Выдержать с честью

Сырников стоял, не смея шелохнуться. Будто что-то оборвалось внутри, когда старшина в свойственной ему язвительной манере жёстко высказался о давно минувшей истории, которую парень хотел бы забыть как кошмарный сон и навеки изгнать из памяти. Тогда он совершил ошибку. Ужасный, глупый и отвратительный поступок, за который было стыдно до боли. Хотелось лишь одного — чтобы об этом никто никогда не узнал… И тут, внезапно, такое. Кантемиров теперь в курсе, по чьей вине его пытались ограбить. Пол уходил из-под ног, а в груди будто разверзлась пропасть. Слова прапорщика воспринимались обрывочно и отдавались гулким эхом в висках: «…твои дружки», «…иди и проинформируй», «…а то давно меня никто по голове не бил». Но доконало Сырникова не это, а внезапное изменение хлестающих плетью фраз на куда более человечные. — Ладно, не переживай, — помолчав, продолжил Кантемиров. — Заявление своё я забрал. А то знаешь, друг ты мой ситный, идти бы тебе вместе с твоими дружками… паровозом. Всё, суворовец, свободен. Оказалось, что его даже после всего… пощадили. Совершенно при том незаслуженно. И Сырников не смог взять и уйти, не попытавшись исправить хоть что-то. — Товарищ прапорщик… — начал он, но командир перебил резким: — Ты ещё здесь? — Товарищ прапорщик, простите меня, пожалуйста, — собственный голос не подчинялся, и Сырников сглотнул, с трудом продолжив говорить. — Я эти деньги им в карты проиграл… — Да знаю я, — нахмурился Кантемиров и замолчал, отвернувшись от проклинающего свою дурость суворовца. Надо было объясниться, но Сырников не мог найти ни слов, ни оправданий. Однако новая попытка окликнуть старшину закончилась ещё более строгим: — Значит так, суворовец Сырников. Извольте идти на занятия. Я не желаю больше с вами разговаривать. Прямому приказу пришлось подчиниться, хоть и вертелись на языке обрывки фраз, не имеющие права быть произнесёнными. Он не хотел, чтобы ТАК, но это не оправдание. Сам ведь к дворовым хулиганам пошёл, покурить и перекинуться в карты — на выходных, в увольнении. Сам проиграл сумму большую, чем мог достать. Возможно, тогда ещё можно было исправить ситуацию, но потом стало слишком поздно. На занятиях Сырников не мог сосредоточиться на учёбе, всё время возвращаясь мыслями к тому проклятому дню, когда услышал, что прапорщик собирается брать кредит на квартиру. Сумма, которую ему выдадут в банке, прозвучала внушительно. Цифра оказалась достаточно большой, чтобы заинтересовать тех ур-родов. Но как же так… Сырников надеялся, что уж троих молодых олухов командир раскатает без проблем, после чего их арестуют и им станет не до разборок по поводу старых карточных долгов со всякими там вымышленными процентами. А они его трубой по затылку!.. Повезло ещё, что без серьёзных последствий. Когда Сырников услышал о том, что Кантемиров в больнице с подозрением на сотрясение, чуть там же не застонал в голос. Клубок проблем закручивался всё туже, и бескровного выхода из него не существовало. И вот теперь, после того, как хулиганы отстали, а во взводе появился такой друг, что с ним можно «и в путь, и в бой», вдруг всплыла эта старая грязная история. Чтобы прикрыть себя от хулиганья, подставил командира. Сдал им место, время, предполагаемое количество денег… Подслушал, чер-рт! Будь возможность переиграть, Сырников бы больше никогда не опустился до такой откровенной подлости. А теперь неизвестно, простит ли командир, да и сам себе Сырников теперь был противен. Получая замечания за несобранность, юноша оправдывался головной болью. Чуть помог прийти в себя спарринг на тренировке, когда его крепко приложили о жёсткий мат. Сырников даже попросил швырануть так же ещё раз, но вмешался тренер: — Сырников! А группироваться кто будет? Башку себе решил отбить? Пришлось юноше брать под контроль стегающую изнутри совесть и терпеть до конца занятий, поскольку решение тут напрашивалось только одно. Оставаться в училище теперь, когда не только он один знал о той ошибке, и считал, что недостоин стать офицером, было невыносимо. В рапорте Сырников описал это чётко и лаконично: «Прошу отчислить меня из училища, потому что я — подлец». Именно им он себя и ощущал. Было наплевать и на карьеру, и на будущее, потому что после таких поступков хотелось разве что застрелиться. Но на деле — хотя бы уйти. И даже когда его вызвал Кантемиров и заявил, что никому не рассказывал