Время стирает берега, дворцы и человеческие жизни, и в день, когда осыпется последний лист сакуры и свет будет, словно лучи процедили сквозь шёлк, твоё обнажённое белое тело — символ печали бытия — падёт к корням, а воспоминания иссякнут, как иссякает ручей. И когда они исчезнут, вместе с ними растворишься и ты. Но как круги на воде напоминают об упавшей и исчезнувшей вниз по течению камелии, так и тень от тебя останется напоминанием сущему в бренном.
На легкие романы из небезызвестного издательского дома как-то не тянуло. Я захлопнула книжку и отложила её на один из ящиков, что гнездились в порту. «Удивительно претенциозная чушь», — не замедлил прокомментировать голос внутри. Если смотреть на горизонт в такое время, то солнце похоже на большой перезревший закатник. Расползается по горизонту тёмно-рыжим заревом, размазывая ошмётки дня. Закрой глаза, и блеск последнего света дарует тебе узнавание в голосах, доносящихся с причала и сладко-фруктового, молочного запахов из местных лавок. На Рито и до отмены Сакоку шлялось столько чужаков, что спрятаться у всех на виду не составляло труда, а теперь и подавно. Мори пришёл с опозданием, не поднимая глаз, с лицом красным от заходящего солнца, будто силился затеряться среди кленовых крон, что сливались со стремительно алеющим небом. Долго мялся, выторговывая лишние пару монет — жулик страшный, к тому же хвастун, мол, учился у алхимика, который учился у другого алхимика, который учился у известного мастера из самого Мондштадта. Всё это, конечно, маловероятно, но и платила я ему не за красноречивые придумки. Кто бы что ни говорил, своё дело он знал. — Обращаться аккуратно, дольше суток не хранить, — напутственно проговорил Мори, передавая маленькую склянку со светящимся нутром, похожим на рыбьи внутренности. — И да, Кей… я бы на твоём месте применял это только в самом крайнем случае. Одним Архонтам известно, как оно подействует. Хотя его слова «самый крайний» выделились голосом так, что стали похожи на колючку репейника, доля правды в этом была. Может только Её Превосходительство вечно отсутствующий сёгун знает, что за дрянь водится у побережья Татарасуны. Я спрятала склянку в одну из поясных сумок, и на том мы с Мори разошлись. «Уверена, твоим «сегодняшним друзьям» стоило бы заняться Татарасуной давно и выдать всё за борьбу за экологию. Кажется, то ли в Фонтейне, то ли в Сумеру это нынче модно», — сардонически посмеялся голос. Мои «сегодняшние друзья» наверняка сели в саду пить свой вечерний чай, привезённый прямиком из Ли Юэ, и эта мысль почему-то казалась мне забавной. К моменту, когда они обнаружат пропажу, мои следы уже съест прибрежный ветер и чай перестанет казаться им таким уж изыскано-горьким по сравнению с горечью упущенного. И я даже не знала, чья реакция в этой ситуации порадовала бы меня больше — комиссии или Эврара, с которым я так самозабвенно спорила по поводу поручения. — Я пошлю Сато. Он роняет холодные строгие слова, а я вся от этого съеживаюсь. Хочется спрятаться под землю, как угорь, но я вскакиваю. — Сато — безрукий болван! Он вынесет не только печать, но и половину имения! С привычкой тащить всё, что не приколочено и не обвязано для надёжности симэнавой вроде той, что у меня на шее, Сато — худший выбор для такой работы. В конце концов, комиссар Ясиро славится исключительной деликатностью в делах рабочих, так что я полагаю справедливым если и вор ему достанется такой же деликатный. — Знай своё место, девочка. Я не потерплю повторения Каннадзуки. Секундная вспышка. Блики под веками, вшитые электрической ниткой. Я была ребёнком у лукавой, ненадёжной земли. Я была псом, гоняющимся за тенью своего хвоста; пустотой скорлупы в осиротевшем гнезде. Я была там. И не была в то же время. Замявшись, гляжу под ноги. — Я ведь сказала, это было не нарочно. Я же извинилась, Эврар, — только бы не захныкать. — Не знаю, что на меня нашло. — Ещё один такой провал… Предостережение — это удар в моё солнечное сплетение его голосом. Эврар умел делать так, что меня наизнанку выворачивало