Спасая других, сгораю сам

* * *

«Такое чувство, что следующим летом мы больше не увидимся — это лето последнее.»

— Чувствуешь? — Тэхён обводит взглядом затхлое помещение, что когда-то было его родным домом. — Что? — из последних сил спрашивает Чонгук, даже как-то умоляюще. — Как мне похуй. — Тэхён выдыхает клуб дыма в пол, а сам пытается утихомирить сердцебиение, что сейчас безумно бешеное. У Чонгука на этом диалоге душа крошится, рёбра словно разламываются на сотни кусков, опадая следом. Закусывая палец меж зубов, пытается остановить единственный всхлип, просящийся наружу. Голова от таких вечных перепадов настроения идёт кругом, а дышать возможности не представляется. Он делает ещё шаг вперёд, но кажется, что падает в пропасть, и собственное тело будто весит несколько тонн. У Тэхёна взгляд безучастный, в нём прячутся лишь льдины, сталкивающиеся между собой. В его глазах больше не укрыться и не почувствовать ничего, в них пустота (а что в его голове — неизвестно). Чонгук, конечно, чувствует безразличие и шершавые касания, смешки за спиной и пропавший интерес к себе. Сейчас он пытается укутаться в такую холодную, холощёную куртку, спрятать раскрасневшийся нос и заплаканные глаза, стараясь быть сильным хотя бы в последние минуты разговора. — Может быть, — Чонгук сглатывает, продолжая весьма осторожно. Голос звучит так сипло и нерешительно, а во взгляде мелькает лёгкая надежда. — Не может. — Тэхён сегодня прекрасен, как и всегда, но сейчас по-особенному: в вельветовой рубашке, струящейся вниз, и зауженных чёрных джинсах. Крутит сигарету меж пальцев, иногда затягиваясь и всё ещё выпуская дым куда угодно, только не в лицо Чонгука. Ему безумно не нравится видеть Чонгука таким: заплаканным и растерянным, а то, что происходило с его парнем на протяжении всех этих месяцев — и вовсе заставило Тэхёна пересмотреть сложившиеся отношения. Вот он и пересмотрел. — Ты… — Чонгук тушуется, взглядом бегая по силуэту Тэхёна, качаясь нервно на ногах и руки пряча в карманы джинсов, — Ты же видишь, — закусывает припухшую губу и сглатывая комок в горле, шмыгает носом, — Что со мной происходит. — Тебе нужна помощь, — Тэхён бы рад её оказать, но у него уже просто нет сил каждый раз после нового припадка оттаскивать Чонгука от разбитых зеркал, смотреть в бегающий взгляд, перетягивать раны и обрабатывать их перекисью. Он устал придумывать оправдания перед друзьями за новые ссадины на своём лице, когда, потеряв контроль, Гук налетает на него с кулаками. Устал не ночевать дома, собирая бутылки из-под выпивки по всем углам, и от этого запаха сигарет, что впитался в каждый сантиметр их квартиры тоже устал. — Ты был моей помощью, — Чонгук опускает взгляд, хрустя подошвой по осколкам очередной разбитой вазы. В сердце снова что-то прорывается. У него в таком состоянии есть только два желания: что-то разбить или выкурить на балконе целую пачку сигарет. Почти всегда выигрывает второе. — Но я устал, — Тэхён режет по живому, без анестезии и защиты, выстреливая словом за словом, пристально въедаясь в глаза Чонгука, осматривает рубцы и корочки старых ран. Приподнимает бровь, замечая свежее мясо, и старательно пытается не морщиться. — Я-я… — у Чонгука окончательно язык заплетается, — мы же записали меня к врачу, он пропишет мне таблетки, всё станет как прежде, обязательно станет, — он несколько раз повторяет одни и те же слова, кивая головой и размахивая сальными волосами в стороны. — Когда ты последний раз ходил в душ, Чонгук? — ещё один нокаут, Тэхён совсем его не щадит. — Я схожу прямо сейчас, — Чонгук стягивает рукава рубашки вниз, не разжимая пальцы, стискивая их, пока те не побелеют, — Я больше не буду приносить тебе боль тем, что приношу её себе, — его голос совсем тихий, словно у него уже нет сил даже на то, чтобы говорить. «Смотри, я иду к тебе на встречу Смотри, ты даже не заметишь» — Мы говорим об этом второй месяц, каждый раз возвращаясь к одному и тому же диалогу, Чонгук. Мне кажется, что я вместе с тобой тут схожу с ума, — Тэхён шикает на каждое слово, на каждый ответ, отворачиваясь в сторону. Закидывает бычок в банку, вскидывая бровь, — Я ведь только вчера вытряхнул…— кивает Тэ, на почти высыпающиеся окурки. «Сотри все, что было между нами Сотри» — Ты не можешь, не сейчас… — осознание реальности этого диалога бьёт под дых, заставляет вцепиться в рубашку на груди и сжать сильнее, — Не уходи… В моём состоянии, я… — Чонгук затыкает рот ладонью, пропахшей табаком и пожелтевшими от него пальцами. «Только лед в твоих глазах, а за окном и ты в слезах. И мы летали в небесах, слишком долго.» — Мне, — Тэхён делает одолжение, вытряхивая окурки в мусорное ведро, — Похуй. — кидает завязанный пакет к выходу из квартиры, делая разворот, и с руками в карманах удаляется к двери. «Эйфеоретики, стимуляторы, нейролетики, транквилизаторы — я не остановлюсь» На самом деле, Тэхёну больно. Это чувство овладело им без остатка, забрало у него всё. Он еле держится, чтобы не задрожать всем телом, еле держится, чтобы не упасть рядом с Чонгуком от ровно такого же состояния. Но его чувства выветрились, стёрлись до бесконечного минимума. Всё, что у него осталось — это сожаление, что у него просто нет сил помочь, нет слов, чтобы успокоить и вылечить Чонгука. Он потратил все свои сбережения на психотерапевта и выписал чек на препараты в этой же клинике, старался уйти, максимально загладив вину. Просто его чувства уже не те, что прежде, и он не может обманывать и притворяться. Просто: «Чувствуешь, как мне похуй.» — единственная фраза, способная хоть немного оттолкнуть Чонгука от него. Чонгук не двигается совершенно, впитывая каждое последнее движение Тэхёна перед уходом, каждый звук и нелепую эмоцию на лице. В нём сейчас борются два чувства: пойти покурить или разнести квартиру к чертям. И, кажется, одно вот-вот победит.

* * *

«Счастье — вещь нелёгкая: его очень трудно найти внутри себя и невозможно найти где-то в ином месте.» Шамфор.

YNW Melly — Murder On My Mind

Когда человек говорит, что ему плохо, худшее, что может сделать собеседник — сравнивать. Когда на слова своего лучшего друга или подруги, знакомого или просто коллеги, вместо молчания вы произносите фразы, как: «думаешь мне легче?» или «думаешь ты такой один?» — вы не помогаете, вы лишь заставляете человека чувствовать вину. Только это чувство отнюдь не прекрасное, оно такое же пожирающее, такое же бесконечное. Чонгук не понимает и скорее всего никогда не сможет, почему Тэхён оставил его в столь трудную минуту, когда от смерти его отделяет всего-то один шаг, одна мысль, одна таблетка. Прыжок с высоты, Чонгук, если честно, перебрал уже сотни вариантов. Глубоко вдыхая кислород в одинокой квартире и предчувствуя очередной приступ лёгкого головокружения, Чонгук откидывает голову на спинку кресла, пятная взглядом серый потолок, и выделяет одно самое яркое и раздирающие изнутри чувство. Чон Чонгук никогда так сильно не хотел умереть, как после ухода Тэхёна. Его существование, его ощущения словно сыграли с ним злую шутку. Сначала хочется рыдать и кидаться от стены к стене, а после просто осесть на дно и совершенно не шевелиться. Сейчас он выбрал второе и не сводит взгляда с пятна на стене, которое в любой другой момент и не заметил бы. Не к кому бежать и говорить, остаётся лишь утереть уже десятую слезу, срывающуюся с век, и протяжно завыть. Рёбра ломаются бесконечное количество раз, Чонгук, сворачиваясь калачиком, поджимает колени к груди. Так ему кажется, что дышать чуточку легче, а ощущение невесомости мягко целует в лоб. Тело явно истощено и уже очень давно. «Всё в порядке, только бессонница, нервозность, постоянный подавляющий страх, что случится что-то страшное — это как паническая атака, словно тонешь.» «Я ничего не чувствую, я просто сломлен, я на грани срыва и хочу, чтобы это прекратилось.» Именно это и ещё множество других красноречивых слов выдумывал Чонгук для Тэхёна, когда тот просил чуть больше объяснений его состояния, когда настаивал на новом походе к психотерапевту, а ему последнего уже хватило с лихвой. Что бы вы сделали, если бы человек, которому вы заплатили за помощь, сказал, что вы притворяетесь, что ваши эмоции наигранны, а слёзы искусственные? Казалось, что это последний шанс, за который Чонгук пытался ухватиться (не без помощи Тэхёна), но тогда врач оказался, мягко говоря, не компетентным, обратив всю историю своего пациента в ничто. Тэхён тогда был готов наброситься на него с кулаками. В его глазах Чон увидел гнев и ярость, что не скрыть и не спрятать, не удержать, но разве сейчас он поступил с ним не так же? Когда Тэхён стал таким же, как тот врач? Когда и почему перестал пытаться помочь и ждать, что Чонгук вообще оправится?

/flashback/

— Ты очень исхудал. — Тэхён ведёт взглядом по торсу Чонгука. Недавно купленная рубашка уже висит в некоторых местах. Подтягивает его к себе, прижимаясь и ощущая враждебность, старается отметать эту странную мысль в голове, цепляясь пальцами за грубую ткань и вдыхая такой приятный аромат лавандового порошка. Чонгук на самом деле уже третий день ничего не ест и практически не спит. Под его глазами мешки размером с бескрайний космос, а под подушкой книга «Левиафан» с множеством закладок. Он считает, что когда окончательно запутается в своих мыслях — сможет вернуть сознание в порядок, открыв одну из отмеченных страниц. — Тебе кажется… — Чонгук слишком долго молчал, прежде чем ответить хрипло и даже будто отстранённо. Он сейчас вообще не здесь, телом да, но вот мыслями где-то глубоко в себе, и Тэхёна это уже порядком раздражает. Чонгук это чувствует, когда пальцы того напрягаются на его спине, когда соскальзывают вниз и от следующих слов веет прохладой. — Поешь. — Тэхён, наверное, уже устал бороться и разговаривать, поддерживать тоже. Он ждёт, когда к нему вернётся прежний Чонгук, но проблема в том, что Чон Чонгук всегда был таким. Все воспоминания окрашиваются в серый, нет ничего радостного и весёлого. Это состояние каждый раз поглощает с головой, высасывает из тебя все силы и ощущения. Проблема в том, что на мгновение кажется, будто тебе стало легче. Обычно это происходит после первых двух или трёх недель. Ты словно снова можешь дышать, и слезами не заливаешь простыни, неменяемые несколько дней. Вот только, ты так же много куришь, всё так же безразлично относишься ко всему, не моешься и ничего не ешь, пришло привыкание, и вдруг всё становится нормальным. Это состояние становится частью тебя, и если ещё вчера оно было около, то сегодня уже безвозвратно впиталось.

/end of flashback/

Чонгуку резко стало ни больно, ни страшно, ни весело — никак. В этом, как-никак, и весь страх, и вся боль, и отчаяние. «Всё в порядке, только бессонница, нервозность, постоянный подавляющий страх, что случится что-то страшное — это как паническая атака, словно тонешь.» На его запястье красуются свежие рубцы — кот оцарапал (хотя кота в его доме никогда и не было). От него пахнет едким потом, а в сальных волосах уже образовались комки перхоти. Всё это стало нормальным, а нежелание мыться окрестилось ленью. Тэхён не вернётся и в объятия свои никогда больше не позовёт. От его парфюма останется только лёгкий след на наволочках, который выстирается уже через несколько месяцев. Тэхён заебался, и он это дал понять с лихвой, а кто бы нет? Оттаскивать Чонгука от разбитого в истерике зеркала? Кто бы привык к опустевшему взгляду и обвинениям, которые до этого никогда не звучали? Вечным переменам настроения и злобе, что ощущается даже через толщу бетонных стен. Чонгук растирает лицо грубой тканью рубашки и бьётся затылком об холодный пол, совершенно ничего не чувствуя, хотя ещё секундой ранее в его груди ломались рёбра.

