еда во рту сытная и уютная — горло сжимается, в животе — тяжесть.       Однажды Ло Бинхэ пытался приготовить для своего Учителя еду. С чаем у него не вышло, но приемная мать так часто хвалила его талант на кухне. Да, он знал рецепты только самых простых блюд, но отвар, который он приготовил, был пушистым и рассыпчатым, а имбирь и мясо — нежными, сочными и тающими во рту. С нотками пряности от кунжута и лимонного сока, в которых мясо обжарили.       Выглядело незамысловато, но аккуратно и симпатично.       Холодные зеленые глаза скользнули по предложенному лишь на долю мгновения, когда Шэнь Цинцю открыл дверь на стук. «Что это? Ты думаешь подкупить меня, звереныш? Такими посредственными вещами?» — тонкие губы дернулись в выражении холодного презрения, Ло Бинхэ будто ледяной водой окатили. — «Ты не знаешь, на какие полезные вещи стоит потратить время вместо того, чтобы обивать мой порог и жалко пытаться привлечь внимание?» — выражение было не гневным, а таким на грани недоверчивого невеселого смеха, будто мужчина в самом деле был о нем чуть лучшего мнения до этого момента.       Но Ло Бинхэ не хотел польстить. Или как-то подкупить. Правда. Правда. Правда. «Учитель, поверьте мне!» Хотя его возражения не стали слушать, а слезы встретили закрытую дверь.       И тогда Ло Бинхэ окончательно понял, что шанс он упустил, и ничего уже не вернешь.       А потом уже Ло Бинхэ понял, что шанса у него никогда и не было. Он не разочаровал или сделал что-то не так, его просто ненавидели.       …Но в тот самый момент, когда он только предстал перед глазами «божества» в зеленых одеждах, он до сих пор думает об этом иногда, было ли что-то, что он мог сделать по-другому, чтобы тому понравиться?..       Он смотрел на свое готовое блюдо, и ему казалось, что оно уродливо. Неровные края, небрежная нарезка. Когда он после готовил сам себе на кухне в течение нескольких лет до Конференции, он переделывал еду каждый раз, если она не казалась ему идеальной во всех мелочах.       Вот и сейчас, когда он смотрит, как другой Ло Бинхэ ставит на стол блюдо, которое для любого человека — предел совершенства и желанности, но красный перец, украшающий еду сверху, неравномерен, больше просыпан в верхнем левом углу тарелки, а еще… У Ло Бинхэ невольно появляется легкий тремор в руках, чтобы исправить.       Это одно из их отличий с двойником. Двойник никогда не зацикливался так на том, чтобы все делать «правильно». Его подход к еде более творческий и небрежный.       Ло Бинхэ чувствует себя неудобным в собственном теле.       Неправильный, сломанный…       Тем временем Шэнь Цинцю полностью заканчивает с отваром и уже качает в руках гайвань, заглядывая под фарфоровую крышечку. Ло Бинхэ кажется, что он выпал из реальности на несколько мгновений, за которые даже другая версия его успела доесть.       И перед Ло Бинхэ — тоже чашка. Дымится, и чай напоминает бледное золото. Чайник стоит у руки хозяина пика, а не возле его мужа.       — Уверен, что Император не пробовал «снежный чай», выращенный монастырем Тяньи. В месте их плантаций находится природный источник духовной энергии, — невесомо смеясь, эта версия Учителя тоже обожает знания, но больше обожает ими делиться.       Зеленые ивовые глаза блестят, когда останавливаются на последнем оставшемся блюде на столе. Османтусовые пирожные — именно те, что так хотел мужчина. Двойник небрежно подталкивает тарелку ближе.       Идеальные форма и размер, чтобы помещаться во рту Шэнь Цинцю целиком.       — После обеда Учитель вернется в учебные павильоны? — двойник смотрит так мягко и нежно, в его глазах будто светятся звезды, чье сияние смягчено непрямыми лучами солнечного света.       Шэнь Цинцю издает согласный гул, прикрывая глаза ресницами от удовольствия, слишком занятый сладким десертом, чтобы ответить.       — Да, этот мастер хочет проверить сочинения старшей группы. Многие из них намерены сдавать императорский экзамен, — когда прожевывает и немного переводит дыхание, маленькие крошки на губах собираются языком, вид невероятный в своей эстетике и эротичности.       