***
С Нового года прошёл уже месяц, а девушка всё не выходила из головы. Диаман теперь замечал её везде: на противоположном конце коридора, в саду, на башне, в Часовой Зале, в Каменной — куда бы он ни шёл, там была Селена. В какой-то момент Драгоций понял, что бессознательно стал задерживаться дольше во дворе, куда она приходила тренировать эферы или скоротать время между занятиями. Он украдкой следил за ней, всё больше убеждаясь, что Нортон был не прав. Селену нельзя было назвать посредственностью ни внешне, ни внутренне. В ней было очаровательно всё: от кончика носа до плавного движения руки и легкой, кошачьей походки. О её успехах в часовом зодчестве всё чаще упоминал Астрагор, конечно, в основном желая укорить старших учеников в развязности и лени, нежели похвалить девушку. Но чего дядя отрицать точно не мог, так это того, что среди учениц Змиулана Селена уже стояла наравне с Лиссой. А это говорило о многом, ведь Огнева в свои семнадцать с большой точностью предсказывала будущее, почти безошибочно определяя доминантную ветку вероятности. «С этим нужно что-то делать», — подумал Диаман, когда в марте случайно встретил смеющуюся толпу девушек в венках из полевых цветов. Конечно же, среди них была Селена, сверкающая улыбкой, жизнью и серебром глаз. Оставлять расцветающие чувства без внимания уже не получалось, что было плохим знаком. Если Драгоций поддастся эйфории этого тёплого марева, что усердно пробивается к самому сердцу, ему несдобровать. Великий Дух, конечно, не запрещал ученикам влюбляться и находить себе пару, но всегда считал отношения слабостью, сорняком, прорастающим в юных умах, дурманом, который мешает учиться. Учёба и почтение учителю — вот, что приведёт любого из Драгоциев на вершину. Хотя молодой человек и уважал авторитет дяди, согласен с этим не был. Но это Змиулан, замок Остальского Духа Астрагора, приходя сюда на обучение, ты соглашаешься с правилами, царящими в этом месте. Или ищешь выход из ситуации. Диаман, опьянённый новым чувством, решил выбрать второе. Он стал заниматься ещё усерднее, желая показать учителю своё рвение к учёбе, а трепетную влюблённость, плещущую через край, юноша стал изливать на бумагу, сочиняя стихотворение за стихотворением. К моменту когда бразды правления взял буйствующий и цветущий май, чувства Драгоция стали напоминать беспокойный шторм, гуляющий в открытом море. Листы, исписанные признаниями и пропахшие чувствами, уже занимали всю комнату: ими были завалены все полки шкафа, стол, даже из-под кровати виднелись стопки бумаги. А сердце всё также жглось, не успокаиваясь, желая чего-то большего. Теперь сказочное чувство виделось юноше костром: чем больше дров кидаешь, тем ярче и жарче он горит. И если раньше Диаману хватало песен, баллад и элегий, которые он обучился писать также влекомый влюблённостью, то сейчас наполнилась и эта чаша. Только вот что с этим делать, молодой человек ещё не придумал. — Диаман, вот ты где, — на плечо легла чья-то рука, но уже в следующее мгновение перед ним появился Огнев. — Я тебя везде ищу. Ты в последнее время так углубился в учёбу, дорогой Драгоций, что кроме неё и Астрагора больше ничего не знаешь. А я, вообще-то, скучаю по твоему ворчанию, — усмехнулся он, садясь рядом на скамейку. Изогнув левую бровь, юноша смерил друга скептическим взглядом: — Нортон, чего ты хочешь? — Я не могу соскучиться по дружеским посиделкам? — искреннее оскорбление читалось бы на лице Норта, если бы он был хорошим актёром. — Но, хорошо, ты прав, я действительно кое-что хотел. Хотел предложить тебе потренировать боевые эферы где-нибудь в Драголисе… — Без разрешения Астрагора? — Оно у нас в кармане, — довольно фыркнул Огнев, в серо-зеленых