* * *

Чонгук сидит на балконе, прижимая согнутые в коленях ноги к груди, и втягивает горьковатый дым табака дешёвых сигарет, совсем не следя за минутами. Время для него давно перестало существовать. В голове нет ничего, абсолютная пустота, а внутри всё так же взрываются бомбы, лишая крупиц здравого рассудка и хоть каких-то приободряющих мыслей. Чонгук устал плакать и на какой-то момент даже успокоился. Вся его квартира, как и грязные прелые волосы, пропитались запахом табака, а он сам этого совершенно не чувствует. Взгляд стеклянный и опустошённый, будто сердце выдернули и разорвали на миллионы кусочков, словно уже не живой, а самый настоящий ходячий мертвец. «Часто палаты свои покидает, кому опостылел Собственный дом, но туда возвращается снова внезапно, Не находя вне его никакого себе облегчения; Вот он своих рысаков сломя голову гонит в именье, Точно спешит на пожар для спасенья горящего дома, Но начинает зевать, и порога еще не коснувшись; Иль погружается в сон тяжёлый, забыться желая, Или же в город спешит поскорее опять возвратиться.»— Последнее, что всплывает в его воспоминаниях, строчки из недавно приобретённой книги Шопенгауэра. Чонгук читает её каждый день, ведь та косвенно связана с Тэхёном — это его последний подарок бывшему парню, надеясь, что он отвлечётся от меланхоличных мыслей. Вот только книги, к которым он привык, совершенно этому не способствуют, ещё больше нагружая и заставляя размышлять о бренном. Бренным Чонгук считает абсолютно всё, а свою жизнь, в частности. Он просто мешок с костями и дерьмом, кочующий по перепутью между смертью и пропастью. Если честно, он вообще считает себя не достойным жизни, но не всегда, а только в такие определённые моменты отчаяния, как сейчас. Ему бы головой в холодный невод. «Когда ты последний раз ходил в душ, Чонгук?» — выстреливает в сердце, дробя его на мелкие куски или уже даже в фарш. Чонгук от душевной боли действительно задыхается. Вдох морозного воздуха полной грудью опьяняет лишь на несколько секунд, кислород застревает в лёгких и буквально не двигается с места. Пульс учащается, и в этом состоянии Чонгук делает ещё одну затяжку, отдаваясь головокружению. — Тэ, ты ведь сказал, — Чонгук растирает глаза пожелтевшими пальцами, стараясь стряхнуть слёзы, — обещал никогда со мной так не поступить, — давится слюнями, снова сглатывая и нервно закашливаясь, выдыхает дым вместе с произнесёнными словами, давясь никотиновой горечью. Прекрасно понимает, в этот раз его слова услышаны не будут. Ведь он на балконе абсолютно один греется об остатки воспоминаний, а Тэхён, наверное, сейчас расслабляется в горячей ванне и о Чонгуке вспоминает в последнюю очередь. Стоило попросить ещё шанс или молить о том, чтобы начать всё с чистого листа? Сколько бы Тэхён ещё смог выдержать, сколько пыток перенести? Чонгук на самом ли деле любил Тэхёна, а Тэхён правда ли переживал? Эти мысли, как и другие, не дают ни минуты покоя. (может быть, это просто была взаимовыгодная сделка: Чонгук спасается, пока Тэхён его трахал?). Но секс не был на первом месте в их отношениях, да и вообще, нишу последнюю занимал. Возможно, проблема кроется и в этом тоже? Чонгук никогда не анализировал их отношения (а стоило бы). Чон чаще всего разбирал по косточкам и познавал только себя, свои ощущения, другие ему были чужды. Нет, он думал о Тэхёне, переживал за него искренне, любил и любит неподдельно, но вот так, чтобы копаться в чужих тараканах — никогда, да и в своих никому копаться не позволяет. Чонгук что-то вроде: «Я в порядке. Следующий, кто спросит, в порядке ли я, получит по морде.» — произносит уже, как девиз. Чонгук меланхолик до мозга костей, относится ко всему чересчур эмоционально, слишком ярко всё чувствует и, если честно, он бы отдал всё, что у него есть, чтобы таковым не являться. Перекатывая горьковатую слюну во рту, сморщился, сглотнув её из последних сил, он тушит двадцатый окурок об пепельницу и бросает взгляд на тёмное небо. Оно усыпано яркими звёздами, составляющих мириады созвездий, а где-то далеко на орбите астронавты сейчас мечтают о возвращении на землю. Чонгук отдал бы всё, что у него есть и ещё чуть больше, чтобы оказаться на месте того человека, который ежечасно наблюдает землю в свой иллюминатор. Чонгуку часто кажется, будто он просто не для этого мира. Он не гонится за богатством, за чьим-то одобрением, всю свою жизнь Чонгук познаёт себя и свои мысли, окружающих людей это пугает и отталкивает. Пугает, когда Чонгук бормочет себе под нос, когда взахлёб читает скучную классику, когда пытается заговорить о творчестве Мандельштама и спорит за Пастернака. Люди открещиваются от него, оскорбляя ботаником, вот только загвоздка в том, что средний балл Чонгука: 3,4. Нет, он не глупый и не рассеянный явно, просто перестал прилагать усилия уже на втором курсе академии, испытывая постоянный, всё поглощающий страх, который будто сковывает его изнутри. Загвоздка в том, что рёбра ломаются у Чонгука каждый год, как по часам. Он уже перепробовал множество успокоительных: в сиропе, таблетках; пытался ни с кем не общаться и запирался в своей квартире во время обострения. Он выл в четырёх стенах, срывал обои, а когда встречался с Тэхёном — улыбался ему самой яркой из возможных улыбок. Сдерживая слёзы на нижних веках и старательно заглушая расцветающую шипами резь в груди, Чонгук пытался отвлечься. Он считал Тэхёна своим обезболивающим, но между тем чувствовал стыд, явно не желая использовать Тэ в своих целях. Но когда Тэхён позволял крепкие объятия, когда Чонгук вдыхал полной грудью горьковатый одеколон, от которого голова всегда кругом шла, когда тепло расходилось по спине от каждого нового прикосновения, то Чонгук понимал — это не нормально. Их прогулки могли продолжаться часами, Чонгук даже умудрялся смеяться и рассказывать интересные истории о своих однокурсниках, но стоило Тэхёну уехать, оставить Чона наедине со своими демонами, его словно снова бросали в непроглядную тьму. Чонгук ещё помнит, как дверь захлопнулась перед его носом и как он падал коленями на пол, больно ударяясь и рыдая взахлёб, ведь боль в грудине возвращалась и разрешения обычно не спрашивала. А сейчас, когда его больше рядом не будет, Чонгук боится. Открывает уже вторую пачку сигарет, обдумывая пойти купить выпивки (но нельзя, это ведь опять превратится в долгий запой, он по новой подсядет на спиртное), дрожащими пальцами подносит фильтр к искусанным губам и стряхивает подступившие слёзы. Руки безбожно зудят, так всегда, когда новые рубцы зарастают, покрываясь корочкой. Чонгук очень любит подносить к ним сигарету и слегка опалять, испытывая лёгкое жжение, граничащее с истомой, возможно, это ещё одно его отклонение. А кто в нашем мире без отклонения, а кто нормальный? А кто решает эту нормальность? Понимание нормальности у каждого своё, как и своё ощущение этого мира, как и своё представление о правильном. Каждый из нас может лишь мыслить в угоду своему представлению, всего его окружающего, и как бы сильно вы не пытались понять человека — вы никогда не сможете этого сделать. …это не плохо и не хорошо, это просто стоит принять.

* * *

Borrtex — Realization

Сигарета окончательно истлела, Чон всего пару раз затянулся, всё это время просто осматривая её в руках. Чонгук ощущает лёгкое жжение в глазах. После ещё очередной бессонной ночи в зрачках череда бесконечных бликов и пелена, состоящая из невыплаканных слёз. Ему бы дружеское плечо, горячий какао, всё по канонам американских сериалов, вот только он не американец, а его жизнь болезненно реальная. Лучи солнца встречают его теплом, а собственная квартира вонью и сыростью, но Чонгук этого совершенно не чувствует, слившись с общей атмосферой. Поворачивая голову в сторону, вглядывается, в темноте старательно пытаясь рассмотреть кружки из-под кофе, скопленные на столе. Кажется, он не моет их уже несколько дней, снова и снова заваривая кофе. Под ухом настойчиво дребезжит телефон, вот только Чонгук игнорирует. Возможно, это его всегда озабоченный друг, по имени Юнги. Ничего нет плохого в том, что он беспокоится за Чонгука, просто Чон устал. Ему стыдно и больно, когда люди пытаются ему помочь, а это давно уже потеряло всякий смысл. Они носятся с его проблемами, проявляют заботу (Чонгук уверен, что искреннюю), но это не помогает, а сказать об этом, язык не поворачивается. Поддержка из слов не работает. Чону хочется всё дальше отдалиться от всех друзей, никого не мучить вечно хмурым видом, глазами в пол и капюшоном, натянутым сильнее чем обычно. Сообщение, ещё одно и ещё. Юнги ведь не отстанет, верно? И почему некоторых людей чужая жизнь заботит больше, чем своя? Неужели им никогда не хотелось остаться наедине со своими мыслями, покопаться в проблемах и тараканах, изучить истинные желания, наконец просто побыть одним? Чонгуку таких людей понимать сложно, они словно с ним с разных планет. Палец долго держится на красной кнопке: «сбросить», Чонгук кусает себя за язык, чтобы привести в чувство речевой аппарат, чтобы голос звучал не так сонно и безнадёжно. Ему сейчас совершенно не нужна опека, тем более Юнги явно знает, что Тэхён ушёл. Прокашлявшись, Чонгук всё же принимает вызов и совсем недоброжелательно бросает: «Привет». Всё, о чём он сейчас молится, так это об отсутствии типичных для Юнги вопросов: «Как самочувствие?», «Чем занимаешься?», «Хочешь, встретимся?» — нет, не хочет. Чонгук вообще, если честно, ничего сейчас не хочет, а ещё яркое солнце в окне начинает странно раздражать, до дрожи в коленях. Перепады настроения: от растерянности до апатии — эти весы никогда не остановятся в равновесии. — Как самочувствие? — осторожно спрашивает Юнги. Значит, он точно всё знает. Боже, за что Чонгуку такие друзья, иногда он всё больше хочет от них отказаться. Люди они не плохие, вот только Чона не понимают совершенно. «Если спросят, ответь, что нигде не больно» — крутится текст из песни в голове раз за разом, и Чонгук даже не пытается послушать что-то более приободряющее. Зачем, если топить себя у него выходить гораздо лучше? Когда ты счастлив, то ты ешь мороженое, гуляешь с друзьями, смеёшься и залипаешь на тупые комедии. Когда ты разлагаешься и терроризируешь своё сознание, то ты подпитываешься совершенно иначе, буквально сам себя добиваешь. Прослушиванием не менее пессимистичной музыки и просмотром фильмов и сериалов, как: «Грязь», «MR.ROBOT», «Джокер». В них получается переживать свою собственную трагедию раз за разом, а ещё видеть отражение своих мыслей и действий. — Я в порядке. — самый лживый из возможных ответов и такой типичный для Чонгука. «Я в порядке» — произносит, а сам окидывает взглядом захламлённую квартиру: скопище бутылок под журнальным столиком, занавешенное зеркало, ведь осматривать свой измученный вид осточертело. В порядке, когда закусывает ногти на пальцах, стараясь заглушить истерику, заливает в себя залпом бутылку с соджу, уже не жмурясь. В порядке, только нервозность, нежелание жить, а ещё Тэхён кинул (остаётся не озвученным). — Не хочешь выпить? Знаю ты… — Юнги явно ещё больше нервничает, даже больше, чем Чонгук, это слышно по изменившемуся тембру, дрожи в голосе, паузе между словами. Он явно анализирует каждое слово, — Ты сказал, что хочешь побыть один, но мы уже три недели не виделись, ты там как? Три недели. Чонгуку это время казалось тремя днями. Счёт времени потерян, что сегодня? Среда или четверг, может пятница, а месяц — май? — Ем. Сплю. Дышу. — Чонгук явно не хотел отвечать столь резко, но по-другому не получается, контроль — это давно не про него. — Может… я тебе хотя бы задания занесу? — Юнги на что-то надеется, может хочет проверить, не накидывается ли Чонгук чем-то или не планирует в ближайшие дни сигануть с крыши. Юнги хреновый психолог, но с таким другом, как Чонгук, прочитал уже множество статей по типу: «Как отличить самоубийцу?», «Что делают люди, когда хотят умереть?», правды в этих статьях, конечно, мало, но он не перестаёт пытаться влезть в шкуру Чонгука. — Ладно, только… — Чон тяжело выдыхает, прикрывая глаза. Накативший приступ мигрени и головокружения явно не кстати, — купи мне блок сигарет и чем набить желудок, деньги отдам. — просьба странная, но из уст Чонгука явно обыденная. — Блок, это чтобы я ещё неделю не появлялся? — Юнги горько усмехается в трубку. Да, он уже просчитал, да и сам видел, как Чонгук курит по пачке в день, а иногда и по полторы, но возможно, за то время пока они не виделись, он стал закидываться сразу тремя. — День. — холодно бросает Чонгук. — Что? — Юнги явно подскочил с места и уже готовится отпаивать Чонгука всеми возможными способами. — Шутка. Это просто шутка. — Чонгук в этот момент прикрывает глаза, делая глубокую затяжку, совершенно переставая следить за тем, как сигарета оказывается в его руке, словно уже по инерции, как дышать или моргать каждые полторы секунды. Чонгук в последние недели только и делает, что существует по инерции, да не живёт уж точно.

