Вольной птицей

Холод разноситься по квартире сквозняком, через щели в доме, делая кожу грустной. Ноги давным давно затекли, а руки едва ли не трясутся от температуры. Но чувствовал ли это сейчас Юра? Едва ли, ему было все рано, ведь шторм в душе захлёстывал с пущей силой не давая обращать на подобные мелочи внимания. Он все потерял. Все к чему столько лет стремился. Одна единственная ошибка лишила его всякого выбора. Все сейчас куда-то спешат, а он остался за бортом корабля утопая в одиночестве. Он остался даже не на перепутье, где можно сделать хоть какой-то выбор, его выбросили на обочине, по среди пути, не зная возвращаться обратно или идти вперёд, ведь Юра без понятия куда ему надо. Он словно слепой котенок, которого выбросили на улицу, оставаясь в полном неведении что делать дальше. Его буквально ломает. Любое, даже самое невесомое касание приносит адскую боль, от которой хочется выть в голос. Он чувствует себя животных, стоит отойти от прихода. Диким, бесчувственным животным, которому уже должно быть плевать на любые моральные ценности. Сейчас он хочет лишь ощутить привычную лёгкость и перестать заморачиваться по обычным людским пустякам. Его это вообще не должно волновать. Он хочет просто забыться, и не волноваться по вещам которые он уже никак не сможет изменить. Уже поздно, уже пора просто смириться. Он не собирается шагать вперёд, он хочет лишь забыть любые моменты своей, уже наверное, прошлой, может счастливой, или не очень жизни. Как уже можно выбраться из могилы которую он собственноручно вырыл, когда на это даже малейшего желания уже нет. Он и сам знать не желает. За окном метель, сквозь густые тучи едва ли пробивается свет, ведь весь город поник в серой дымке. Если бы сейчас было бы солнце, и что-нибудь побудила Юру выйти на улицу, он бы наверняка ослеп от белизны улиц, что сейчас были полностью усыпаны снегом. В двери вновь стучат. Это этого долгого методичного стука он готов уже повеситься, чуть ли не буквально. Этот ритм давно на переферии сознания, даже кажется, что он лишь у него в голове. Он терпеть не может именно этот ритм стука. Он может его отличить от тысяч, но почему сейчас так хочется верить, что это лишь слуховые галлюцинации? Оно мазолью откликается внутри, Юра просто хочет забыть всю свою жизнь, а этот навязчивый стук все не даёт покоя. Рука в гипсе, и как же он черт побери ненавидит этот перелом. Он все испортил, все стремления обломал в один миг, самый неподходящий. Пытаясь подняться с пола в голове все поплыло, что в пустом животе все стянуло узлом тошноты. Ноги совсем не слушаются. Чертовски больно сделать и малейший шаг, особенно когда пол кажется совсем ватным и будто прогибается от каждого его шага. В глазах черные пятна в перемешку с ослепительно яркими. Юра отвратительно сильно не хочет знать кажется ему или нет. Он хотел лишь попасть в забвение, и больше не орать в душе от боли, что кажется с каждым днём становится лишь сильнее. Прикладывает ухо к двери. Нет ему не кажется. И в правду ему торобанят в дверь. Слишком хорошо знакомый стук. Распахивает двери, невольно усмехнувшись. Перед ним вновь Отабек. Хотел ли он его видеть? Ничуть. Его лишь забавляет чужое упорство. Впрочем бессмысленное. Отабек лишь очередное напоминание о его прошлом. Юра хочет и его навсегда забыть, впрочем, как и себя. Говорят с близкими пройти через трудности проще. Юра в это не верит. Юре некомфортно, но куда проще это скрыть это за вуалью наградной усмешки. Так проще. Так всегда легче. Плисецкий предпочтёт пускать пыль в глаза, лишь бы его не смогли раскусить. Он не хочет быть открытым, будто книга. Проще быть искусственным, словно кукла, что отыгрывает свою роль, чем проявить искренность. – Ну и чего ты явился? – Если ты так и будешь продолжать, ты просто сдохнешь в этой квартире. Это ли ты хотел? – отбуцнув носком ботинка бутылку что была сейчас пуста, и неприятно поморщился увидев квартиру, что сейчас больше походила на свалку. Привычная прямота Отабека резала слух, но давала ясность происходящему. Даже если Юра этого и не хотел. Юра не любит эту прямоту, ведь сам ей пренебрегает постоянно. Он предпочтёт оставить мнение при себе, и