глазах читалось превосходство. — Так просто? — недоверчиво отозвался Диаман. Дядя никогда не делает что-то просто так, обязательно должна быть плата, даже незначительная. — Ох, Драгоции, как с вами сложно! — раздраженно воскликнул Нортон. — Конечно, не так просто! Я всё ещё не нашёл своего эферного слова… — тихо завершил он. — Поэтому Астрагор отправил тебя в Драголис? — угрюмый кивок был ответом. — А я должен тебе помочь, потому что быстро нашёл своё? — Ты долго будешь в гадалку играть? — вдруг вспылил Огнев. Очевидно, что ему всё ещё бил по самолюбию тот факт, что у него нет своего особенного боевого эфера. Хотя, больше его задевало, что и Лисса, и Диаман такими словами уже обзавелись. — Мы идём в Драголис или нет? — Идём, идём, не пыли ты так, — усмехнулся брюнет, убирая книгу по клубкам вероятности в часолист. — Тебе не кажется, что слово «правда» слишком странное для боевого эфера? — только успел сказать Нортон, как тут же получил тычок в бок. — Тебе не кажется, что ты должен сосредоточиться? — недовольно проворчал Диаман. — Мы уже здесь час находимся, а ты не то что к своему слову не приблизился, ты остальные эферы не отрабатываешь! — юноша явно был раздражён ленью друга. Лес, конечно, красив, но у них есть задание. — Хорошо, лентяй, я ставлю тебе условие! — Какое, Драгоций? — фыркает парень. — Если ты найдёшь сегодня эферное слово, то мы пройдёмся по Драголису. А если нет, то ты будешь ловить мар по всему лесу. — Идёт. Так что ты там говорил, мелкий? Диаман устало закатил глаза. Порой Нортон был просто невыносим, а ещё что-то про характер Драгоциев говорят. Парень вновь отошёл от друга на пару шагов и встал напротив. Часовая стрела уже была в его руке. — Давай начнём с эферов ближнего боя, — медленно начал юноша, — придумывать ничего не нужно, все слова ты уже знаешь… — Тогда зачем мы это будем повторять, неужели у тебя с ними проблемы? — нетерпеливо отозвался друг. — Огнев, я повторяю ещё раз, что боевой эфер складывается из двух важных частей: силы часодея и эмоций. Конечно, в настоящем бою последние из тебя будут хлестать, но, если не отработать технику, если не научиться направлять их в нужное русло, грош цена твоим чувствам, — Диаман смерил Норта взглядом, ожидая, что тот вновь перебьёт, но получил лишь короткий кивок. Таким образом блондин дал понять, что слушает. — Ближний бой самый яркий в плане эмоций. А нам сейчас нужно, чтобы ты на них сконцентрировался. И уже после легкой разминки тебе нужно будет проанализировать, какое чувство сильнее всего тебя охватывает во время опасности, или что нанесло бы тебе сильнейший вред. Но это потом. Начинай. — Страх! — Огнев направил стрелу в сторону брюнета, но тот с лёгкостью отбил эфер, прочертив перед собой линию. — Норт, эфер должен быть сильнее. Пробуй ещё раз! Последовали ещё попытки, затем ещё и ещё. Ни одна из них не увенчалась успехом. Драгоций всё также отмахивался от эферов, как от назойливых насекомых. Хотя не мог назвать их совсем слабыми. Спустя сотню попыток, блондин уже не собирался сдерживать гнев и раздражение. Он любил побеждать, добиваться целей, а потому невероятно злился, что какие-то простейшие, по его мнению, эферы не даются ему. — Так, давай снова… — Да сколько можно?! — вспылил не на шутку Огнев, перебив. — Я уже ненавижу это всё! Ненавижу! — в порыве ярости он выбросил руку со стрелой в сторону Диамана, который уже подходил к другу, чтобы поддержать и успокоить, но был сбит с ног эфером. Перед глазами всё плыло, пестрило яркими пятнами, звуки показались ужасно громкими и режущими, что захотелось спрятаться где-нибудь в глубине леса, в самой чаще или на морском дне, куда бы точно не проникла вся эта какофония. Грудь