от его речи. — Всё пройдёт гладко. Комиссара нет на острове, его сестра будет с визитом в доме Хийраги. В имении останутся только пара самураев, горстка слуг и управляющий. Видишь, я всё узнала! Мне просто нужен был лишний шанс. Случившееся в прошлый раз отражалось у Эврара на лице каждый раз так, будто он начинал задумываться о том, как преувеличил мою ценность для дела. Словом, ничего хорошего мне это не сулило, так что я готовилась как можно тщательнее. Будь то хоть печать, которую Эврар так жаждет получить, хоть артефакты утерянных народов, хоть благословение Селестии — я получу это любой ценой. Солнце окончательно село над бирюзовыми водами у берегов Рито, сделав их чернильными. Завтра оно взойдёт снова, и в золотых лучах эти любители шёлковых подушек, привыкшие получать, но не терять, обнаружат, что они вовсе не так неприкосновенны, как думают о себе. «Ох, я бы всё отдала, чтобы посмотреть на лицо комиссара в момент, когда он узнает», — посмеялась та, другая внутри, и впервые за долгое время я с ней полностью согласилась.🌸
Так не должно было быть. После инцидента с корнями не так давно всё было гладко. Артерии земли, не опороченные и кристальные, живые и бьющиеся, продолжали хранить землю Инадзумы, а отчищенная сакура, как любимое дитя Всемогущего Сёгуна рассыпала везде свои розовые поцелуи. И никто не подумал, почему это на Каннадзуке посреди лета пошёл снег. Должно быть, в бюрократических проволочках всё списали на проблему с горном Микагэ. Редкие белые искорки сыпались с сероватого неба, заворачиваясь в полёте, едва покрывая белеющие аралии. Он почти сразу таял, хотя один особенно предприимчивый малыш с мячом умудрился даже слепить крохотного снеговика. Под белым покровом покорёженные деревья выглядели ещё хуже, будто мёртвые невесты. Ствол рассохся и развалился, как если бы сам Мусо но хитотати рассёк дерево пополам, хотя жрица по имени Миюки убеждала, что всё было в порядке ещё недавно, и вокруг маленьких сакур на острове вились блестящие бабочки. — Что вам известно о фуэки-рюко? — вопрос, заданный невинным тоном, казался никак не связанным с тревогами жрицы, от чего в первую секунду Камисато чётко увидел проблеск рассянности на её лице: «Не смеётся ли господин комиссар надо мной?». — Это сила, дарованная Всемогущему Сёгуну для защиты своих земель. По легенде, это осколки Селестии, осенённые её рукой, разбросанные по островам Инадзумы. Домыслы, обросшие сказками и красивыми оборотами — не более. Но для Ясиро это даже к лучшему, в конце концов, эти легенды — их опора и первостепенная забота. Без этих легенд нация обратилась бы прахом в срок, не сравнимый с вечностью. К тому же, помимо банального поддержания стабильности, он видел в сказках ещё и способ создавать иллюзию, что сказано многое, когда на деле не говоришь ничего. Это успокаивало людей, а коль скоро комиссия зависела от их благополучия, то приносило пользу и самому комиссару. — Я вернусь на Наруками немедленно и доложу комиссии, что необходимо заняться этим делом. Вам не о чем беспокоиться, — умеренно-уверенный тон подействовал на жрицу умиротворяюще: так или иначе, если сам глава говорит тебе, что всё в порядке, это оказывает должный эффект. Это был один из первых уроков — не тех, что он получил от учителей или отца — но тот, что он усвоил самостоятельно. Выбери себе лицо, следи за каждым вдохом, за каждой нотой в голосе, каждым морганием глаз — и люди уверуют в то, что ты говоришь. У них уже есть все ответы, тебе лишь нужно указать. Возвращение на Наруками требовалось вовсе не комиссии — он мог бы послать слугу с письмом. Возвращение требовалось в первую очередь ему самому — потому что Камисато уже видел подобное одним таким же снежным днём. Видел отца в лиловом облачении среди белых крупиц мира, словно фиалковый цвет в середине зимы. Он видел силу клана Камисато, но, что важнее — его слабость. И с этим знанием таинственный снег, умирающие сакуры, записи отца, наследие и будущее виделись чуть яснее, но и сложнее, как узор на крыльях элементальной бабочки.