ждать до тех пор пока его полка куда он старательно откладывал все раздражение просто не сломается от ее веса. В этот момент его рычаги управления напросто сорвёт, и он выльет весь шторм чувств как грозу посреди ясного неба. Впрочем, та полка слишком хрупкая, чтобы все выдерживать слишком долго. – Какая уже разница? Я четыре года ждал этой возможности, чтобы вновь проехать на олимпиаду, не для того чтобы сейчас из-за перелома руки там так и не появиться. – В глазах плывёт, так же как и в голове от этих мыслей. Он готов орать от ярости на эту судьбу злодейку, что посмела с ним так обойтись. Готов реветь днями на пролёт, лишь бы это оказалось ужасным кошмаром. Но почему-то ничего не менялось, а его имя из списков на олимпиаду давно пропало. – Юр, – Окликнул его Бека, но его лишь проигнорировали, и шатаясь отправились в кухню. Быстро скинув верхнюю одежду и обувь Алтын пошагал следом. Юра не хочет чувствовать этот тяжёлый взгляд. Он пропитан насквозь сочувствием и кажешься жалостью. И от этого противно. Едва ли не тошнит. –Юра, постой. – Стараясь все так же обратить на себя чужое внимание, звал он. Плисецкий не хочет. Желает лишь спрятаться, словно ребенок под стол, думая что его никто не видит. Мечтает провалиться сквозь землю, лишь бы его больше не трогали призраки прошлого, и не раскрывали ещё сильнее кровоточащие раны. – Юра, черт тебя побери, остановись! – Повысив голос грозно сказал он, на, что Плисецкий таки повернулся и почтил его вниманием. Юра банально не выдерживает. Он не может противостоять этому твердому тону. Не от страха, от собственного раздражения. – Да, что тебе от меня надо!? – Не выдержав, начал сразу кричать Юра. – Стоило перед олимпиадой было получить травму, как все, абсолютно все обо мне забыли: тренера, болельщики; один ты носишься за мной как курица наседка! Не надоело? Ты у меня уже в печенках сидишь, со своей заботой! Нравятся чувствовать жалость? Да пошел ты с ней! – Сильно взмахивая руками орет тот. Юра не знает от чего ему более тошно, от того что все люди которые казалось должны были его поддержать бросили, или от действий Алтына в которых так и сквозило жалостью. Он не слабый. Плисецкий просто чертовски от всего устал. Юра устал от тренировок, что преследовали его каждый день буквально с детского сада. Устал от обязательств в постоянных победах. Но ещё быстрее он устал от одиночества, которое теперь виделось даже в толпе. Он уже выдохся от монотонности, что теперь была его миром. Он скучает по адреналину, что бежал по венам во время соревнований. Скучает по вечной суматохе на катке. Тоскует по гневными окриками тренеров. – Юра! – Стараясь перебить весь этот поток мысли, говори Бека, на что его так же успешно игнорируют. – Мне не нужна твоя забота! Не нужно сюда приходить каждый день, и своими стуками выламывать мне двери. Не нужно тратить свое время на подобное, когда ты это поймёшь? Я не хочу никого видеть, тем более тебя! Хватит уже мазолить мне глаза! Я банально хочу сдохнуть и больше не ощущать этого отвратительного чувства, орущих кошек внутри! Тебе ли этого не понять?! – Рвёт связки лишь бы его наконец услышали, ему плевать, что он не сможет говорить после подобного ещё несколько дней, абсолютно все равно. Он просто хочет наконец докричаться до чужого разума. – Да, я это прекрасно понимаю, блять. – Чужие сильные руки сцепляются за спиной Юры, не давая тому выбраться. – И именно по этому прихожу каждый день сюда как на работу. Понимаю чувство когда, тебе буквально как птице обрывают крылья заставляя безумно долго искать себе место. Хоть какой-то угол, где ты будешь нужен. И это становится гораздо сложнее когда ты останешься совершенно один. Именно это заставляет приходится к тебе каждый день. Чтобы рядом был хоть кто-то. Это неприятно, чертовски неприятно. Отвратительно когда ты хочешь хоть что-то изменить, а уже поздно. Время не щадит, лишь калечит. Это стоит запомнить и бежать за ним следом, не зацикливаясь на своем прошлом. До мелкой дрожи по коже его раздражает строптивость Плисецкого, он всегда беситься до последнего, не может смириться до конца и всегда надеется на что-то невозможное. Орет до сорванных связок, лишь