* * *

«Спасая других сгораю сам»

— Как у тебя дела? — Чонгук принимает из рук Юнги блоки с пачками сигарет, пересчитывая — ровно двадцать, на полторы недели должно хватить. Ему действительно интересно самочувствие Юнги, ведь тот, кажется, единственный человек, который понимает его состояние, по крайней мере, других Чонгук не знает. Даже Тэхён не смог его до конца понять. Каждый раз, когда Чонгук вспоминает о Тэхёне, его взгляд замирает на месте, дышать становится невыносимо, а в груди оседает крик. Вот только вырваться ему никто не даёт. Чон лишь скрипит зубами, мысленно умоляя себя — «не сейчас…» — Как у меня дела? — Юнги окидывает взглядом дом Чонгука, в котором, кажется, не был уже вечность: светлая комната, когда-то вмещающая в себя весь солнечный свет, теперь имеет грязно пепельные оттенки. Юнги не обращает внимание на скопище мусора и одежды, делает вид, что всё так и должно быть. На нём чёрная толстовка, на пару размеров больше, из-под неё торчит футболка и джинсы, максимально свободные. Его глаза такие же стеклянные и тёмные, что в них запросто можно утонуть. Чонгук это подмечает сразу же, но ничего не спрашивает, возвращая взгляд на друга. Юнги вскидывает брови, — как у тебя дела? — делая акцент на предпоследнем слове, Мин проходит вглубь одной из комнат. — Ты ведь знаешь, — Чонгук трёт пальцами переносицу, — терпеть не могу этот вопрос. Юнги делает вид, что не замечает мешки под глазами, сальные волосы и рубашку, неменяемую, наверное, несколько дней. — Знаешь, я не хочу, чтобы ты закапывал себя ещё глубже, — нервно выдыхает Юнги, — и тратил силы на злость к Тэхёну, — Шуга и Тэхён не друзья, конечно, но учатся на одном потоке и часто пересекаются, — он не ходит на занятия, в корпусе его никто не видел уже несколько дней. — Меня должно это волновать? — Чонгука это, конечно, волнует, но он лишь снимает плёнку с новой пачки сигарет, мысленно улыбаясь. Ментоловые, его любимые. Их днём с огнём не сыщешь, а этот засранец где-то достал целый блок. Его бы обнять за такую находчивость, но у Чона на это нет никаких сил. Дрожащими пальцами вскрывает пачку и сразу же закуривает, смакуя на языке прохладный привкус ментола. Вдыхает полной грудью, максимально задерживая дым в лёгких, и глотает, не выдыхая. Так он научился ловить от сигарет более сильный приход, когда глотаешь дым — голова кругом идёт, и мозг, как и всё тело, становится невесомым. — Не должно, — отвечает едва слышно Юнги, мягко улыбаясь уголками губ, в надежде хоть как-то приободрить Чонгука. А сам теряется. Перед ним не тот друг, которого он всегда знал. Вытирая вспотевшие ладони каждые несколько секунд, нервно бегает взглядом из стороны в сторону, облизывает губы и, кажется, будто хочет спрятаться в свою безразмерную кофту. Чонгук это всё подмечает негласно, сидя на подоконнике с подогнутым коленом, иногда большим пальцем почёсывая лоб. — Что-то случилось? — Чон явно ищет причину такому странному поведению и не обращать внимание на него просто не может, — ты поэтому звал меня выпить? — он лишь горько усмехается, стряхивая пепел с пальцев, — всё тоже паршиво? — Что это, Чонгук? — голос Юнги впервые звучит так безнадёжно. Чонгук от растерянности даже вздрагивает, поджимая губы. — Жизнь. — вид у Чонгука задумчивый, он лишь кидает в сторону Юнги пачку сигарет, — это хороший способ отвлечься. — Я не курю, ты знаешь. — отмахивается Юнги, взглядом изучая брошенную ему пачку. — Можешь не затягиваться. Процесс курения — это не только поглощение никотина, это ещё сосредоточенность и заебательское убийство времени. — это кажется ему забавным, ведь он уже давно с трудом может расслабиться. Юнги долго осматривает сигарету, нерешительно преподнося её к губам, чиркает протянутой ему следом зажигалкой глубоко затягивается, сразу же закашливаясь от горечи, вставшей в горле. Смахивает проступившие слёзы, часто моргая. С непривычки голова сразу кругом идёт, горло жжёт, а во рту начинает скапливаться слюна. Юнги сглотнул дым, опустившись медленно на пол, совершенно забыв, насколько тот «чистый». — Я сказал не затягивайся… — Чонгук почти сразу же подлетает к Юнги, аккуратно подхватывая его под руки, отмечая: тремор, лёгкий пот на лбу и то, как он нервно закусывает нижнюю губу (Чонгук часто делает тоже самое). Это не очень хороший знак. — Какое странное чувство, — Юнги буквально растворяется в крепких руках, сжимающих его. Да, Чонгук всё ещё его не отпустил, не убедился, что всё нормально. — М? — кратко срывается с губ. — Будто бы я умер, — чёрт, — точнее во мне всё вымерло. — Не боишься… — Чонгук горько усмехается, поднимая Юнги на ноги и пересаживая на скрипучий диван, — спасая меня, угореть сам?

* * *

Чонгуку часто говорят: «Встань и иди», а ему слышится: «Ляг и умри». — Людей видеть не хочется, — шепчет Юнги в полумраке, пока Чонгук пальцами зарывается в его волосах. — Слышать тоже, — хрипло выдыхает Чонгук, а сам всё больше поражается их схожести. Возможно, не во всём, но в мироощущении точно. — Люди не плохие, — грустно усмехается, переворачиваясь на его коленях, приподнимается, удерживаясь на прямых руках, заглядывает в бездонные, опустевшие глаза, — просто, мне словно тяжело дышать рядом с ними. Чонгук Юнги понимает без слов. Это не похоже на влюблённость, а на любовь подавно. Чонгук хотел бы, чтобы он был для него глушителем, чтобы рядом с ним боль немного утихала, и мысли о Тэхёне не посещали его так часто. — Каждый день думаю о самоубийстве, — Чонгук отводит взгляд на стол кремового оттенка, покрытый слоем пыли, — ночью вдруг пришла идея в голову, — тихо поджимает нижнюю губу, растягивая улыбку сквозь слёзы, — записать предсмертное видео, вот только не знаю, что на нём говорить и к кому обращаться? Дрожит. Чонгук так легко заговорил о собственной смерти. Это крик о помощи или просто размышление? Кажется, будто ему самому стыдно за свои слова. Он растерян. А кто не был бы растерян, живя в мире, где нужно доказывать, что больше всего на свете ты хотел бы убить себя? Звучит, как шутка. Но сколько раз людям приходилось слышать: «Ты ведёшь себя, не как самоубийца», «Настоящие самоубийцы молчат», «Хотел бы, сделал бы». Это просто какой-то фарс. Люди безнадёжно кричат о помощи, разбивая надежды об осуждения. Говорить за всех, решать что-то, разделять самоубийц на настоящих и не настоящих. Это, если честно, для Чонгука такая глупость. — Расскажи мне легенду… — в голосе Юнги столько безнадёги, что можно захлебнуться. Юнги, иногда такой невинный, зачем ему сюда, в этот вымерший мир Чонгука? Затягиваясь, выдыхая клуб дыма в сторону от Юнги, Чонгук прикрывает глаза, и не долго вспоминает. Нервно закидывает бычок в банку и сразу же достаёт следующую сигарету, выдыхая дым через нос и игнорируя удивлённый взгляд Юнги. — В Индии в незапамятные времена племена, страдавшие от различной хвори и обвинявшие в болезнях демонов и своих врагов, открыли для себя прелести кровопускания. Они считали, что всякая болезнь находится в крови, и чтобы тебе стало легче, — Чонгук ведёт рукой по кисти Юнги, не позволяя себе забраться под толстовку. Ощущает учащённое сердцебиение у обоих, — нужно выпустить немного этой алой жидкости из своего тела, позволить ей течь по рукам. Каждый месяц, как обряд в каждом племени, люди резали себе руки заострёнными копьями и с завороженным взглядом наблюдали, как из них течёт сама жизнь, — Чонгук снова уходит в себя, сквозь гул в ушах, не различая мягкий голос Юнги, — это излечивало их душевные раны и помогало очистить разум. — его голос сходит на шёпот, а в желудке оседает тяжесть. — Тебе нужно сдать экзамены до конца этого месяца, — перебивает Юнги, — иначе тебя отчислят. Экзамены — это, наверное, самая последняя мысль в его голове. Наверное, если бы не Юнги, он вообще бы не вспомнил о них. В глазах Чонгука полное безразличие, желание к жизни давно сошло на нет, но он продолжает бороться с этими мыслями. Сколько часов в день его посещают мысли о самоубийстве. Проще спросить, когда они его не посещают? А ещё его удивляет Юнги, который лежит на его коленях, который спасал его столько раз и вот не задача, сам угорел. — Может… — шепчет Чонгук, облизывая пересохшие губы, вкус которых горек. — Пошло всё на хуй? — заканчивает Юнги, сводя брови к переносице от колкой боли в груди. — Именно… — Ты готов просрать пять лет обучения и пойти на отчисление? — Юнги переживает, и Чонгук считает это действительно милым. Вот только он устал и сил уже нет, даже чтобы дышать. —… Я готов просрать всю свою жизнь, — теперь и в голосе Чонгука появилась полная безнадёга, — а ты мне про универ и отчисление. Нечестное сравнение, но он его почему-то делает. Боль. Что может быть хуже этого чувства — пустота? Когда совсем ничего, когда безразлично? Чонгука мотает от одного состояния в другое несколько раз за день. — Я не понимаю, почему не могу найти причину, почему не могу оправдать это чувство? — Юнги мотает головой, растирая лицо до красна. Его состояние ухудшается. — у меня никто не умер, меня никто не бросил, я жил себе спокойно и в миг… — Ты вдруг увидел мир светло-серым. — закончил Чонгук. Чонгук не любитель философствовать в компании, но последние дни, очень хочется. — Светло-серым? — одними губами произносит Юнги. — Белый, белоснежный, светло-серый, серебристый, лунно-серый, бетонный, серый как дельфин, серый как акула, чёрный. — с добротой объясняет Чонгук. Безумие. Чонгук настолько погряз, что действительно видит весь мир в этих тонах? — А ты каким видишь этот мир? — Юнги вжимается руками в его колено, не отрывая взгляд. Боже. Не смотрел бы Юнги так пристально, было бы легче. Его словно сканируют на рентгене, спрятаться не получается, что в нём видят, насколько Чонгук плох со стороны? У Тэхёна был такой же взгляд, когда он уходил. — Практически, — Чонгук проводит пальцами по щеке Юнги, отдёргивая их сразу же, как тот вздрагивает, — чёрным…

