Пора идти домой

Мерзко-серый цвет неба оставлял неутешительное послевкусие на душе. Глаза пытались напороться хотя бы на один выбившийся из-под покрова темных туч лучик солнца. Но ничего не выходило. Природа своим пасмурным настроением решила слиться в один тон со свинцовым каменным покрытием возвышающейся над ним плиты. «Могила семьи Кочо» — Иноске бы проклял тот день, когда решил научиться читать, если бы не пришел сюда навестить человека, обучившего его чтению. Если быть точнее, он попросту не знал, куда идти в тяжелые сердцу минуты, ведь от женщины, чье имя до сих пор вызывает скорбь, не осталось ничего, что можно было бы захоронить. Место последней схватки с демонами уже давно отстроили, поместье Бабочки навещать не особо хотелось — слишком людно. А вот могила родных Шинобу уже больше, чем просто пространство, где ее в последний раз видели. Вот и приходит Хашибира именно сюда вот уже сколько времени. Может, она его и не слышит, но ее родственники — да, они и передадут ей все важное, да и неважное. У Иноске, от чего-то, непоколебимая уверенность, что Шинобу знает обо всем, что тот ей шепотом рассказывает. Она знает и наблюдает, может быть, поддерживает прямо сейчас, только он сам об этом не догадывается. Один тяжелый судорожный вздох менялся другим, тяжесть в груди нарастала, а память прокручивала все теплые и светлые воспоминания. Самой тяжелой во всей этой ситуации была невозможность скрыть выступившие на глаза слезы за маской. Иноске не носил свою излюбленную кабанью голову очень долго, но даже так он отчетливо помнит каждую мелкую ее деталь. Сразу предстает образ мамы. Той, которая оберегала его с братьями и сестрами в теплой, но узкой берлоге, научила охотиться, выживать холодными зимами, таранить головой все препятствия, встречающиеся на пути. Единственная мама, которую Хашибира похоронил своими руками, не имея возможности даже нормально оплакать ее, ведь в дикой среде приходилось ежесекундно думать о том, как дожить до конца зимы. В день, когда кабанихи, растившей его какое-то время, не стало, Иноске сильно порезался, пытаясь самостоятельно добыть пропитание. Сейчас он даже и не вспомнит, где именно тогда поранился, а большое количество побелевших от времени шершавых шрамов, которые тот получил в ожесточенных схватках, уже давно не выделяются на теле так сильно. Так что искать следы ранения детства не было смысла. Он тогда толком и не задумывался об обработке ссадин и поврежденных мест на теле, поэтому в первое время не понимал Кочо, когда та злилась на него из-за снятых повязок. Она подолгу лично перевязывала его, давала кучу невкусных лекарств, убеждала, что нельзя тренироваться, будучи еще не до конца здоровым. По прошествии времени Иноске узнает, что это была забота. Не та, которую давала ему мама, принося в пещеру все съедобное, а человеческая. И еще Шинобу все время путала его своей добротой и заботой. Образ Кочо в воспоминаниях смешивался с другим более… родным. Даже та самая «клятва на мизинчиках» мучает его по сей день. Хашибира позже будет пробовать петь на ночь различные песни своим низким грубым голосом, но так и не добьется утешительного для души результата. Будь у него возможность спеть так же мягко и звонко, как лепетала ему колыбельные она, Иноске бы, может, был самым счастливым человеком на свете. Ее образ предстает перед глазами расплывчато, ее голос звучит на задворках сознания, как мелодия его жизни. Иноске помнит только их последние минуты, проведенные вместе, знает, что у него ее лицо, может даже представить, как она выглядела, но этого недостаточно. Он провел слишком мало времени с ней, именно ее не хватает настолько сильно, что хочется выть. Особенно в такие тяжелые моменты. Он провел катастрофически мало времени со всеми ними. Если бы кто-нибудь ему раньше сказал, что он будет всю жизнь оплакивать трех матерей, он бы рассмеялся тому человеку в лицо, крича, что его родила кабаниха и все. Смерть в горах явление настолько частое, что даже скорбеть по ней нет смысла. Иноске еще тогда не хватало нежных теплых успокаивающих прикосновений, ему не хватало человека, который бы научил его, как правильно себя вести. Судорожно выдохнув еще раз, он поднял взгляд в небо, в надежде, что хотя бы один солнечный лучик пробьется сквозь тучи. Но в ответ он получил негромкий раскат грома где-то далеко на Западе, что предзнаменовало скорый ливень. Может быть, это и есть та самая поддержка, что он пытался найти на кладбище — сейчас будет немыслимо тяжело, а потом он вместе с дождем будет тайком проливать слезы, которые так отчаянно пытается скрыть. Если бы мама была жива, она бы в свое время, наверное, так же провожала Хашибиру, едва сдерживая гнетущую тоску по былым светлым дням, не показывая всю свою боль. Наверное, они все были рады за него в то время. И сейчас прекрасно его понимают. Позади него послышались неторопливые шаги. — Так и знала, что найду тебя здесь. Иноске обернулся на подошедшую девушку, зная, что, если на небе нет ни единого просвета, то сейчас рядом с ним самое яркое сокровище, способное затмить даже светило. — Испачкаешься ведь. — вся тревога мгновенно отступила при ее виде. Добрая, светлая, чистая и совсем юная девушка в искусно расшитом белом кимоно, подготовленным как раз к торжеству. Иноске смутно помнит лицо мамы, но уверен — та в свое время выглядела так же ослепительно. Он знает, что перенял все черты лица от Котохи. И это аккуратное, симметричное, изящное женское лицо с большими зелеными глазами переняло эти черты от него. Котоун придерживала подол кимоно, оголяя щиколотки. Перед Иноске можно стоять так, он не осудит. — Пора идти домой, церемония скоро начнется. Уже не так далеко послышался очередной раскат грома, через несколько секунд их настиг дождь, сначала мелкий, постепенно переходящий в ливень. Котоун раскрыла расписной зонтик, скрывая себя и Иноске от дождя. Хашибира отстранился от нее, ловко подхватывая маленькое женское тело: — Позволишь мне в последний раз пробежаться под дождем с тобой на руках? В ответ она радостно закивала, едва срываясь в счастливый визг, когда Иноске, вспоминая былые времена, что есть силы, помчался вперед настигающего их ливня. Как бы ни хотелось ему в тот момент развернуться вместе с ней и побежать прочь от их дома, где Котоун ждала ее семья и семья ее будущего мужа, Хашибира лишь крепче прижал дочь к себе.

«Папа!» «Глупый папа — не умеет молиться!» «Па-ап, научи охотиться!» «Мне не нравится одежда! Я хочу ходить без нее, как папа!» «Дядя Зеницу сказал, что твоя маска — настоящая кабанья голова. Папа, ты бессердечный!» «Хочу быть врачом! Папа, как это сделать?» «Папа, я выхожу замуж.»

Все-таки по отцовским щекам потекли слезы.