Настолько, что Ло Бинхэ чувствует, как жар лижет низ живота.       Двойник продолжает, удовлетворенный ответом:       — Тогда этот Бинхэ принесет Учителю чай перед ужином.       И берет одно из двух оставшихся пирожных с тарелки и подносит к губам мужа, который в смущении сперва готов возмутиться, но потом все равно неизбежно послушно приоткрывает рот и съедает его. И неловко отводит взгляд, элегантный и отчужденный, но в его глазах восторженное свечение из-за восхитительного вкуса, к которому у него слабость.       — Этот Бинхэ хочет постирать вещи, пока Учитель занят, а потом, когда начнет темнеть, принести чай и зажечь для Учителя свечи, чтобы тот не портил себе глаза. А еще позже приготовить ужин, и чтобы Учитель вернулся к нему, а не утомлял себя, увлекшись работой до ночи, — повелитель демонов, который отказался от трона Императора, чтобы быть послушным хозяйственным мужем для своего Учителя, в этот момент звучит как никогда правильно и уместно, когда произносит слова мягким терпеливым тоном, даже если некоторые из них сомнительны, если вдуматься.       Потому что хозяин пика Цинцзин — бессмертный заклинатель. У него безупречное зрение, и он может обойтись без еды.       И никто так не знает этого Шэнь Цинцю, как его ученик.       Последний лишь издает легкий возмущённый звук, но не спорит.       И для Бинхэ это настолько завораживающее зрелище, что у него вдруг сильно болит сердце, и, наверное, поэтому он никогда не позволял себе спать всласть, потому что потом реальность слишком пронзительная, а он слишком открыт и уязвим.       «Я бы хотел так жить всегда».       «…»       Голос двойника будто удар под дых, который разбивает самообладание вдребезги, обнажая что-то горькое и уродливое внутри, что уже слишком долго сегодня утром маскировалось.       — …может, и другой я присоединится к уборке, раз уж тоже активно пользуется милостивым приглашением Учителя в дом.       — Бинхэ! Это такой же дом и моего ученика. Этот мастер не раздает тут милости, — Шэнь Цинцю укоряюще хмурится своему ручному щеночку и обеспокоенно поворачивается к другому, который менее воспитан и более зубаст. — Бин-гэ вовсе не нужно что-либо…       …       В зеленых глазах застывает растерянность.       Тарелка с полностью съеденной едой со стуком опускается на стол.       — Разве я просил остаться? — невыразительный мрачный изгиб губ.       Туда же — и палочки. Император поднимается одним слитным движением и намеренно не смотрит ни на кого из оставшихся за столом. Какая разница, возмущены ли они его «непочтительностью, проявленной в чужом доме».       — Хватит веселья. Этот лорд уже говорил, что его время дорого.       И он, не оглядываясь, возвращается в спальню, хватает свою одежду и принимается облачаться в нее слой за слоем. Ткань роскошная и богатая, достойная Императора. Слишком много слоев, которые вдруг ложатся непомерной тяжестью. Волосы спутаны и не расчесаны, поэтому он проводит через них пальцами. Цепляется и как-то слишком зло дергает, не жалея.       Вид кровати и изящного чернильного узора на ширме перед лицом почему-то расплывается. Он не может объяснить почему.       Только когда оставляет волосы в покое — так и не приглаживая толком — и трет глаза, которые, похоже, все еще не проснулись, то обнаруживает мокрые следы, оставшиеся на руках. И теперь размазанные по щекам и пощипывающие кожу, поэтому игнорировать реакцию собственного тела больше не удается.       И эта реакция… абсурдна.       — Прекрати, — одергивает сам себя. Что за нелепица? Почему он плачет? Он ведь не этот плаксивый щенок.       От чего ему плакать?       Он оглядывает комнату вокруг и вспоминает прошлую ночь, в которую заснул по левую сторону от Шэнь Цинцю. Хотя дева Ло, если уж и спать вместе, наверняка предпочла бы лежать в центре, отделяя своего милого драгоценного мужа от собственной пугающей жестокой версии из другого мира, но двойник слишком устал и на удивление ограничился лишь коротким предупреждающим взглядом поверх чернильных волос уже спящего Учителя между ними. Прежде чем устроиться сам и тоже закрыть глаза.       