* * *

«Практически чёрным», — надо же было такое ляпнуть? Теперь Юнги от него точно не отстанет. И чего только стоило его выражение лица, перепуганное, с округлёнными глазами, нервно бегающими из стороны в сторону. Браво Чонгук. Просто браво. Курица наседка Мин Юнги скоро ворвётся в твою жизнь. Будет с радостным видом приносить всё, что ты только захочешь: сигареты, выпивку, помятый том Йетса и ещё бог знает что. Вопросы: «Ты в порядке, Чонгук?» и «Как ты себя чувствуешь Чонгук?» станут сыпаться на него со всех сторон. Чёрный. Неужели нельзя было сказать серый, почему вдруг решил открыться и рассказать Юнги всё как есть? Сейчас вот стоит, словно последний кретин возле университета, внимательно наблюдая за восходящим солнцем и тем, как желтоватые лучи пробиваются через мозаичные витражи верхних этажей. Люди, проходящие мимо, напоминают тени, бесконечные, суетливые. Чонгук зажимает сигарету губами, чиркает зажигалкой, снова курит, устало выдыхая дым в небо. Освобождаясь. От мыслей, осевших тяжёлым грузом в голове, от картинок, возникающих перед глазами каждый раз, как только он зажмуривается, и от дрожи. Дрожи, что, проходя по всему телу, напоминает Чонгуку о том, что он живой и как реальна вся та боль, которая ежечасно его сжигает. Хотя подлинным освобождением стало бы избавление от этой бесконечной, бренной оболочки. Чонгук усмехается всё той же сумасшедшей мысли: «Ночью вдруг пришла идея в голову, записать предсмертное видео, вот только не знаю, что на нём говорить и к кому обращаться?» Почему и это он тоже решил озвучить? Когда он вдруг стал таким открытым с Юнги? Чонгук всё ещё стоит на проходной, осматривая железную, золотистую калитку, внимательно изучая нарисованные надписи, совершенно не реагируя на людей, которые бьются об него плечом, в спину выкрикивая о том, какой он кретин и стоило бы отойти в сторону. Чон этого совершенно не замечает. Сейчас его волнуют только собственные чувства, боль оседает в груди с такой силой, что руки сводит судорогой. Возможно, для кого-то подобное казалось бы бредом, но Чонгук всё прекрасно чувствует. Сердце начинает снова биться быстрее, приходиться сделать ещё одну затяжку, лишь бы успокоиться, перестать чувствовать всё это. Под «это» Чонгук имеет в виду: головокружение, давление под рёбрами, жжение в глазах и, конечно же, всё подавляющий страх. Вот только, чего боятся? Чонгуку не понятно, почему эти пару чувств всегда такие яркие? В такие моменты мысли в голове путаются окончательно, и в черепной коробке лишь вата. Глубокий вдох, сигарета, снова вдох. Чонгук чередует так несколько раз, в надежде, что скоро его отпустит. Какой кретин… Знает ведь, уже давно ему ничего не помогает, а такая манипуляция с кислородом тем более. На что он только рассчитывал? Мысленно поздравив свой очередной идиотизм, Чон всё равно продолжает бороться. Никогда не может прекратить эту бесполезную войну с собственными чувствами. Барахтается в них, как младенец, слепой и глупый. Проваливаясь окончательно в бесконечные воспоминания, в чувства, которые стоило бы забыть, в дни, ему уже не подвластные. Закрываешь глаза, и ты в иллюзии (но от этого легче не становится). Всё так же больно. Смешки в свою сторону от проходящих мимо студентов мастерски игнорирует, как и брошенный под ноги камень, свист и оскорбления. Да. Сейчас он явно выглядит человеком для насмешек, он ведь совершенно слабый на вид, взгляд пустой, многим кажется потерянным и странным. Стоит от всех в стороне, курит четвёртую подряд сигарету, прижимая к груди книгу, словно это самое дорогое, что есть в его жизни. А что, если это и правда так? Разве это плохо, а хорошо ли? Чонгук вообще сейчас не здесь. Всё, что его держит в этом мире, маленькая, тлеющая сигарета и пара пагубных мыслей, в которые втискивается единственный важный человек — Ким Тэхён. Чонгук выискивает его взглядом не для того, чтобы подбежать и попросить шанс, не для того, чтобы тот увидел, как ему плохо, как он всё равно распадается, как терпит боль, ломающую ребра, и как идея: «Если я уйду тебе станет лучше», — пошла к чёрту. Чонгук хочет убедиться, что без него Тэхён сам не сгорает. Убедиться в его хорошем самочувствии, увидеть не наигранный блеск в глазах и заинтересованность в жизни, которая у него самого давно угасла. Ещё раз самому лицезреть, как великолепно на Тэхёне смотрятся шёлковые рубашки. Как он красив в лучах полуденного солнца, и что его улыбка, всё ещё самая яркая в этом мире. А вот что подумает о нём Тэхён, когда увидит всё ту же чёрную рубашку, запятнанные прожжённые в некоторых местах джинсы, сальные волосы, которые отпугивают, кажется, каждого, кто проходит мимо него сейчас — Чонгука это не беспокоит. Тэхён ушёл тогда, с чего бы ему переживать теперь. — Ты всё-таки пришёл. — с облегчением произносит Юнги, внезапно появившийся за спиной Чонгука, который всё ещё где-то, но не здесь. Делая последнюю затяжку, он выкидывает бычок в урну, захлопнув книгу, державшую всё это время в одной из дрожащих рук. — Шопенгауэр? — Юнги безмерно удивлён, — давно тебя стала интересовать философия? Давно? Да, Чонгук, ответь. Давно ли ты пытаешься найти смысл жизни хоть в чём-то, давно ли тонешь в книгах и чужих рассуждениях, давно ли так нещадно пытаешься понять всю эту боль внутри себя и познать собственное состояние, что готов каждый день неподдельно страдать? — Месяц назад… — без эмоционально выдыхает Чонгук, — Тэхён подарил мне её, — проводит взглядом по чуть перепачканной обложке, вырисовывая по ней узоры подушечкой пальца. Тэхён тогда надеялся, что литература отвлечёт, но Чонгук ещё больше погряз в себе. Совсем отказался выходить из дома и подсел на философов, как на дозу самого чистого героина. Читал взахлёб, анализировал каждую строчку, помечал стикерами мысли, к которым хотел бы вернуться, в некоторых видел себя, а от других хотелось захлопнуть книгу и, уткнувшись в подушку, из последних сил разрыдаться. — Дай угадаю, — Юнги невзначай кладёт руку на плечо Чонгука, хотя из-за их разницы в росте сделать это тяжело, — теперь ты везде с ней таскаешься? Юнги и Тэхёну пора бы подраться за титул, чьи слова задевают Чонгука сильнее. — Чонгук, это не… — Юнги не может угомониться. А стоило бы прямо сейчас прикусить свой язык и помолчать, хоть секунду. Чонгук в его трёпе уже собственных мыслей не слышит и чувствует, как в нём вновь закипает ярость. У него в таком состоянии есть только два желания: что-то разбить или выкурить на балконе целую пачку сигарет. — Это не нормально, — заканчивает Чонгук, — я ненормальный, прости Юнги, — Чонгук сдерживает подступающую истерику сквозь сжатые зубы и улыбку, — но это никак не починишь и не исправишь, если хочешь, то можешь тоже уйти. — Чонгук не хотел говорить этих слов, просто разум захватила ярость. Он уже успел пожалеть, а его глаза наполнились одной единственной мольбой, и Юнги её, конечно же, прочитал. — Нет, я хочу… — Юнги мягко берёт Чонгука за пальцы, — чтобы ты показал мне свой чёрный мир. Такая забота, понимание и желание помочь — это вообще нормально? Юнги из тех людей, который сбегает от своих проблем в чужие, закапывается в них с головой, не желая решать свои собственные. Он, как открытая книга перед Чонгуком, но оттолкнуть его страшно, он такой же ранимый к внешним раздражителям, даже больше, чем Чон. Хочется попросить, чтобы он остановился, не пытался его спасти, занялся собой, но Юнги ничего слышать не хочет и, как умалишённый, тянется вслед за другом, на его сторону. Но здесь, во тьме, у Чонгука совершенно ничего не осталось, лишь бесконечное самоистязание, лишь крики в ночи, слепой запой и много дыма от сигарет. Звучит до безумия романтично, но это нихрена не так. Чонгук не видит в этом никакой романтики, мечтая об одном ежесекундно — пусть всё закончится. У Юнги в голове тоже нужно навести порядок, желательно с дезинфекцией, желательно если это сделает кто-то, кто не Чонгук. Он всё в той же толстовке, свободных штанах и кедах с прожжённой дыркой на носке. Ему тоже вдруг стало на всё наплевать. Может, он даже не переодевался со вчерашнего вечера, пришёл домой и прямо в одежде завалился спать или до поздней ночи пытался понять, что чувствует. Столько идей, чем можно заняться, когда у тебя в голове и сердце нет покоя, но все они сводятся к одному — самоистязание. Да, когда Чонгук вспоминает о Тэхёне, когда пытается изучить себя и свою реакцию на этот мир, когда читает взахлёб философов и поэтов, он наносит новые и новые рубцы. Которые уже нужно было бы присыпать хлороформом и заштопать, но вместо этого он имеет детскую привычку — сдёргивать образовавшуюся корочку позволяя ране кровоточить. Чонгук явно хотел бы отпустить их историю. У него ведь проблемы, от которых страдает каждый из его близких, даже Юнги, бескорыстный спаситель — даже он. Сидя на корточках около колледжа, прижимаясь спиной к шершавому дереву, Чонгук совершенно никого не слышит вокруг. Одной рукой удерживает на коленях раскрытую книгу, в другой пережимает сигарету, которой затягивается каждую секунду. Взглядом бегая по буквам, впитывая каждую строчку и старательно пытаясь её анализировать. Вот только Чонгук не гений и считает себя тупым до ужаса. Своё увлечение философией расценивает не большим чем — фарс. «…Чем больше человек имеет в себе, тем меньше требуется ему извне и тем меньше могут дать ему другие люди.» Чонгук проходится по этой строчке несколько раз, а после достаёт из холощёной сумки, усыпанной различными значками, фиолетовые стикеры, отмечая страницу. Он вернётся к этому высказыванию позже, ведь сейчас ни черта не понял. Таких пометок у него не то чтобы много, просто мозг ватный, совершенно не желающий концентрироваться. Уши то и дело улавливают посторонние звуки, диалоги людей, стоящих едва ли рядом. Презрительные взгляды в свою сторону он тоже замечает, только реагировать на них нет никакого смысла. Люди последнее время раздражают больше обычного. Каждый раз, когда кто-то подходит заговорить или бросить своё оценочное — ты что-то плохо выглядишь — Чонгук во всех красках представляет, как избивает этого человека, утыкая в грязь лицом. Наслаждаясь каждым хрипом, побегами крови, стремительно расползающимися по щекам. Эти фантазии ненормальны, но они лишь в его голове и о них вряд ли кто-то услышит. «…Что будет если поместить психически нездорового человека в общество, которое не принимает его?» Чонгук улыбается уголками губ. Безумие. Вспоминать о реплике Джокера, когда в красках представляешь, как избиваешь однокурсника. По спине уже бежит холодок, а на улице, пропитанной утренней прохладой, становится не продохнуть. Что это? Очередной приступ? Нет. Нет. Чонгук, только не сейчас, стоит продержаться, стоило вообще изначально не идти на пары. Выпросить зачёт автоматом, тройки ему будет достаточно. Нужно было придерживаться правила избегания людей, пока ему не пропишут хоть какое-то лечение. Поднося сигарету дрожащими пальцами, делает несколько затяжек подряд, игнорируя пепел, осыпающийся на бежевые страницы. Сдувает его после, захлопывая книгу, всматривается в солнечные блики, что играются в листве деревьев. Ярость, овладевшая им, наконец отступает, прохладно целуя в макушку, ведь не прощается. Вдали маячит силуэт Юнги, вот только подходить тот не собирается, стоит опёршись плечом на сетку, затягиваясь электронной сигаретой. Чонгук взгляда с него не сводит, но подходить, кажется, не собирается. Юнги сейчас в своих мыслях пытается расставить всё по полочкам, Чонгук по себе знает — в такие моменты лучше не трогать. Единожды лишь он поднимает взгляд на Чона, кивая и выпуская клуб пара из полу приоткрытых губ. Им сейчас лучше побыть на расстоянии. Нет, не потому что они поругались или не хотят видеть друг друга, просто к Юнги должен подойти скоро Тэхён, попросивший конспекты пол часа ранее, а Чонгук не хочет смотреть в его глаза. Да и не только. Дышать с ним одним воздухом, стоять плечом к плечу, словно ничего не было, словно они просто знакомые. Не хочет, чтобы такой красивый Ким Тэхён был рядом с отбросом, как Чон Чонгук. Пусть, наверное, он его всё ещё любит или испытывает какое никакое сексуальное влечение, пусть не может забыть Чонгука и старательно пытается скрыть, что смотрит на него. Когда Чон отводит взгляд в сторону в коридоре, делает вид, что слишком занят разглядыванием настенных картин, которые видел уже десятки раз и может с закрытыми глазами указать местонахождение каждой из них. Тэхён в этот момент его сканирует. Вот только, что увидеть в нём хочет — не понятно. Каждое же утро всё видел, день. Столько времени они провели вместе, столько раз Тэхён его спасал, но не теперь. Боль, распирающая изнутри и поглощающая раз за разом. Чонгук запускает руку под пуговицы рубашки, цепляясь пальцами за грудь, старательно пытаясь унять непокорное сердце. К нижним векам уже подступают слёзы, оставляя окружение едва видимым. Юнги оказывается позади сразу же, мягко подхватывая Чонгука за плечи и укладывая головой себе на колени, позволяя уткнуться лицом в живот и сжать пальцами край толстовки. Мягко гладит Чонгука по плечу и слушает каждый всхлип, не произнося ни слова. Юнги, почему ты такой? В голове Чонгука сейчас лишь стыд. Он явно не хотел приступов на людях, не мечтал, чтобы кто-то успокаивал его вне стен дома. Пытался держаться до последнего, но это лишь вопрос времени, бомба замедленного действия, Чонгук слишком долго копил эмоции, и они нашли выход. — Почему так плохо? — глухо спрашивает Чонгук, утыкаясь лицом в грубую ткань одежды. Чонгук тонет во всём, что есть вокруг него. Эта боль тянет… тянет куда-то в бездну, но она не отпускает его, и это убивает. — Я не знаю, — долго мотает головой Юнги, — правда не знаю. — Хочу, чтобы это закончилось, — Чонгук уже почти умоляет, его тело устало безмерно. — Я тоже, — Юнги только сейчас утирает рукавом толстовки собственные слёзы, — я тоже, Чонгук. Юнги никогда не плакал, не на людях точно и точно не при Чонгуке. — Стоило послушать тебя и послать нахрен этот экзамен, который и не экзаменом оказался, — Юнги зачёсывает непослушные волосы, которые лезут на лоб, под капюшон. Да, стоило. Чонгук себя сейчас чувствует самым ничтожным существом на планете, которое всеми силами пытается спрятаться под одежду своего друга. В нём вдруг столько страха, и только мягкие поглаживания по плечам успокаивают. Только шёпот строк из работ Йейтса, которые Юнги бурчит себе под нос, а ещё морозный, весенний воздух. Вообще-то летний, но Чонгук окончательно потерялся в днях. «Бросить бы мне этот берег и уплыть далеко — в тот край, где любят беспечно и забывают легко» — в юнгуковском полушёпоте разбирает Чонгук, покрываясь мурашками от хриплого баритона, такого не свойственного для него. — Думал, — раздосадовано как-то, — тебе станет лучше. Смена обстановки, все дела, — Юнги сам себе даёт пощёчину от такой тупой идеи. — Попытка засчитана, конечно, но мы с Тэхёном испробовали её на первых порах, — Чонгук наконец успокаивается, хотя сердце ещё, запертой в клетке птицей, рвётся из груди. — Сколько тебе до похода ко врачу? — аккуратно интересуется Юнги, позволяя Чонгуку и дальше лежать на своих коленях. — Два дня, — в интонации Чонгука, столько «почему он не подождал?», «почему ушёл?», «неужели это всё, Юнги?». У Юнги в глазах столько: «Мне жаль, Чонгук.» Вот только о жалости его никто не просит. — Он сказал, — Чонгук снова растирает слёзы по своему лицу, — обещал, что мы вместе пройдём через это, что он хочет быть первым, кто увидит мою сияющую улыбку, — Чон лишь обречённо раскидывает руки в стороны, — первым, понимаешь? — Он оплатил тебе врачей, Чонгук, — мямлит Юнги. Он не пытается оправдать Тэхёна, просто смотрит на эту ситуацию по-другому. — Мне нужен был он, ради него я всё это время боролся, ради него я… — жил, остаётся не озвученным.