бы быть услышанным и так же не желает слушать других. Будет рогами бодаться пока этого не добьется. Будет доводить всех кругом доводить до изнеможения, даже если ничего уже не измерить. – Не трогай меня! Я не хочу никого видеть. Мне не нужна твоя помощь, жалось, забота, или как ты это вообще называешь! Если ты меня понимаешь, то кого черта ты все ещё здесь? – Отбрыкиваясь своей целой рукой ругался Плисецкий, на что его лишь сильнее сжали в объятиях. – Ты мне надоел, иди уже к чертовой матери. – чуть поутихнув пробормотал он. Юру душит эта жалось, словно петля на шее, что вот-вот переломает позвонки. Она бьёт со всех сторон. Знакомые, товарищи по катку, тренера – все они испытывают к Плисецкому лишь жалось и сожаление, но нужно ли оно ему? Нет, покрайней мере Юра так желает думать. Но слишком быстро о нем все думать забыли. Конечно же, Олимпиада уже буквально не носу, им не до этого, все в подготовке, на нервах, все свои силы пущенны лишь на подготовку, некогда распыляться на мелочи. Что было больнее: занять второе место или даже не иметь право вновь отвоевать победу. Юра думал, что чего-то чем подобный колоссальный проигрыш его не разобьёт. В который раз ошибался. Второе было куда более отравляющим, чем казалось. Держать лидерскую позиции на протяжении последних четырех лет, на всех чемпионатах, быть главным претендентом на следующее олимпийское золото, чтобы в последний момент все потерять. Он упал в яму разочарования, не зная и не желая из нее выбираться. Он хочет лишь забыть этот кошмар на яву, что теперь его преследует день ото дня. Единственную утеху он нашел лишь в алкоголе. Он пускал дымку тумана по разуму и не давая ему понять реальность это, или ему это почудилось. Это было похоже на бред, страшный сон из которого ему хочется усердно выбраться. Но как если он не видит ни одного выхода? Этот выход ему пробивал сквозь пьяный рассудок методичный стук, что теперь преследовал его каждый день. Вынуждая поднимается и орать маты, лишь бы от него поскорее ушли и более не беспокоили. Он не хочет уходить от этой сладкой неги его желаний. Не хочет чтобы его взор наконец прояснился. Он лишь хочет, чтобы про него поскорее все забыли и дали умереть во время пьяного бреда. Юру едва ли не трясет от всех этих эмоций. Он всеми силами пытался сдержать все разочарование в узле, злился, кричал, ругался со всеми кем возможно, но не давал себе возможности просто расплакаться от всего разочарования. Он ждал, старался, стремился к этой чертовой олимпиаде. Травмировал связки, получал ушибы, разбивал ступни в кровь. И злился. Чертовски злился за упущенный шанс. За то, что не смог продержаться всего лишь пару месяцев. Он ощущал себя мертвым, но тем не менее громким гулом в голове кричала злость. Она была словно отравленный клинок, что заставлял постепенно умирать. Его трясет от этой гаммы чувств. Хочеться громко разревеиться, словно малое дитя. Хочется плакать в надрыв как никогда. Он думал, что погиб когда был на серебряной ступени. Потом считал, что умер когда сломал руку на носу Олимпиады. Но окончательно осознал, что он полностью разрушен внутри когда оказался никому не нужен. Все эти победы были для кого? Для себя? Нет, конечно. Он просто хотел, чтобы его кто-то помнил. Хотел быть важным. А оказался один. Ему эти победы оказались совсем ничем не помогли. Лишь потраченные года. Вся жизнь буквально. Сколько он себя помнит он уже был на коньках. Слышал громкие окрики трениров. Так почему же сейчас, когда он полностью разбит, словно витраж, их рядом нет. Нет друзей, что казалось всю жизнь будут рядом. Их просто нет. Есть лишь Отабек, что день ко дню дежурит под его квартирой, ожидая когда двери распахнуться. Глупо и наивно. Почему он, Юра честное слово понять не может. Алтын был первым на кого свалился весь шкал эмоций. Истерика, громкие крики, битая посуда – одним словом скандал. Юра громче и сильнее всех его слал на все четыре стороны, а он все так же смиренно ждал, когда метель утихнет. Глупо, очень глупо. Юра терпеть не может прямого, и пронзительного, словно стрела, взгляда этих раскосых глаз. Он режет ничуть не хуже кинжала. Всегда все видит, и не пропустит мимо