и рассказывать не собирается, это ничего не изменило. Ну, не расскажет. Но ведь и не простит… — Считаете, у меня есть варианты? — безнадёжно выдохнул парень. — У тебя НЕТ вариантов, — припечатал мужчина. — Значит так, суворовец Сырников, — строго добавил он после небольшой паузы, — рапорт я твой забрал. — П-почему? — Потому что ты остаёшься. Но Сырникова снова перехлестнуло виной, поэтому он лишь тихо, но твёрдо возразил: — Товарищ прапорщик, извините, но я всё решил. — Что ты решил, Сырников? Крест на своей карьере поставить решил?! Мать с отцом добить решил? Сбежать решил?! Прошлое от этого не изменится. Сбежать? Именно! Только это он оказывается и умеет… Но не успел Сырников и рта раскрыть, как мужчина хлопнул ладонью по столу, прервав горькие размышления. — Погоди возражать! Дослушай. Я считаю, что ты виноват. По тому, что я сейчас вижу, ты тоже так считаешь. Значит мы решим этот вопрос по-другому. На стол черной лентой лег ремень. Сначала Сырников не понимал о чём речь и смотрел виновато-упрямо. Когда старшина пообещал решить вопрос, в душе всколыхнулась надежда, но тут появилось материальное воплощение этого «решения». А? Он что, всерьёз? — Т-товарищ… прапорщик. Я… Вроде и выход неплохой, и совесть прямо-таки жгла, но согласиться парень не решался. Слишком себя накрутил. Разве этого достаточно за всё, что он сделал? Но возразить опять не успел. — Я не могу позволить, чтобы из-за мимолетной дурости армия лишилась хорошего офицера, — продолжил Кантемиров. — Но и оставить безнаказанным твой поступок не могу тоже. Ты можешь пойти и доложить обо всем начальству. То что я собираюсь сделать — нарушение устава. Но если останешься… — мужчина посмотрел в глаза прямым тяжелым взглядом. — Если останешься, мы закроем этот инцидент раз и навсегда. Однако предупреждаю, жалеть тебя не стану. Получишь, как заслужил. Слова о хорошем офицере резанули будто кинжалом. Это он-то хороший? Коне-ечно, лучше не бывает… Докладывать, понятное дело, Сырников не стал бы. Разве что заодно с подробностями своего отвратительного поступка, когда, чтобы прикрыть свою шкуру, подставил командира. Значит, теперь пришла пора отвечать. Болью за боль, как мужчина, а не сопливый щенок, способный только сбегать от проблем и пытаться спрятаться за спинами других. Суворовец Сырников выпрямился и твёрдо произнёс: — Я остаюсь. Отвечу. Командир кивнул, в глазах его читалось явное одобрение. — Меньшего я от тебя и не ждал, Леша, — произнес он негромко неуставным тоном и поднялся. — Штаны спустить до колен. Руками на стол. И взял со стола ремень. Подчиняться командам Сырников привык, поэтому легко выполнил и эту, не позволив себе задуматься. И зажмурился в ожидании неминуемой боли. «Непривычный парнишка, сразу видно, — мысленно вздохнул Кантемиров. — Не получал никогда раньше. Может потому и границы потерял, как знать… Ну, друг любезный, карьеру я тебе сломать не дам, но азартные игры ты у меня возненавидишь до конца жизни». Сырников ждал удара, поэтому напряжённые плечи чуть вздрогнули, когда вместо боли прозвучала новая команда. — Позу не менять. Руками не прикрываться. Готов? — Так точно, — голос от волнения сел, парень кашлянул и добавил уже твёрже. — Готов. «Ну, держись теперь! Ты сможешь», — Кантемиров скрутил в себе жалость к парнишке, которая пробивалась помимо воли. Не сейчас. И с силой послал вниз занесенную руку. Ремень, разрезав воздух, впился в сжавшиеся ягодицы, оставляя след, который сразу же налился ярко-красным. Как ни настраивался Сырников, а первый же удар выбил из него ошеломлённый выдох. Ого! Похоже, выдержать будет непросто. Но теперь он знал, чего ожидать, и потому сильнее стиснул кулаки, усилием воли оставаясь на месте. Порка должна быть поркой. Эту истину Кантемиров усвоил еще мальчишкой, на собственном опыте. Если дашь слабину, начнешь жалеть — не стоило и начинать тогда. Поэтому удары продолжали сыпаться на беззащитный зад. Такие же сильные, неотвратимые, хлесткие. Новый болевой всполох пониже спины не заставил себя ждать. Ремень жалил снова и снова. Держался Сырников с большим трудом, давя в себе желание попросить прощения. Нет, всё справедливо. Ответить, а уж потом… Может, его даже простят. Но чёр-рт! Это было слишком сложно терпеть! Парень вздрагивал, отчаянно сжимался и морщился, кусая губы, чтобы не заорать, а шквал боли и раскаяния грозил затопить его с головой. Сколько