* * *

«Даже когда ты находишься в окружении людей — ты один»

Мы люди. Мы все совершаем ошибки. У нас есть изъяны. Мы все совершаем поступки. Это как… луна, вращающаяся вокруг Земли. Вдруг сложились обстоятельства, и ты знаешь, что не должен, а потом не знаешь, как всё исправить. Чонгук, сидит, больше лежа за партой, в самом дальнем углу кабинета, и старается максимально закрыться, от людей, оглядывающихся на него от преподавателя, монотонно диктующего лекцию. Он бы всё отдал, чтобы не находиться здесь, вернуться в свой злосчастный дом, закрыться в ванной и разрыдаться во всё горло. Но он сейчас здесь, обязан делать счастливое лицо, притворяться словно ему есть дело до экзамена и зачётов, до своих оценок и диплома, над которым он хлопотал ночами. Словно боль его больше не парализует, даёт свободно дышать и мыслить, но на самом деле в голове сплошная вата и тяжёлые мысли. «Как бы люди отреагировали на мою смерть?», — в корзину к мыслям о предсмертном видео, пожалуйста. — Чон Чонгук! — голос преподавателя срывается, а это значит, что он зовёт его уже не первый раз, просто Чонгук совершенно ничего не замечает вокруг себя и когда он наконец удосуживается поднять взгляд и одарить вниманием старого мужчину, тот уже чуть ли не закипает от ярости. И зачем так стараться? Тратить силы и эмоции, на учеников которым всё равно? На учителе рубашка с подкатанными рукавами и брюки, струящиеся вниз, такого же чёрного оттенка, сегодня что, траурный манифест? Все вместе провожаем здравый рассудок Чонгука? Улыбнувшись собственной шутке, Чон всё же поднимается, окидывая минимально заинтересованным взглядом кабинет и собравшихся студентов. Которых по пальцам пересчитать, три зубрилы на первой парте и он. — Ну, раз вы удосужились подняться, — раздражённо хмыкает мужчина, бальзаковского возраста, опускаясь обратно на своё место, — прочтите пожалуйста мне, — делает вид, что задумался, эта театральная пауза ещё больше раздражает, Чонгук уже почти скрипит зубами, зачем весь этот отыгрыш? — Возвращённый рай, книга третья, с самого начала, — кажется он и не рассчитывает, что такой, как Чонгук сейчас ему ответит, такой: помятый, грязный и не выспавшийся, с потухшим взглядом и минимальным интересом к происходящему, от которого табаком разит за километр. Чонгук терпеть не может когда его окидывают оценочным взглядом, вы ведь ничерта не знаете так зачем стараться понять? — Так говорил Сын Божий, — хрипло начинает Чонгук, — Сатана. Стоял перед ним безмолвный и смущённый, не находя достойного ответа. — глаза медленно опускаются вниз, заостряя внимание на бежевой парте, — он был разбит и слабость сознавал, всех доводов своих, — его вздох такой глубокий и отчаянный, камнем застревает в лёгких, — и убеждений… — Хорошо, достаточно. — мужчина поправляет очки одним пальцем пододвигая их вверх по переносице, — садись. Мешок с картошкой и то падает мягче, чем Чонгук на своё место, со скрипом проезжаясь назад на стуле, откидываясь на спинку. И снова проклятие. Маты в голове и ярость, ярость, ярость. Которой нет конца и края, от неё не сбежишь, не спрячешься, от слёз молниеносно подступающих и бессилия, сковавшего по рукам, и ногам. Дверь в кабинет открываться резво, пропуская холод из коридоров, что овеивает собой душное пространство, Чонгук наконец может вдохнуть полной силой и сразу же задохнуться, останавливая взгляд на Тэхёне, который удерживая руки, в карманах брюк сверлит его взглядом, за который бы тот надавал по морде. Сочувствие. О нет. Тэхён. Пошёл к чёрту. Не смотри так, словно перед тобой забитый котёнок, с оторванным ухом и бесконечными ссадинами. Убери это наигранное беспокойство. Оно уже не нужно. Чонгук стискивает зубы до скрипа, сжимая руками штанину, стараясь унять сердца стук, которого, он боится, слышит каждый в этом помещении. — Чонгука просит его руководитель, — буднично произносит Тэхён, вмиг, ставший таким безразличным и холодным. Нет. Чонгук не хочет никуда вставать, не с Тэхёном, который видит, как жалостливо чонгуковы пальцы сжимают переплёт подаренной им книги. Но в его взгляде столько: «Пошёл к чёрту, Ким Тэхён» и ещё больше «Проваливай». Тяжело поднимаясь с явной неохотой, Чонгук тащит своё тело в опустевший, от студентов, коридор, стреляя взглядом в сторону Тэхёна, нервно оборачиваясь через плечо. Стоило действительно сказать: «Пошёл к чёрту, Ким Тэхён», ведь они пошли не в сторону кабинета, совсем. Хореографический зал, свободный с множеством панорамных зеркал, высокими потолками и размерами, готовым вместить в себя несколько групп по двадцать танцоров. Чонгуку это место наносит ещё один порез, без предупреждения и прямо по сердцу. Которое, как ему казалось давно отмерло и просто безжизненно трепыхается внутри тела. А когда в руки упал бумажный свёрток, с нехарактерным бренчанием, Чонгук и вовсе растерялся. Тэхёну чертовски болезненно видеть Чонгука таким, но быть рядом взрывоопасно для Чонгука в первую очередь. Он ведь совершенно не умеет жить без него, не приспособлен и ему пора научиться. — Зачем? — сквозь неприкрытую ярость произносит Чонгук, доставая из бумажного пакета упаковки с таблетками, встряхивает каждую из них, в надежде, что это розыгрыш на прощание и в них пусто. — Я ведь сказал, — Тэхён сглатывает, держась из последних сил, чтобы не прижать Чонгука к себе, не переломать ему в порыве чувств все рёбра, с силой пытаясь вместить его в свою душу, такую же израненную, — что оплачу тебе лечение. Лучше бы не помогал, а был рядом. Лучше для Чонгука, конечно же, но Тэхён так не думает, совершенно. — Нет, ты сказал, — Чонгук закидывает таблетки обратно в пакет, в попытках обуздать тремор рук, разрывает бумагу в некоторых местах, бесцеремонно впечатывает подачку в грудь Тэхёна, — чувствуешь, как мне похуй, Чонгук? Разворачиваясь на триста шестьдесят, впервые за долгое время рассматривая своё отражение, в начищенном до блеска, зеркале. — Зачем, — растерянно мотает головой, — зачем эта показная забота, Тэхён? — зажимает рот вспотевшей ладонью, в попытках не разрыдаться. — Ты должен научиться жить без меня, Чонгук… — Кому должен, тебе? Просто скажи, что ты меня разлюбил, скажи, что я тебя больше не привлекаю, а не кидай меня, а потом приходи с подачками в виде лекарств! Скажи вслух, Чонгук я тебя не люблю, всё кончено! — Чонгук со стуком падает на колени в центре прекрасного зала, окутывающего его морозной, зыбучей пустотой. Ясность сознания вновь приходит к нему, когда дверь в зал закрывается, пуская по помещению сквозняк, а в отражении зеркала Чонгук видит оставленный на полу свёрток с лекарствами.

* * *

Чонгук тонет в собственном отчаянии, сдавливая руки вокруг собственной шеи: — Я умираю, — плачет навзрыд, давясь очередными удушающими всхлипами, — моя душа покидает меня, — уже перестаёт различать такую разную боль, взрывающеюся в груди новыми раскатами, — я бесполезен и ничего не смогу изменить. Постепенно успокаиваясь, через очередную затяжку сигарет и глоток кофе: тройного эспрессо с мятным сиропом. Загребает волосы в охапку, стискивая те пальцами и опрокидывая назад. В наушниках долбят биты, в которых бы утонуть, затеряться бесследно и навсегда. Поэтому крики Юнги не слышит совершенно, подогнув колени, сидя на крыльце после окончания консультации по очередному экзамену. «Ты должен научиться жить без меня» — крутится в голове, пока перед глазами всецелое — ничего. Чонгук снова отсутствует в этом мире, обращая внимание на Юнги, только когда тот встаёт прямо перед ним. — Он ушёл, — устало шепчет одними губами, не поднимая взгляд на лицо друга, ведь в его глазах столько сожаления, которое Чонгуку не нужно совершенно. — Я знаю, — Юнги аккуратно кладёт на лестнице помятый, бумажный свёрток. — Юнги. — чеканит Чонгук, осматривая истерзанный пакет, в котором всё ещё лежали баночки с таблетками, — он даже не знает, что со мной, — горько усмехается. — Это просто успокоительные и витамины, ты ведь абсолютно ничего не ешь, — Юнги падает рядом, подкуривая под крыльцом колледжа и игнорируя запрещающий знак. Чонгук молчит, лишь кидает отречённый взгляд на Юнги, который, кажется такой же разбитый, но всё ещё пытается делать вид, что Чонгуку нужна помощь больше, чем ему самому. В этой тишине — и ничего, и так много всего. Юнги и Тэхёну пора бы подраться за титул, чьи слова задевают Чонгука сильнее. Чонгук, который только, кажется, успокоился, смог дышать ровнее обычного, не крутил в мыслях все возможные попытки суицида, перенаправляя спектр эмоций в положительное русло, снова кинулся с обрыва в бездну. Вокруг мир вертится, или у него уже головокружение и полное эмоциональное истощение? Кто-то придавил его бетонной плитой, или просто боль настолько сильная? Чонгук затягивается, выдыхая дым носом и сжимая окурок пальцами, стискивает зубы на нижней губе. Всхлип камнем оседает в груди, а досада расползается по телу. «Я торчу до камотоза чтобы ничего не помнить» Вопросов, что со мной? (так много) А ответов… их, кажется, практически нет. Вы когда-нибудь терялись в жизни настолько, что даже переставали думать о том, как прекращали искать смысл жизни или когда перестали бороться? Чонгук сейчас совершенно ни о чём думать не может. На смену всем предшествующим эмоциям пришло — безразличие, полное опустошение. Больно, досадно, кричать хочется, вырвать себе лёгкие или скинуться с моста. Чонгуку вдруг резко стало плевать. Пускай эта боль и отсутствие воли полностью затмит его разум. Пускай от жизни останутся лишь обрывки из воспоминаний, а Тэхён растворится в последних лучах закатного солнца — Чонгуку плевать. Вот только, страх никуда не делся. Он всё такой же, более чем реальный, касаясь ушей мягким полушёпотом обозначает своё существование. — Как долго… как долго я протяну? — Чонгук натягивает капюшон на глаза, практически закрывая себе весь обзор. — Как долго ты будешь делать вид, что всё в порядке? — Юнги выдыхает клубы дыма в сторону, сопереживая и пытаясь вытащить и понять, но не требуя от Чонгука невозможного. Чонгук не делает вид, как выразился Юнги, он действительно считает своё состояние адекватным. Даже когда паника охватывает его в высоком, торговом центре, битком набитого людьми, ему кажется, что вокруг нет никого и он один совершенно, окружённый тяжёлой пустотой монолитного здания. Тогда кричать хочется не по-детски.

* * *

И Чонгук учится жить без Тэхёна, без их мечты. Надежда на светлое будущее как-то быстро угасла, оставив противные разводы пепла на пальцах. Чем думал Ким, когда оставлял его в этом состоянии в полном одиночестве? Наверное, делал ставки, как долго, тот протянет. Ему сейчас хорошо, а кому нет? Когда под ухом никто не жужжит о бессмысленности жизни, не шлёт к чёрту всех и всё? Чон счастлив за своего «бывшего» парня, хоть и теперь, наблюдать за ним на совместных занятиях — тяжело. Тэхён делает вид, что не замечает, как Чонгук каждый день белеет, практически сливаясь со стеной в кабинете изобразительных искусств. Клюёт носом в мольберт, на котором ничего, кроме грязных мазков от грифеля, а в его глазах омут из одной лишь печали. От Чонгука все сторонятся, словно он сам является средоточием негативной энергии и только Юнги, из-за дружеских чувств, а может чего похлеще, подставляет своё плечо Чону, чтобы тот упал в него лицом и мог забыться. Чонгук не спит уже пару дней точно, но, когда Юнги зачитывает ему сочинения, собственноручно написанные, веки сами по себе смыкаются, и он начинает сопеть, под убаюкивающую речь. Мин на него не злиться, да и невозможно это. На сердце становится тепло и радостно, когда у Чона получается поспать хотя бы во время занятий. Дома для него — это роскошь. Дома — без Тэхёна больше нет. Они ведут себя как незнакомцы, Ким, как может отталкивает, улыбается среди толпы, громко шутит и успевает делать комплементы кому попало. Чонгука это задевает. Маленькая язвочка нарывает глубоко в сердце, которое итак едва живое. — Чонгук! — противный голос преподавателя Кана, заставляет вздрогнуть, а его выражение лица не несёт в себе ничего доброго.Мужчина пожилых лет, обучает в этой Академии, чуть ли не со своего выпуска, самый привередливый из всех и самый ворчливый. Чон утирает слюну с губ, жамкая ими в полудрёме. Как бы сейчас хотелось исчезнуть. — Чонгук! — снова он не успокаивается. Кажется, что его седая борода трясётся, настолько он в бешенстве, или это уже галлюцинации, — это не место для отдыха! Возьмитесь за ум в конце концов! Когда должного ответа не поступает, Кан ершится, напоминая озверевшего дикобраза, но отступает, уделяя время более усидчивым студентам. Чонгук тоже когда-то таким был. Лекция заканчивается как-то быстро, все расходятся, но Юнги продолжает придерживать Чона за плечи. Если бы всё то, что он чувствует, Мин мог бы забрать себе — он бы определённо так поступил. На них смотрит пустой мольберт, ещё одно не сданное задание в копилку к таким же — плевать, четырёхкратно похуй. Чонгук нехотя поднимается, когда чувствует на себе липучий взгляд Кана. Кашель только отягощает ситуацию, чужая рука придерживает его за бок, не давая упасть. Покидая аудиторию, Чон по привычке затыкает уши наушниками, поэтому не слышит вопрос Юнги, смотрит себе под ноги, шаркая подошвой по кафелю. — Что? — неожиданно оклемавшись, реагирует Чонгук, направляя взгляд в сторону. Оказалось, ещё шаг и он бы врезался в грудь Тэхёна. Это то, чего ему сейчас хочется больше всего на свете. — Поговорим? — Ким задумчиво наклоняет голову в сторону, изучает, ищет изменения во внешнем виде Чона, но они практически нулевые. — П-поговорить? — доходит не сразу, но сглотнув через силу, тот молчаливо кивает. Юнги отпускает руку Чона, совершенно этого не желая и хватаясь пальцами за край толстовки, но отстраняется назад. Главное, чтобы после этого разговора не стало хуже.