себя даже малейшей лжи. А Юра просто не хочет себя чувствовать словно под рентгеном, где насквозь видны его чувства, что для Беки всегда были и будут слишком очевидны. И это тупой болью отдается в голове. Плисецкий никогда не сможет быть таким чутким до чужих чувств, не сможет их чувствовать словно на ладони. – Бек? – Постаравшись в очередной раз выбраться из слишком крепких объятий, спросил Юра, но что тот лишь угукнул. – Чем я это заслужил? Я столько лет, сил, да, и банально здоровья угробил на эту чёртову Олимпиаду, чтобы в итоге на нее не попасть. – Горького усмехнулся он, и почувствовал как в глазах начало плыть. – Я так хотел это золото, а где я сейчас? С тобой в Питере, когда вся сборная уже в Пекине. Честно ли это? Ему ничуть не проще от слов, что сейчас молвят его губы. Его лишь сильнее начинает трусить, а голос дрожать. Начав этот разговор он будто подкинул дров в костёр своих чувств, что ещё с трудом, но можно было держать под контролем. Сейчас все тормоза сорваны, он не чувствует ни единого возможного шанса остановить пожар, что яркими языками пламени лишь сильнее распространяются по лесу его сдержаваемых эмоций и переживаний. – Может это к лучшему? Не достаточно ты ли всего уже добился, что наконец отпустить соревнования? Может уже пора жить для себя, а не для других? Мне кажется это знак. Даже если обычно я считаю это бреднями сумасшедших. – Хрипло рассмеявшись сказал Отабек, перебирая сквозь пальцы длинные блондинистые волосы. Сейчас с Бекой как в старые добрые приятно и спокойно. Да, его трясет, ему сложно принять свое поражение, на поле битвы самим собой. Но сейчас он чувствует, что он в безопасности. Это чувство, что давно покинуло, и заставило погрузиться в темноту. Именно чувство умиротворённости рядом с Алтыном Юра больше всего любил. Оно было мягким, укутывающим словно одеяло в зимний вечер. Это расслабление, что раньше он мог чувствовать только в раннем детстве подле мамы. С Отабеком хотелось поделиться всеми потаенными чувствами и страхами, коими он бы никогда не поделился или произнес в слух. Было лишь тяжело себя заставить начать. – Мне так страшно от мысли, что сейчас закончив я буду просто никем. У меня нет никаких умений помимо катания, это буквально единственное, что я действительно хорошо умею. Бека, я буквально как маленький ребенок, ничего не умею и не знаю куда мне пойти. Мои ровесники уже давным давно работают, кто-то уже поженился. – Голос дрожит, а Плисецкий никак не может с этими совладать. Глаза блестят от слёз, и он закидывает голову, лишь бы те не начали стекать по лицу. Это было самым страшным. Признаться себе в слабости, когда ты упорно много лет не желал ее замечать. Рассеять наконец дымку перед глазами и внимательно рассмотреть свой кошмар. И посмотреть ему наконец в глазах. – Юр, послушай меня. – Слегка отстранившись и приложить свои руки на чужое лицо, застовляя на себя посмотреть. – Мы обязательно со всем справимся. Можешь не переживать. Может не сразу, но все устаканится и пойдёт своим чередом. Я в любой момент тебе помогу. Только не совневайся. Ты мне веришь? – Тихо говорит он, буквально не давая не проверить его словам. Юре чертовски обидно, в груди лишь плещется грусть, разочарование и горечь. Эти чувства горят, словно в костре, обжигая своей яркостью. Но... Ему легче. Ему становится проще от того, что он наконец может положиться на кого-то, и не нести весь груз ответственности на себе. От этих слов, внутри наконец что-то хоть немного расслабляется. Перестает бушевать ураган, лишь дует ветер. Эти слова словно бальзам на душу, они именно то что не хватало Юре для этого решения. – Наверное, ты всё-таки прав. Пора это наконец к чертовой матери отпустить. Как говорится начать новую главу. – Усмехнувшись сквозь слёзы сказал Юра. – Это будет не просто, но я хочу тебе верить. – Уже шире улыбаясь проговорил он. – Надеюсь, ты не будешь во мне совневаться. – Конечно, нет. Тихий смех разразился по все ещё совсем не убранной квартире, но им было как то на это все равно. Убраться они ещё успеют. А сейчас хочеться лишь заливисто смеяться, не смотря ни на что. Пора эту птицу наконец отпустить на волю. Все к лучшему.