Так безответственно глупо и наивно. Будто доверяет ему…       Не стоило сомневаться, что попытка вытащить Шэнь Цинцю из постели обернулась бы кровью и болью. Но Ло Бинхэ и не хотел… Он уснул быстрее и легче, чем когда-либо, едва погрузившись в тепло простыней.       Ло Бинхэ сильно трет глаза, но почему-то не может успокоиться. Те горят и чешутся. И все еще трудно дышать.       Мягкие шаги за спиной сопровождены шорохом ткани и слишком тревожным вздохом.       Шэнь Цинцю касается его плеча кончиками пальцев, но тут же в нерешительности отдергивает руку.       — Прости, тебе… Бин-гэ показалось, что он лишний за столом? Этот мастер… я не хотел, чтобы ты чувствовал себя слишком навязчиво, — он звучит с такой искренней растерянностью и не знает, что ему делать.       Отстраненная вежливая речь путается с личной и неформальной.       Обернувшись, Ло Бинхэ бросает на Шэнь Цинцю злой раздраженный взгляд — обиженный и заплаканный, — прежде чем дернуть плечом, избавляясь от невесомого теплого прикосновения к лопатке, где в конце концов остановилась чужая рука, повязывает пояс, поправляет небрежно надетые слои ткани.       — Этот лорд не чувствовал ничего такого. Учитель очень тактичен, — когда он берется за подвеску, чтобы закрепить нефрит на поясе, то узкие бледные ладони стремительно перехватывают его руки и сжимают, удерживая в подвешенном состоянии.       Шэнь Цинцю как-то плавно оказывается перед ним.       — Останься, Бин-гэ действительно не может оставить дела на лишний день? Разве вчера тот не хвастался, что так хорошо разобрался с обязанностями Императора, что мог бы даже… целую неделю… с этим мастером… кхм, — Шэнь Цинцю в конце концов запинается и упирает стоически невозмутимый взгляд в стоящую рядом ширму. Бинхэ уверен, что слышит, как неистово бьется его сердце.       — Зачем? — равнодушно, он мог бы вырвать подвеску из этих хорошеньких рук, потому что когда-то и сами эти руки не представляли для него никакой проблемы, чтобы сделать с ними все, что он хотел, но почему-то в случае с этим «добрым» Шэнь Цинцю в Ло Бинхэ постоянно проявляется некий изъян, он вспоминает их первую встречу в царстве снов и хочет стереть ее навсегда. — Если только Учитель не собирается провести весь день в постели. Или, может, ту самую неделю? Но, кажется, Учитель намерился пойти к своим дорогим ученикам, — он нагло ухмыляется, как раз вспоминая то, что слишком тонкое лицо не позволило этой версии Учителя договорить вслух, но глаза остаются такими же мутными и саднящими.       Это не его мир и не его Учитель. Его мертв и похоронен там, где никто, кроме Императора, не знает, а сам Император имеет очень много. Деньги. Сокровища. Власть. Огромный дворец и роскошный гарем. Его трон так высоко, что если он умрет… а что случится, собственно? Тяжелое время после объединения миров прошло. «Разрыв» стал таким незаметным, что недавно проезжая мимо реки Ло и деревни, в которой вырос, Ло Бинхэ не узнал это место, забыв, что когда-то там не было ничего даже отдаленно демонического. Но при этом место ощущалось знакомо… мирным и спокойным.       Император управляет своими землями ровной рукой. Для него это стало почти рутиной. Восстания разных демонических племен, которые не могут без этого жить, скорее разбавляют скуку, чем вызывают проблемы… На самом деле ему не так уж нравится сидеть на троне. Меньше, чем бродить по миру и находить что-нибудь редкое и необычное. Или готовить. Или когда он еще жил на пике Цинцзин и учился совершенствоваться, у него что-то не получалось, и он считал себя жалким, но потом все равно осваивал… и хотя на фоне других учеников достижение выглядело сомнительно, внутри возникало такое яркое чувство свечения.       Если бы его только похвалили хоть одним словом, он бы расцвел, как самый стойкий цветок среди песка и камней.       Ло Бинхэ неожиданно издает полноценный всхлип, и прежде чем успевает вздохнуть, его «прячут» от всего мира. Длинные зеленые рукава скользят по спине и рукам, Ло Бинхэ утыкается носом между плечом и горлом Шэнь Цинцю, путаясь в волосах, вдыхая запах, который на самом деле лучше всего выдает, что этот Шэнь Цинцю другой.       