* * *

Arteit — она тянется на дно, я за ней.

— Ты принимаешь лекарства? — опускаясь на лестницу у входных дверей второго корпуса, прерывает тишину Ким. Зачем ему это? Хочет понять, на какой стадии сейчас находится Чонгук? Не прокатит, Чон не хочет делиться своими мыслями с тем, кто когда-то в открытую его послал и плевать, какие предпосылки и добрые побуждения для этого были. — Какое это имеет значение? — во взгляде Чонгука читается: «Отвали» с натяжкой, так что верить не хочется, он никогда не умел притворяться. — Для меня — прямое. — чеканит Тэхён, возвышаясь над парнем, и Чон бы себе соврал, если бы сказал, что ничего тёплого к Киму не осталось. Он всё так же засматривается на едва проглядывающие из-под ворота рубашки бронзовые ключицы, едва взбухшие вены, оплетающие подтянутые руки. Чонгук влюблён во всё, что хотя бы косвенно связано с Тэхёном, в каждое чёртово воспоминание, в день, когда они познакомились… но запомнился тот, когда он ушёл. Квартира сама того не подозревая, напоминает об этом. Чон с того дня ничего в ней не трогал. Нотные тетради, покрытые слоем пыли, и клавиши, не закрытого пианино. Тэхён любил сидеть за ним вечерами и наигрывать мелодии, которые навсегда засели в сердце Чонгука. — Они не помогают, — безнадёжно выдыхает Чонгук, обращая взгляд к солнцу, скрывающемуся за серыми облаками. — Ты их не пьёшь, — Тэхён чиркает зажигалкой, затягиваясь приятным дымом и облизывая пересохшие от морозного ветра губы, — поэтому и не помогают. …Ким ошибается. Чонгук правда старался лечиться, пропил весь курс антидепрессантов, после которых единственное чего хочется — это спать. Наркотические сны стали обыденным его спутником: после них голова ватная, глаза практически не открываются, а сердце заходится в бешеном ритме. Чон просыпается несколько раз за ночь, растирая горькие слёзы по щекам, мечется по кровати, но предательская пустота на второй половине бьёт хуже ножа в сердце, раскурочивая внутренности и выпуская острые шипы, разрывая кровоточащую плоть. У Чонгука вместо сердца сплошные иглы, будто он глотает их каждый вечер: на завтрак, обед и ужин. — Пью, — на последнем издыхании отвечает Чон, продолжая таращиться в небо. Сначала преподаватель, теперь Тэхён. Этот мир доводит и сбивает с ног ежесекундно. Чонгук даже пробовал делать вид, что с ним на самом деле ничего не происходит и всё это игры подросткового разума. Что он проснётся в один из дней, переполненный радостью и желанием жить — спустится к Тэхёну, вклинится в его объятия и почувствует всё самое светлое в этом мире. Но этого не происходит. Чон ходячий труп, об этом свидетельствует многое: мешки под глазами, похожие на две тёмные впадины, ярко выделяющиеся на фоне бледного лица, рукава кофты, которые он словно специально натягивает до пальцев, помятая футболка, надетая под низ, волосы, что больше похожи на сосульки, грязными прядями спадают на лоб. — Не похоже, — разглядывая костяшки рук, Тэхён пристально осматривает Чонгука, буквально не отводя взгляд. — Будто бы тебя это волнует, — выплёвывает Чон, обнимая себя руками. Кажется, он хочет совершенно иного — желание ощутить всегда тёплые руки на своих щеках, практически бархатные прикосновения до шершавых губ, короткий поцелуй и касания, не сравнимые ни с чьими другими. — Меня всегда это волнует. Ложь. — Чувствуешь, как мне похуй, Чонгук? — цитирует дословно Чон, внутри всё выворачивает, от каждого, отдельно произнесённого, слова. Тэхён молча возвращается в здание, всегда убегает, в самый не подходящий момент, к этому пора привыкнуть. Он хоть и решает проблемы Чона, а последний месяц буквально пытался разделить его боль вместе с ним, уже не справляется. Словно кто-то берёт его за руку и утягивает в ледяной туман, который с каждым днём становится только плотнее, не давая свободно дышать. Впереди нет ни намёка на лучик света, только тьма, жнец смерти на той стороне уже машет рукой, и Ким видит, как Чонгук шагает ему навстречу, становясь всё больше похожим на безликую тень. В таких ситуациях многие люди обрубают с тобой все связи, и их можно понять. Когда очень долго в кого-то вкладываешься, от тебя самого ничего не остаётся. Чонгук наконец снимает капюшон, под которым вспотели и так липкие волосы. Разглядывает сигарету, чиркая зажигалкой, взбалтывает её и снова пытается подкурить. Когда это наконец удаётся, он, удерживая сигарету одними губами, достаёт из сумки потрёпанную временем записную книжку и по привычке ставит дату в углу листка. «Увеличил дозу таблеток — не помогло» — делает запись, мысленно понимая, что единственный антибиотик, который всё это время ему помогал — был Тэхён. Его запах, улыбка, взгляд. Ничего уже не будет лучше этого. У Чонгука внутри трупы мотыльков гниют, отравляя собой не живую плоть. Затягиваясь дымом до неприятной горечи на языке, он игнорирует звонок, пробивающийся сквозь тишину и лёгкий шелест листьев. Чон даже думал уйти с последних лекций, но у него за эту неделю уже десять пропусков, ещё немного и он будет первым в списке на отчисление. Тэхён этот список, конечно же, увидит, но мало чем сможет помочь. Он выбрал жизнь без Чонгука, и Кима не должны заботить его проблемы.

* * *

Вытирай слёзы — кристиан

У Чонгука Тэхён течёт по венам в буквальном смысле. Юнги уже ушёл, помогая другу наверстать пропущенные занятия, дал переписать пару конспектов и даже скинул ответы на контрольный тест. Чон снова один, сидит за пианино, проводя пальцами по клавишам, которых до этого касался только Тэхён. Призрачное ощущение не отпускает, Тэхён словно стоит позади него и вот-вот подойдёт, чтобы приобнять со спины и уложить свои руки поверх его; прижмётся к спине грудью, уложив лоб на плечо, и будет долго что-то шептать ему на ухо. Чонгук устало прикрывает веки, проваливаясь в воспоминания, которые каждый раз делают только больнее: вот Тэхён приходит к нему, чтобы принести пирог к чаю, рассказать о своей новой работе, усаживается рядом, настойчиво смотрит: не уложенные волосы, растрёпанные, торчат в разные стороны, а глаза горят неподдельным блеском, и тогда казалось, что у них есть вся вечность этого мира. Чонгук тогда даже представить не мог, что всем их планам не суждено было сбыться, и по части виноват он сам. Это чувство не даёт Чону покоя. Если бы он только мог всё исправить, стать другим человеком, но поздно. Тэхён смотрит на него так, как никогда до этого. Его глаза больше не излучают приятное тепло, в них запрятались тихоокеанские ледники, что с каждым разом становятся больше, будто собираются раздавить Чонгука под своей тяжестью. С грохотом захлопывая крышку пианино, Чон падает на неё, укладывая руки под голову. Хочется провести в такой позе оставшиеся несколько дней (лет). Ничего и так не имело смысла, а с уходом Тэхёна его и вовсе не осталось. Когда-то Чонгук пытался вырваться из, мешающего жить, омута, лечился как подобает, пил таблетки по расписанию, занимался проработкой своей жизни, менял мышление на более позитивное. Каждый такой шаг выстраивался аккуратной башенкой из домино, где главной опорой оставался Тэхён. Тэхёна нет, и вся терапия обратилась прахом. Новые и новые срывы, нежелание хоть как-то помочь самому себе, проще говоря — смирение. На него смотрят открытки из разных стран, аккуратно отмеченные стикерами: на которых выведено почерком Кима, какие места им лучше посетить сразу, а какие в последнюю очередь. Теперь это не имеет смысла, Чонгук срывает каждое фото, выкидывая их в урну. Это едва помогает избавиться от грызущего беспокойства, когда последняя картонка летит к остальным. Чон поджигает спичку, перекатывает её из стороны в сторону, разглядывая пламя, кидает её в ведро. Вот так и исчезает буквально всё, что когда-то было ему дорого. Ничего в квартире не должно напоминать о Тэхёне, но сами стены кричат о нём, может быть их стоит снести, или переехать? Поменять место жительства? Отчислиться? Такие бредовые мысли не впервые посещают его. Пустые пачки из-под таблеток валяются через каждый шаг, чередуясь с пустыми бутылками, пачками рамёна. Чонгук смотрит на них, громко глотая, живот предательски урчит. Когда он ел в последний раз? Не ясно. Чон достаёт из холодильника бутылку с пивом, открывая крышку об столик и усаживаясь напротив урны, в которой догорают их общие, с Кимом, мечты. Делает глоток, в ожидании, когда опьянение заберёт с собой всё плохое. Сны всё ещё являются самым главным страхом, ведь ничего кроме Тэхёна, он в них не видит. Языки пламени становятся меньше, прожигая лицо Кима и забирая его вместе с собой, прежде чем окончательно погаснуть. Чонгук наблюдает, неотрывно, прежде чем подняться через силу. Голова идёт кругом, не стоило пить на голодный желудок, но он уже привык и к этой постоянной боли в груди. Такой, что не просто ноет и существует, а той, что мешает жить, являясь его постоянным спутником и не отпуская ни на секунду. Рёбра сдавливает, сердце будто бы не бьётся совершенно, оно сжато в тисках, и, кажется, вот-вот разорвётся, а ещё, это состояние, когда сил на слёзы не осталось. Они вроде бы ищут освобождения, чтобы сорваться с нижних век, но всё никак не могут прорваться. Каждый вдох на пару секунд останавливается в лёгких, словно ему что-то мешает. Руки пробирает мелкая дрожь, а вкупе с подвыпившим состоянием — это настоящая ядерная бомба, мясорубка, раз за разом, прокручивающая тебя, но на выходе ты снова цел и не единой ссадины, если только душевной. Падая на край кровати, Чон с головой зарывается в грязное одеяло, которое пропахло потом и сыростью. Но он этого не замечает — холодно без Кима в своей жизни. Он каждый день, как на Южном Полюсе — привыкнуть к этому невозможно. Всхлип срывается с едва приоткрытых губ, прежде чем, с резью в голове, у Чонгука получается уснуть. Там он будет счастлив, там у него будет Тэхён, что может быть лучше?

/flashback/

Чонгук крутит в руках старую пластинку, обводя буквы на обложке, по контуру подушечкой пальца, Тэхён хлопочет на кухне и мягко смеётся, когда у него в третий раз не получается замешать тесто на блины. Стены квартиры впитали в себя аромат сладкого сиропа, теста и парфюма, ярко выделяющегося — Оно опять жидкое! — нервно шикает Ким, размешивая белую жидкость венчиком, — чёрт бы его побрал! — Чонгук! Ты должен мне помочь иначе я проиграю этот бой, и мы останемся без завтрака! Чон аккуратно ставит пластинку к остальным, поднимаясь с кресла, возле которого стоит лампа на тонкой ножке, являясь единственным источником тёплого света. Просеменив на кухню, Гук присвистнул: все тарелки запачканы в белых разводах, взъерепенившийся Тэхён стучит о дно тарелки ложкой, подсыпая ещё муки, но нужная консинстенция всё никак не получается. Чонгук обступает его со спины, укладывая руки на бёдра, мягко целуя в загривок, заставляя того подпрыгнуть на месте от неожиданности. — Давай, — чужая рука перехватывает ложку, Чон берёт бутылку с маслом, разводя загустевшее в момент тесто, медленно помешивая и разбивая комки. Уже через двадцать минут он спокойно укладывает двадцатый блинчик, на тарелку с алой каймой. Тэхён только что-то бубнит о его золотых руках, воруя выпечку и толкая её себе в рот, мыча довольным котом, расплываясь в улыбке. — Ничего вкуснее не пробовал, — шепчет Ким, притягивая Чонгука к себе и усаживая на колени, зарывается носом в волосы на затылке. Они оба дрожат от такой близости. Чон поворачивается лицом к Киму, хлопая ресницами, кратко целует его в нос, покачиваясь на чужих ногах. — Проведу тебе курсы… — размышляет Чон, сворачивая блинчик в трубочку и съедая его в два укуса. — Я буду не против, — едва слышно шепчет Ким. Их жизнь была похожа на романтичную комедию, времени для слёз не было, они счастливы по-настоящему. Наполненная маленькими радостями, бытовыми и привычными для многих людей, но им большего было не нужно. Они выстраивали свои отношения по кирпичику, наслаждаясь каждым моментом.

