без любви

Ване глаза закрывать не хочется, но они закатываются сами по себе. В голове всё заплывает, зрение мутит, мысли глохнут на фоне вздохов, и так хорошо-хорошо. Сердце неровно бьёт по рёбрам. Завязанные за спиной руки медленно, начиная с кончиков пальцев, холодеют. Серёжа нежный, стоит отдать должное, очень нежный. Как кот, ластится, покрывает открытые участки кожи поцелуями, заставляет заливаться краской. Щёки загораются пуще прежнего, горло грозится издать не очень приличный звук, стоит Жожо от изящных, слегка нездорово выпирающих ключиц, спуститься ниже, напоследок легко прикусив тонкую кожу в районе кадыка. Ваня шепчет что-то из заученных и уже надоевших Серёже отговорок, дёргается, когда рубаху чёрную начинают снизу расстёгивать, нарочно касаясь выпирающих кубиков пресса. Резко к ним пригнувшись, языком мажут, Ваня глухо, почти беззвучно стонет. Серёжа всегда всё пытается превратить в грязь, в намёки, а Ваню, как бы он себя ни убеждал в обратном, от этого ведёт. Ширинка с характерным звуком оказывается расстегнута, штаны спускают до колен. Без какого-либо стеснения рука проводит по чужому члену, прикрытому лишь тканью боксеров. Ваня смотрит на руку, непривычно лежащую на нём, скользит взглядом выше, по лицу. Жожо с закусанной губой будто прирос к полувставшему органу, медленно ведёт пальцами вверх и вниз. Дипинсу кислород мешает задохнуться, ему так приятно и так странно, эмоций столько, а это лишь простые движения — вверх, вниз. Спинка деревянного стула давит на позвоночник, что отдается почти болью, задушенный всхлип всё же вырывается, когда за рукой следуют горячие губы. Целуют головку, почти невесомо, но чувствуется слишком долго и хорошо. Губы впускают в мокрое пространство всё больше, с каждым миллиметром достижение последующего кажется мучением. Ваня мычит, откидывает голову, рваным ритмом вздымает грудь вздохами, брови заламывает, ноги шире разводит, уже сам, и к нему ближе приникают, хватают за бёдра, вбирая почти полностью. Серёжа слишком нежный, слишком ласковый, слишком податливый, а ещё его много слишком, он собой будто окутывает, заставляет мысли обо всём отложить насовсем, только о нём, только он. Ваня сжимает ладони в кулаки, пытается собрать оставшееся самообладание, но заведомо проваливается, когда взглядом цепляется за тёмный, чуть более трезвый взгляд снизу. Два сумасшедше нуждающихся друг в друге человека не ощущают сейчас по факту никаких границ, Ваня выкидывает все отговорки и подаётся бёдрами вперёд, входя до конца. Серёжа шумно выдыхает, языком узор неведомый вырисовывает, но изо рта выпускает под глухой стон разочарования. Зафиксировав чужое тело горячими руками, обездвиживая, берёт снова, только наполовину. Ваня млеет, щёки парня напротив образуют вакуум, и он клянётся, ему никогда так хорошо не было. Движения находят свой темп, рваный, слишком мокрый, но такой до трясучки чувственный. Кольцо из пальцев у основания добавляет ощущений, разрывающих тело парня, бредящего сейчас своим другом. Ване в порыве удовольствия мерещатся звёзды и непонятных цветов полосы, тело напрягается, живот сталью заливает, рот закрыть не получается и стоны заливают комнату. Контроль тела отключает колотящееся во всём организме сердце. Хочется толкнуться, хочется ускорить темп. Мышцы на руках сокращаются в поиске свободы, ему бы одну запустить в кудряшки эти светлые и сжать так, чтобы хоть как-то ситуацию контролировать, но галстук держит туго. Как Ваня вообще не сообразил, что завязать руки в одном помещении с Серёжей — означает быть полностью обезоруженным в его присутствии? Милые, изредка звонко-протяжные стоны льются сверху, когда Жожо наращивает темп, поглаживая внутренние стороны бёдер друга. Он прикрывает глаза, получая наслаждение от своих же действий. Ваня обездвижен не полностью, он мог бы подмахивать, но под давлением взгляда от малейшего лишнего движения он оседает и больше не пытается, хотя хочется очень. Ваня стонет сладко-сладко, каждый звук записать бы и слушать на репите пару часиков в день точно. Ване жарко, он напряжён, Серёжа руками чувствует, как мышцы горят и сокращаются с неведомой мощью. Серёже нравится. Ваня жмурится, бёдра, несмотря на все запреты, сами дергаются, а Серёжа принимает, рукой по прессу проводит и хрипло стонет, когда друг с высоким стоном кончает. Жожо глотает. Слюна вперемешку с оставшимся семенем стекает по подбородку. Серёжа с ехидной улыбкой вытирается о еле держащуюся на худых плечах рубашку и, сощурившись, кусает Ваню за голое бедро, закидывая его ногу себе на плечо. Джинсы в процессе были незаметно сброшены и теперь покоятся у задних ножек стула. Ваня приходит в себя долго, наслаждение затапливает всё тело, будто усиливая гравитацию. Сиплые вздохи мешаются с фантомным шумом моря в ушах. — Стонешь как девочка, — слышит за спиной Ваня, несколько придя в себя. Онемевшие руки ему освобождают и сразу перехватывают, растирая затекшие запястья. Иголочки пронизывают ладони, но сейчас так похуй. — А ты очень нежный, — совсем смелеет, откидывая голову назад, укладывается на подставленное предусмотрительно плечо, — даже слишком, — наигранно развратно шепчет и улыбается довольно. На открытую доверчиво шею опускается рука, нежно сдавливает. Довольный судорожный вздох слетает с Ваниных губ, к которым тут же приникают чужие.