же ещё?.. Кантемиров обещал не щадить, но всё сложнее было устоять на месте, а сдержать сдавленный стон не вышло и вовсе, отчего Сырников на мгновение вернул жёсткий самоконтроль и ещё сильнее закусил губу. «Упрямый. Не сдается, — про себя одобрительно отметил Кантемиров. — Хотя видно, что держится из последних сил. И впрямь, хороший офицер выйдет с таким характером и силой воли». Кантемиров сделал паузу, давая кадету отдышаться. В прерывистом дыхании Сырникова уже слышались слезы, а ломать паренька в его планы не входило совершенно. Пусть сохранит лицо. — Последний десяток, — объявил он после перерыва. И, положив руку парнишке на плечо, чуть сжал ободряющим жестом. — После этого все закончится. Сырников почти дошёл до той грани, когда слёзы текут независимо от волевых попыток их сдержать. Почти. Ситуацию спас перерыв, позволивший перевести дух, а от внезапной поддержки стало гораздо легче. Но одновременно сильнее защемило сожалением о том, как сам он подставил Кантемирова под удар. Ещё десять… Сырников не считал, сколько было до этого, но цифра внушала опасения вперемешку с твёрдым осознанием, что он заслужил. А значит, обязан выстоять и не расклеиться в процессе. Эта последняя десятка стоила всего того, что было до этого. Теперь Кантемиров выдавал удары сериями — по три подряд, совсем не сдерживая руку. Серьезное испытание для непривычного. Но никто ведь не говорил, что расплачиваться за ошибки легко. Теперь все усилия юноши были направлены на то, чтобы оставаться на месте. Сырников вцепился в стол и привставал на цыпочки, но кое-как держался. Связные мысли словно вышибло из головы, оставив только два слова, мелькающих через раз: «больно!» и «простите!» Последний завершающий удар по традиции самый памятный. Зато после этого — ВСЁ! Прапорщик постоял молча какое-то время, давая прийти в себя. Потом бросил ремень на стол и совсем уж неуставным коротким жестом взъерошил волосы на макушке у застывшего парня. — Можешь встать. История закрыта. От последнего удара Сырников негромко вскрикнул, но испытание завершилось, и можно было выдохнуть. Парень просто стоял, приходя в себя, но вдруг на стол брякнулся ремень, а Кантемиров ещё и к волосам прикоснулся утешающе. И это стало для воспалённой совести последней каплей. Боль Сырников терпеть ещё мог, тем более, было за что, а тут не выдержал и шмыгнул носом. Он отодвинулся от стола, и, выполняя команду, подтянул форменные брюки, но не отваживался посмотреть на командира. Слов отчего-то не находилось, и Сырников молча стоял, понурившись и опустив взгляд. Какое-то время Кантемиров молча смотрел на подопечного. Ну вот и что с ним делать прикажете? Не отпускать же в таком состоянии, парень себя заживо съест. Он прочистил горло. — Ты только что заплатил за свой проступок. Цена была не малой, зато ты искупил его полностью. Ну же, суворовец Сырников, что еще? Сырников поднял виноватый взгляд на командира. Да, влетело крепко. И тем важнее было узнать, не напрасно ли. Училище — это одно, но суворовца куда больше волновало иное. — Товарищ прапорщик, вы меня простили? — спросил он и затаил дыхание, ожидая ответ. — Да простил я тебя, сынок, простил. Давно уже. Главное, чтобы ты сам себя теперь простил. Услышав искренний ответ командира, Сырников ощутил горячую волну облегчения. Всхлипнув, и чувствуя как по щекам заструились слёзы, он неожиданно даже для себя уткнулся лицом в плечо Кантемирова. Юноша считал себя подлецом и трусом, был готов уйти из училища или вытерпеть любую боль, но когда всё наконец разрешилось и он получил столь желаемое прощение, напряжение схлынуло слишком резко. Чувствуя как трясутся плечи и понимая как грубо сейчас нарушает устав, парень ничего не мог с собой поделать. — Товарищ прапорщик, я… никогда больше… — всхлипывал он, не в силах успокоиться. — Ну-ну… чего уж теперь-то… — старшина немного неуклюже похлопывал рыдающего мальчишку по спине, давая выплакаться. — Верю, что никогда, верю. И, когда отчаянные рыдания стихли, чуть отстранил его от себя. — Суворовец Сырников! Взять себя в руки! — Есть, — всхлипнул Сырников. Не слишком браво, но уж как вышло. Впрочем, успокоиться ему уже вполне удалось. — В расположение шаго-ом марш! И, когда за неловко печатающим шаг мальчишкой закрылась дверь, старшина устало вытер со лба пот и добавил тихо: — Надеюсь, мы и правда больше не пересечемся таким образом.