/end of flashback/

Сейчас же это трагикомедия. С отравляющими разум воспоминаниями. Чонгук и забыл, когда он в последний раз улыбался. Только если перед зеркалом, специально разводил кончики губ в стороны, но те опускались обратно, будто по инерции. Консультация онлайн-психотерапевта не дала никакие плоды. открывая блистер, Чон закидывает таблетку под язык, привыкнув к её горькому привкусу, откидывается на спинку кресла, накрывая глаза ладонями. В голове тут же образовывается пустота. Тело тянет осесть вниз, прижаться к полу и пролежать так несколько часов. Язык не чувствуется во рту совершенно. Полное умиротворение. Надолго ли продлиться эффект? Чонгук знает, что нет, специально увеличивая каждый раз дозу. Всё, чтобы не выходить из этого состояния ни на секунду, но если он вдруг забудет их дома, отправившись в Академию, то уже через час словит мощнейшую паническую атаку, как после бани ледяной душ, как кислота в открытые раны — невозможно выдержать. Ищешь любую возможность поскорее добраться до дома. Страх, злость, истерика — всё это накатывает сбивающими с ног волнами. Эти таблетки ему не подходят, они не лечат совершенно, только сглаживают углы и то на время, но он продолжает их принимать, чтобы хотя бы на момент почувствовать себя лучше (ключевое слово — «на время») Опробовать на себе селфхарм было не лучшей из идей, но стоит нанести одну рану — остановиться уже не можешь, тебя срывает с тормозов. Ты начинаешь носить маленькое лезвие под чехлом в телефоне, аккуратно перемотанное салфеткой. Всё начинается с того, что ты в кровь кусаешь ногти, во время нервных срывов сбиваешь руки об стены, боль постепенно становится чем-то приятным. И вот когда последний рычаг срывается, ты тянешься за пачкой с металлическими пластинами, спрятанными за бритвенным станком, долго рассматриваешь его, пробуешь наощупь. Что-то внутри тебя противится этой затее, но опускаясь на пол, закатывая рукава кофты, рука по инерции несильно давит на кожу, пока серое остриё не запачкается в алых каплях. «Что же я делаю?» — первая мысль и она не отрезвляет, а только подталкивает продолжить. Со временем новый порез накладывается сверху уже на зажившие, а ты окончательно подсел на замену душевной боли на физическую и никакие слова, как и разговоры с самим собой, не смогут изменить этого.

* * *

«Вставай рано на рассвете и помни, что закат приходит тогда, когда его совсем не ждёшь.»

Если бы можно было сжечь всю квартиру, Чонгук так бы и сделал. Вместе с пианино, со всеми старыми пластинками, одеждой Тэхёна, которую тот не забрал, он хранит в закрытом шкафу. Привычка забираться в свитера Кима, чтобы легче спалось от присутствия чужого запаха, наконец-то сошла на нет. Вот только собрать всё в мешок и выкинуть в ближайшую урну — рука не поднимается. Ледяная вода доставляет дискомфорт, словно на каждый миллиметр на теле едва зажившая рана. Открыв с трудом глаза, Чон резко отворачивается в сторону. Он не хочет смотреть на то, как сейчас видят его другие люди — как видит его Тэхён. Ныряя в толстовку и завязывая ремень на брюках, Чонгук толкает в рот засохшее печенье со стола. Прелый привкус совсем его не смущает, главное, чтобы это было хоть что-то калорийное. С него итак уже все брюки сваливаются, хватит тех взглядов, которые он уже получил в свой адрес. Шла вторая неделя, как они с Тэхёном расстались. Об этом, кажется, уже знает каждый. Не то что бы они афишировали свои отношения на публику, но то, что они перестали приходить вместе на занятие — заметили все. Юнги ждёт его всё так же возле ворот, радушно протягивая стакан с кофе и молчаливо кивая. Это то, что ему сейчас нужно. Проверяя баночку с таблетками, Чонгук делает глоток горького эспрессо. Пустой желудок тут же реагирует спазмом, но Чон только отмахивается, допивая всё одним залпом, пока Юнги поджигает ему сигарету, зажатую между пальцев. — На все лекции пойдём? — стряхивая пепел на землю, Чонгук смотрит сквозь Юнги, затягиваясь сигаретным дымом. — А ты как хочешь? — Юнги поправляет футболку, поверх которой надета белая клетчатая рубашка, всё те же штаны и кеды. Он их вообще меняет? Хотя, плевать. — М-м… — Чон выбрасывает пустой стаканчик в урну, — ты же знаешь… — Хочешь сказать, ты пришёл просто чтобы постоять покурить и пойти домой? — скептически выдыхает Юнги. Нет. Вернее, не совсем. Чонгук пришёл, чтобы снова увидеть Тэхёна. Тот словно стал запретным плодом, находясь так далеко, но в тот же момент, нужно просто протянуть руку и попросить ещё один шанс. Ким, наверное, и сам не против этого. Тогда бы он не пытался помочь Чонгуку, перед этим оттолкнув самым грубым способом. А может он просто хочет поиграть? Может Чонгук перестал для него что-то значить и сейчас он для него просто поломанная кукла, которая рассыпется, если приложить достаточно усилий. Вот он уходит и приходит, когда его об этом не просят. Когда он собственноручно поставил точку и расписался кровью в договоре об их разрыве. Сломленный Чонгук ему не нужен. Чонгук, не знающий чего хочет от жизни, не мытый и грязный, заплутавший на пути к неизвестному, самоистязающий себя, рыдающий ночами в подушку. Ким стал просто игнорировать такие приступы, словно их и вовсе нет, думая, что это хоть как-то поможет. Чон хотел, чтобы тактика Тэхёна на нём сработала, но, когда его проблемы перестали замечать и относится к ним пренебрежительно, кричал о них ещё громче, пока не потерял голос и не замолчал на долгие дни. Столько всего пережить и остаться ни с чем. Пытаться помочь и уйти. Чонгук прокручивает эти события раз за разом, чтобы уловить хоть какую-то видимую связь, но ничего в голову не приходит. Остаётся. Остаётся только поверить словам Тэхёна, что он действительно устал. Юнги выдергивает его из размышлений, ведя за руку в сторону главного входа. Чонгук цепляется губами за сигарету, как за последние спасение, выплёвывая его в сторону и наспех тушит носком ботинка, закидывая сумку на плечо. Главное сегодня сталкиваться с Тэхёном меньше обычного, тогда с ним всё будет нормально. Первая лекция и сразу мимо. Хореография, зачем она вообще ему нужна? Для общего развития, возможно, но Чон сейчас не готов танцевать совершенно. Он будет похож на выбившегося на берег лангуста, трепыхающегося из-за недостатка кислорода.

/flashback/

— Чонгук? Чонгук ты меня слышишь? — голос Тэхёна слышится едва, словно тот говорит через стену, или сам Чон находится в вакууме, невозможно. Гук разжимает кулак из которого высыпаются пустые пачки из-под таблеток. Сколько он их принял, чтобы наконец не ощущать себя так паршиво? Не известно. Тэхён укладывает его головой на колени, убирая мокрые волосы с горячего лба прижимая носом к животу, стараясь сохранять спокойствие. — Т-Тэхён… — Чон жмётся ближе, зарываясь руками в бесформенную рубашку, едва разлепляя глаза и разглядывая голубой сатин. Проводит по нему кончиком носа, громко всхлипывая, — это правда ты? Мне приснился сон, ужасный. Там ты у-ушёл, тебя забрала тьма, она всё у меня забрала, — он только ближе прижимается к родному телу, словно то распылится, стоит ослабить руки — окажется миражом, не существующим в этой реальности. Тэхён молчит. Подбирает слова. Жамкает губами, облизывая пересохшие, от сильного волнения, губы. — Я тут, я никуда не уйду, — укладывает руку поверх чонгуковой, — чувствуешь мой пульс, сердце бьётся, дыхание, запах одеколона, я с тобой, — на последнем издыхании он пытается дозваться до разума Чона, но его не слышат. — Никогда? — уточняет Чонгук, который сейчас похож на напуганного ребёнка. — Никогда, — вторит ему Тэхён, — день сменит ночь, луна взойдёт в небе, выпадет первый снег, растает, впуская в наши сердца тёплую весну, и в каждом из этих дней мы будем вместе, — успокаивает, лучше чем все те нейролептики, антидепрессанты и бог знает, что он ещё успел принять, пока Ким уходил на дополнительные занятия. Успокоиться получается. Не сразу. Но получается. Тэхён всегда умел подобрать нужные слова, забрать весь негатив, подарить надежду.

/end of flashback/

Надежду, которую он сам и заберёт. «Я тебя так люблю, но в то же время ненавижу» Стоит зайти в прохладное помещение и сделать шаг по паркету, как головой ныряешь в воспоминания. Чонгук ещё помнит, как наблюдал за танцующим Тэхёном, когда во всей Академии осталось три человека: он, Ким и сторож. Доброй души человек, что позволил парням задержаться, не закрыв их на ключ, и потом так же спокойно выпустил из Академии поздней ночью. Это точно не лучшая идея сейчас. Юнги смотрит на него, пытаясь уловить хоть какую-то эмоцию, но они все внутри Чона, взрывают его новыми раскатами каждый раз. Мужчина тридцати лет, ходит из стороны в сторону перед сидящими студентами и что-то рассказывает о программе на сегодня, вот только Чонгук его совершенно не слушает. Отрешённо смотрит в сторону. Будто специально отводя взгляд от габаритного зеркала, хотя ещё неделю назад сам тренировался перед ним, отдавал всего себя, ничего не оставляя, не отдыхая и не прерываясь на воду, чтобы выплеснуть все эмоции в единственный танец. А потом Тэхён в этом самом же зале с пачкой таблеток. Тогда он первый раз показал, что не готов отпускать Чонгука так просто, наверное, ещё сам не разобрался, чего до конца хочет. Крашеные, белые волосы, красиво бликуют под искусственным освещением. Мужчина явно следит за собой, чтобы мог спокойно ходить перед молодыми студентками в обтягивающих брюках для танцев и одной майке, демонстрируя подтянутое тело. Чонгук же продолжает сидеть в толстовке, не собираясь её так просто снимать, хотя другие уже переоделись в более удобную одежду. — Чонгук, — окликает его преподаватель, — вам лучше бы снять толстовку, — проводит по нему взглядом, кивая на вещи, в которых будет жарко уже через пол часа практики. Чон не сразу приходит в себя, оттягивая край кофты, он подцепляет её за низкий край, переминаясь с ноги на ногу. Вспоминая, успел ли он забинтовать сегодня руки и все ли шрамы он спрятал под пластыри. Бросая бесформенную вещь в кучу к остальным, он выдыхает тяжело через нос, когда ловит на себе чужие взгляды. Бинты на месте. Пластыри тоже. Но посторонний шёпот очень быстро доходит до его ушей. Преподаватель же тактично молчит, мало ли, что могло произойти со студентом — это не его дело. — Т-так, — он вдруг стал нервничать, но профессионально взял себя в руки, хлопнув в ладоши, — начнём с разминки! Все действительно пытаются повторять за ним не сложные взмахи руками, позволяя иногда мужчине приближаться к себе, чтобы помочь с растяжкой, обхватить себя за талию и нагнуть ниже, ближе. Сердце Чонгука выпускает ядовитые шипы, когда Чхве подходит к нему, пытаясь обхватить за талию и нагнуть парня ближе к полу в сидячей позиции, чувствовать чужие руки на талии совсем не хочется, поэтому он тут же рефлекторно брыкается, вызывая шок всех присутствующих, пулей хватает вещи с пола. Юнги только успевает извиниться, чтобы умчаться за Чоном. Тот останавливается, когда выходит за дверь, останавливаясь на ступеньках и делая короткие вдохи. Тэхён тоже любил его касаться, когда он в позе лотоса опускался к полу, вытягивая руки перед собой. Буквально ложился на его спину, прижимая вниз. Он отчётливо слышал их общее сбитое биение сердца. Дыхание Кима опаляло кожу на шее, вызывая настоящий тайфун из приятных эмоций. Даже когда Чонгук уже не нуждался в поддержке, Тэхён продолжал лежать сверху, перехватывая чужие руки за запястья, и, поглаживая подушечками пальцев вспотевшую кожу, шептал о безмерной красоте своего парня. — Не то… что бы я ожидал чего-то другого, — Юнги присаживается на ступеньки, поглядывая на друга. Заткнись Юнги. Сейчас твои речи — это последнее что нужно Чонгуку.

/flashback/

Чонгук никогда не видел Тэхёна таким. От него буквально исходит что-то враждебное, готовое вырваться из груди Кима и набросится на беззащитного Чона, разорвав на мелкие куски. Какой фарс. Разрывать ведь нечего. У Чонгука ничего не осталось, кроме той слепой и лечебной любви, которую ему дарит Тэхён каждый день. Тэ полулёжа сидит в кресле, смыкая веки. Его прижало сверху бетонной плитой, усталость накатила неожиданно — всё как-то смешалось воедино. Зачёты, пересдачи, постановка танца для первого курса и Чонгук, которому он не в силах помочь, как бы не пытался. Из омута мыслей его вытягивают внезапно окольцовывающие со спины руки и сбитое дыхание, которое он отчётливо чувствует затылком. — Не сейчас, — ёжится Ким, дёргая плечами, и, скидывая с себя Чонгука, возвращается к потухшему монитору. — Тебе нужно отдохнуть, — Чон смотрит на пустые пачки из-под лапши и немытые кружки с кофе, — нельзя столько работать. — Лучше как ты? — не подумав выдаёт Тэхён, он правда не хотел, но череда событий сыграла с ним в злую шутку. Чонгук замолкает, делая шаг назад, в попытке сбежать от боли, которая осела в груди, после услышанного. Взгляд замирает на одной точке. — К-как я? — переспрашивают. — Да, сутками лежать в кровати и не пытаться что-то сделать? — Тэхён вздрагивает, смахивая со стола кружку и игнорируя шум бьющегося стекла. — Тэхён, ты же знаешь, — неумело оправдывается Чонгук, подминая рубашку и теребя её в руках, — я стараюсь. — Плохо стараешься, — Ким пытался остановится, но что-то внутри говорило за него. Он уже тысячу раз пожалел. — Тэхён, — жалостливо шепчет Чон. — Может тебе просто удобно? Я не знаю, сидеть и не двигаться с места, даже не попытаться бороться? Быть несчастным для всех, для меня, я не знаю, Чон, — Тэхён покусывает руку в районе удара о стекло, жжётся. Чонгук молчит, даже не пробуя возражать. Тэхён поменялся вмиг. Что происходит внутри него — не известно. Он никогда не рассказывал, а Чон не интересовался. — Молчишь? — усмехается ядовито Тэхён, — я прав? — Да, прав, — в комнате оседает шум хлопнувшей двери. Чон зарывается носом в ноги, согнутые в коленях. Обнимает их руками, прижимая к груди, цепляется зубами за ткань штанов, подавляя громкий всхлип, качается из стороны в сторону. Тэхён. Только не Тэхён. Он не мог. А как же их весна?