Как белые перья и зеленый чай.       Вместо едкого пепла и чернил.       Только ассоциация с бамбуком одинакова.       Бамбуком пахнет все это место, и Ло Бинхэ кажется, что это ядро всего его мира и восприятия. Сколько бы лет ни прошло. Что бы он ни сделал со своим или этим Учителем. Как бы сильно ни отрицал. И чем бы ни пытался заглушить его. Основа его личности, как поддельный нефрит, который он потерял давно, но в этом мире тот существует. Как сам пик Цинцзин. Как другая судьба и другая возможность. Его двойник однажды дал ему в руки подвеску приемной матери без лишних слов, и кулон жег ему пальцы, но Бинхэ держал его и держал.       Почему это не его судьба?..       — Почему… я не мог быть лучше для тебя? — слова такие невнятные и тихие, что Шэнь Цинцю, наверное, даже не слышит, Ло Бинхэ не хочет говорить вслух, но глаза слишком горят. — Почему… даже сейчас я не лучше?..       Ло Бинхэ жмурится.       — Учитель, я…       — Бинхэ — это Бинхэ, — Шэнь Цинцю прерывает его, руки крепче обвивают шею, и Император не может видеть его лица, но он слышит в голосе дрожь и странную уверенность. — Но Бин-гэ также самостоятельная личность, со своим опытом и суждениями. Это не вина Бин-гэ, потому что этот Учитель… не Шэнь Цзю, а другая душа…       Признание звучит испуганно.       Но…       «…Учитель, этот Император уже давно это знал», — его мысли вязкие и потерянные.       А Шэнь Цинцю продолжает:       — Ты не сделал что-то так или не так. С самого начала… ах, это вина вовсе не Бин-гэ, если бы этот мастер мог помочь тебе тогда… Но, Бин-гэ, — пальцы ненавязчиво вплетаются в темные распущенные волосы, проводят сквозь них, распутывая узлы, — разве ты не понимаешь? Если бы этот мастер был у тебя, ты бы и был Бинхэ этого мира, этот разговор стал бы бессмысленен, — в этих зеленых глазах свет отражается от заливающегося в окна солнца и делает их влажными и блестящими. Наверное, Ло Бинхэ представил себе чужие слезы, но больше ему нечего возразить.       Смысл слов «Шэнь Цинцю» неожиданно доходит до него и будто переворачивает картину мира. Заставляя распахнуть глаза и удивленно выдохнуть, замерев.       Шэнь Цинцю улавливает его ошеломление, немного напряженно, но смеется и касается пальцами светящейся метки между бровей. Без отвращения и не боясь.       — Этот мастер не станет отрицать, что был предвзят и не видел в тебе этого, когда мы только встретились… — он как-то пронзительно следит за своими руками, когда вытирает мокрые щеки Ло Бинхэ, и продолжает говорить, уже скорее размышляя вслух, чем успокаивая его. — Ты не другой или неправильный, но тебе и не нужно быть точь-в-точь. И… может, это даже прозвучит жестоко, и ты не поймешь, но… — на этих словах бледные щеки Шэнь Цинцю восхитительно окрашиваются розовым. — Если бы не существовало Бин-гэ, этот Шэнь не получил бы все то, что имеет сейчас.       На этом Ло Бинхэ моргает. Да, он не понимает. Но сердце все равно вопреки логике становится горячим и тяжелым в груди.       — Учитель может пояснить подробнее?       Шэнь Цинцю отводит взгляд, румянец усиливается.       — Этот лорд боится, что без объяснений может неверно истолковать слова Учителя.       Биение становится совсем неистовым. Ло Бинхэ втягивает воздух через нос, и морщится от отчетливого мокрого звука, и трет глаза. Тот самый цветок будто все-таки распускается в груди. Глупо и наивно. Теперь он не уйдет, пока не услышит все, что может.       — Учитель? — вопрошающе, Ло Бинхэ уверен, что его двойник, который остался собирать посуду в другой комнате, но определенно прислушивался ко всей беседе, тоже не против подробностей.       Шэнь Цинцю, сам осознав это, кажется раздосадованным на собственный язык, который загнал его в такую ловушку, но издает смиренный обреченный звук и на мгновение прикрывает глаза.       — Если Бин-гэ останется…       А потом открывает и смотрит прямо на него.       — Останься. Этот учитель просит Бин-гэ остаться.