/end of flashback/

В ушах гул, а перед глазами нечёткая картинка. Чон рефлекторно вытирает глаза, но слёз практически нет — они давно иссохли. Просто фантомное ощущение, сводящее с ума. Мин сам всё понял, словно прочитал это в лице Чона, поэтому молча упал рядом, протягивая пачку с тонкими сигаретами. Гук вытаскивает одну, согласно кивая. Ментоловый вкус — единственное, в последнее время, что помогает отвлечься. Но у судьбы подлые планы, и один сейчас собьёт с ног окончательно. Дверь открывается с противным скрипом, студенты даже не пытаются спрятать сигареты, хотя знают, что их могут и отчислить. — Чонгук, я хотела у тебя спросить, — доносится голос мисс Туан, — вы ведь дружите с Тэхёном? Да, они просто отменные друзья. Именно так думает добрая половина Академии. И только единицы знают, что их объединяет в действительности. — М? — срывается с губ Чонгука. Он сейчас не настроен на диалог. — Т-так вот, — словно не замечая сигареты в руках Чона и Юнги, продолжает завуч, — он не появляется на занятиях, а если делает это, то очень редко, может у него что-то случилось? Тэхён никогда себе такого не позволял. Вы скажите, что так ему не видать хорошего будущего — нужно взяться за ум. «Не появляется» — а после этих слов Чонгук ничего не слышит, только в недоумении поднимает взгляд на Юнги, а тот кивает. Почему он? Может у него что-то случилось? Тэхён никогда ничем не делился с Чонгуком, если какое-то дерьмо происходило в его жизни. Он привык справляться с ним самостоятельно, не втягивая других людей. — Я узнаю, — облизывая нервно губы, отвечает Чон, делая новую затяжку. Есть ли возможность того, что Тэхён специально его оттолкнул, потому что сам чувствовал себя не в порядке? Определённо. Эгоистично ли это? Как посмотреть. Чонгук обязательно у него спросит об этом, вот только доберётся до его дома. Он давно не был у Тэхёна в гостях. Парень съехал со своей квартиры, как только определился, что хочет быть с Чоном каждый день. Видеть его улыбку (фальшивую), слышать смех (наигранный) — Гук никогда не показывал какого ему на самом деле. Он пытался заглушить все плохие чувства рядом с Кимом и у него это всегда получалось. Вот только маска дала трещину, плохое вылилось наружу, каплями тёмного дёгтя, пятная лучезарное лицо мрачными разводами. Чонгуку всё тяжелее было оставаться не собой. Возможно, его и полюбили за эту беззаботность, которая ему была не характерна. Он серьёзно относился к своей жизни и всем мрачным мыслям, зацикливался на них. Они не отпускали, хотя Чон убегал от них — как хомячок в колесе. Они даже успевали обгонять его и бежать впереди, разрушая жизнь до атомов. Всё, что пытался выстроить Чонгук за все месяцы нормального настроения, обращалось прахом, тяжёлым снегом, наполненным привкусом металла. Юнги не пытается отговорить — знает, что не сработает. Чонгук ухватится за любую возможность снова увидеть Тэхёна, остаться с ним наедине, чтобы задать давно волнующие вопросы.

* * *

Чонгук потратил последние остатки стипендии на то, чтобы заказать такси и как можно быстрее добраться до дома Тэхёна. Волнение выливалось наружу, обнажая его всё больше. Вряд ли у него получится притворяться, как это было раньше. «И не могу найти ответ на вопрос Кто ж оставил в груди такую боль Почему же любимый человек Становится тебе никем» — Чонгук старается успокоить себя, вот только блистер с таблетками далеко на дне сумки. С Тэхёном они точно будут нужны. Чон не справится сам, он уже готов упрашивать его на ещё один шанс, он так и не смог его отпустить. Плевать. Пусть Тэхён смотрит на то, как он сломлен. Видит нелицеприятный вид: припухших глаз, искусанных губ и молчаливой мольбы, о которой кричат так громко, что можно оглохнуть. Квартира Тэхёна находится в многоэтажке. Чонгук никогда их не любил, поэтому попросил родителей снять ему дом. Он не хочет пересекаться с соседями, привлекать лишнее внимание. Прикрывая дверь машины, Чон осматривает себя с ног до головы. Ничего не изменилось, он только сильнее натягивает рукава кофты, придерживая их руками и не уверенно проходит под лучами холодного солнца. Высотки сдавливают, смотрят на него со всех сторон. Некомфортно. Хочется побыстрее забежать в лифт, что он и делает, опираясь о стену и скатываясь по ней вниз, упирается лбом в колени. Оцепенение, казалось, будет легче. Тело немеет вмиг. Чтобы подняться, нужно приложить усилия.Чонгук выходит, подбирая сумку, тащит её по полу, столбенея возле входной двери. На ней есть несколько отметин, возле отверстия для ключей. Возможно Тэхён был пьян и промазал несколько раз. Неаккуратные мазки краски. Да, раньше она была цвета дерева. Сколько так простоял Чонгук, что успел заметить все изъяны, прежде чем постучаться — безвестно. Вот только ему открыли сразу же. Тэхён вопросительно посмотрел на Чона, поправляя на себе белую футболку и жамкая губами. — Ч-Чонгук? — делая шаг назад, Ким накрывает лицо руками, словно он ему привиделся. Но когда Чон заходит, следом прикрывая дверь, тот понимает — это не галлюцинация. Пора развернуться и убежать. Потому что от Тэхёна веет тем же самым — безнадёжностью. — Ко мне подошёл завуч и попросил узнать, почему ты пропускаешь занятия? Ему тоже это интересно. Чего скрывать-то. Квартира Тэхёна подстать ему: светлые стены с бежевыми оттенками, книжные полки, на которых аккуратно сложены учебники. Ни одной пылинки на стереосистеме, одежда сложена по цвету и размеру на полках, брюки с отглаженными стрелками, а ещё — аромат чистоты, когда не чувствуешь ничего, кроме воздуха. Словно Ким только заехал и ещё не успел её обжить. Чонгук грустно усмехается. Ему здесь никогда не было места. Всё это не про него. Он бы давно её загадил, особо не вставая с кровати, устроил настоящий бардак. — Заболел, — прерывая затянувшуюся тишину, отвечает Тэхён, но как-то не правдиво. Присаживаясь в кресло с кремовой обивкой, отводит взгляд к потухшему монитору, рефлекторно хватается за мышку, подпирая подбородок, на Чонгука совсем не смотрит. — Он не включён… — выдыхает Чон. Тэхён сдаётся. Обратного пути нет. Чонгук здесь перед ним и отрицать это — глупо. В глазах Тэхёна: «Чего ты хочешь?», у Чонгука на лице написано: «Узнать правду». — Я, — неразборчиво начинает Ким, теребя край футболки, — хватит, Чонгук. О нет, он только начал. Наконец-то видеть Тэхёна с другой стороны, понимать, что он испытывает, подмечать каждое изменение в эмоциях. Сейчас он раздражён и всячески пытается закрыться, но у него не получится, не от Чонгука. — Почему ты… — Чонгук делает шаг, пока Тэхён ищет попытку избежать этого контакта, — не хочешь сказать мне правду, — по слогам растягивает тот. — Потому-что, — сглатывает, вжимаясь в кресло, в попытке слиться с ним, — боюсь, ты меня поймёшь. Есть много видов людей. Первые признают, что с ними что-то не то и пытаются с этим бороться. Вторые тоже признают, но всецело отдаются этому состоянию — оно для них привычно и они даже имеют смелость специально загнать себя в него. Третьи осознают это, но всячески пытаются отрицать, делая вид, что они те же, какие были раньше. Тэхён — последний вид. Чонгук это понял за несколько минут разговора. — Ты ушёл потому… — Потому что сам не справлялся. — Теория о двух утопающих? — усмехается Чонгук, наконец успокаивая свою прыткость и присаживаясь на диван. — Она самая, — Ким наконец открылся. То, чего от него так долго ждали. Да, Чонгук надавил и до последнего требовал правды, но ему это можно простить хотя бы потому, что любовь к Тэхёну — единственное, из-за чего он боролся, — я стал испытывать сильную агрессию без причин, но… знаешь, рядом с тобой она затухает, но я не понимал, как долго ли это продлится, как долго я ещё смогу держать себя в руках, — Тэхёну тысячекратно жаль, но всё, чего он хотел, это всеми способами огородить Чонгука от себя, даже если это доставит им обоим нестерпимую боль. Он решил за них двоих. Может понадеялся на время, что Чон сможет пережить и забыть. Вот только — время ничерта не лечит. Ким проверил это на собственном опыте. Сколько раз он хотел вернуться и всё объяснить. Видеть Чонгука каждый день в академии было чем-то невыносимым, а знать, что по большей части ты сам во всём виноват — ещё хуже. Тэхён никогда не срывался в чужом присутствии, был максимально собран и сдержан, но по чуть-чуть эта агрессия капала, проявляясь в не самых приятных чертах. Маска, по которой катятся чёрные разводы, окончательно уничтожая весь образ, что выстраивался годами. Ким знал, безразличие Чонгук не переживёт и специально бил по самому уязвимому месту. — А тогда? В тот день? — Чон нехотя возвращается мыслями в начало месяца. — Я перестал «это» контролировать, хотел, чтобы мои слова… — Ким замолкает, не давая себе говорить то, о чём может пожалеть. — Сделали больнее? — заканчивают за него. Когда вы испытываете большое эмоциональное потрясение, ваше сознание начинает бороться с болью — вырабатывать антитела. Оно запоминает произошедшее, чтобы в будущем предостеречь вас от подобного. При сильной эмоциональной боли может наступить даже онемение — состояние, когда вы в принципе перестаёте испытывать эмоции: свои эмоции или эмоции других людей. Возможно даже близких и любимых вами, вам просто будет наплевать. Из воспоминаний у вас останется только боль, а от неё, как и от огня, надо держаться подальше. Чонгук всё видит, он не слепой. Зачем людям даровали язык? Наверное, чтобы говорить? Чонгук грустно усмехается, но от Тэхёна не отворачивается, хотя в его интересах уйти, хлопнуть дверью, да посильнее. Что-то толкает Чона в плечо, и он двигается ближе, накрывая продрогшие пальцы Кима своими и сжимая их, как самое дорогое, что было в его жизни. — То, что ты отрицаешь существование болезни, — оба не отводят взгляд друг от друга, — не значит, что её нет. — Ч-Чон, — утирая лицо рукавом и заикаясь, шепчет Ким. Ощущать чужую дрожь Чонгук привык, но тэхёнову — нет, — я правда хотел как лучше… Злиться на него не получается. Он просто запутался в собственных сетях, вытканных из самообмана. Когда вы видите паука, что бежит по ноге, вы скорее всего сметаете его рукой или прихлопываете. Но когда тот же самый паук запутался в собственной паутине, тебе вдруг хочется ему помочь, не доставить боли, вытащить, не повредив ни одну лапку — так же и с людьми. К тем, кто тебе дорог, ты готов сам залезть в эту паутину. — Как там Юнги? — прерывая тишину, Тэхён зарывается в немытых волосах Чона носом, крепко держа того за плечи. — М, ну, — и ещё немного предлогов, — хреново. — Может это какой-то вирус? — Нет. Иногда особо чувствительные к этому миру люди, могут перенимать настроение других и даже не заметить этого, но у нас с Юнги, — Чонгук тяжело выдыхает. Его друг, пытаясь ему помочь, не замечал собственных проблем. Может это просто избегание? Неизвестно. — всё началось по отдельности, мы просто нашли успокоение в проблемах друг друга, когда знаешь, что тонешь не один, уже не так страшно. Один из вас точно выберется общими усилиями… — А другой? — А другой захлебнётся. Тэхён отодвигает край толстовки. Его не останавливают, пока он с осторожностью и трепетом целует каждый рубец. Приятно. Нет того отвращения, что было раньше. Человека, посягнувшего на личное пространство, вдруг не хочется оттолкнуть. — Я никогда не смогу загладить свою вину… — глаза Тэхёна наполняются влагой. — Я никогда тебя не винил, только… — Чонгук проклинал каждое свое слово, действие, хотел быть другим человеком, но всё не получалось стать. — Направлял всю агрессию на себя? — Ким опускает рукава обратно. — А ты на… — На тебя, — в глазах Тэхёна сожаление, смешивается со стыдом, но его простили уже на следующий день после того, как он ушёл, на него было невозможно злиться. «Мокрыми руками падая вниз Хватаю провода и рву их Беру всю боль я на себя А ты молчишь и смотришь на меня» — почти на повторе играет в голове Чонгука. Люди избегают диалога по нескольким причинам: одна из них — страх надоесть человеку, который давно стал для тебя большим, чем весь мир. Другая — боязнь быть непринятым, осуждённым. Третья — попытка справиться со всем самостоятельно, вынести на своих плечах, даже если тебя окончательно придавило к полу, и ты не можешь сдвинуться с мёртвой точки. Чонгук определённо первый, Тэхён без лишних слов третий. А Юнги… Юнги это другая история.