сдавливало раскалёнными цепями, юноше едва удавалось вдохнуть, пульсирующая боль отдавалась в голове. Драгоций из последних сил попытался сосредоточиться, но смог лишь расслышать голос Нортона. Кажется, друг был взволнован и что-то кричал… Спустя несколько минут, хотя казалось, что прошло не меньше часа, боль начала притупляться, мир вновь обретал контуры и фигуры, а оглушающие крики вновь стали тихим потрескиванием леса, мелодичным пением птиц и чуть слышным завыванием ветра. В гармонию Драголиса не вписывался обеспокоенный Нортон, нависший над другом. В серо-зелёных глазах бушевал страх и тревога, лицо, кажется, побледнело от испуга. — Диаман! Во имя Времени, ты меня слышишь? — наконец-то различил юноша. В голосе друга начинала сквозить паника. — Жах тебя дери, Драгоций! — Слышу, — прохрипел брюнет и выдал кривое подобие улыбки. Боль поутихла, но не прошла. — Хвала Эфларусу! — облегчённо выдохнул Огнев и помог ему сесть. — Идиот, ты меня напугал. — Идиот, ты меня чуть не прибил. — Он ещё шутит здесь, — проворчал недовольно старший, хотя в его действиях сквозила вина. — Как ты себя чувствуешь? — Жить буду, — хмыкает Диаман. — Голова жутко болит, а из тела будто все силы выкачали. Замечательный эфер, Нортон. В бою таким можно и к праотцам отправить. Но в Змиулан, всё же, я планировал вернуться своими ногами. — Вернёшься. Сейчас отдохнёшь немного, прогуляешься по Драголису и вернёшься, — ободряюще улыбнулся блондин. — Ещё и прогулка на свежем воздухе в расписании? Да вы щедры сегодня как никогда, господин Огнев, — насмешливо протянул юноша, за что тут же схлопотал щелбан. — Раз у нас появилось время, — совершенно невинно начал Норт, — ты мне, наконец-то, объяснишь, почему твоё эферное слово «правда»? — Несносный ребёнок… — обречённо вздохнул Драгоций. — Я старше тебя на два года, имей уважение. Брюнет лишь закатил глаза, пробубнив что-то себе под нос. — Ладно, хорошо, — вдруг сдался Диаман. — Объяснение не захватывающее, так что, многого не жди, — фыркнул юноша, в ярко-голубых глазах сверкнула насмешка. — Очень много людей боится правды, Норт. Она горькая, иногда леденящая душу, иногда разжигающая ненависть. От неё убегают, на неё закрывают глаза, редко кто готов её принять. Но никто не может прятаться вечно. Рано или поздно правда настигает людей, обрушивается на них словно цунами. Правда подобна Смерти — она тоже бессердечна. В ней нет ни сочувствия, ни сожаления. — Но ведь твоим эферным словом нельзя убить, — тихо заметил Огнев. — Физически — нет, а вот морально — вполне, — хмуро кивнул Драгоций. — Это именно оглушающий эфер, он больше подойдёт для захвата заложников или временной дезориентации противника. А там уже и эферы ближнего боя идут в ход. — Практично, ещё и с налётом в философию, — хмыкнул Нортон. — Но моё эферное слово мне нравится больше, — самодовольно закончил он. — Пф, ещё бы. В Змиулане друзья оказались лишь под вечер, загулявшись в дивном часодейном лесу. Огнев помог Диаману добраться до комнаты и посоветовал отдохнуть как следует, пообещав, что отчитается перед учителем сам. Юноша кивнул другу и поблагодарил за помощь, но, зная дядю, написал ему небольшой отчёт о пройденном «уроке» и успехах внезапного «ученика». После отправки письма он спокойно выдохнул и упал на большую мягкую постель. В комнате догорала последняя свеча, оставленная на окне. Драгоций закрыл глаза, представляя дивное озеро с хрустальным мостом, усыпанное по берегам ландышами, которое они нашли сегодня в лесу. Он мягко улыбнулся, от чего на щеках показались ямочки, и подумал, что было бы волшебством встретить там в лунную ночь девушку с пьянящими серебряными глазами. Следующие дни юноша мучился от ноющей боли во всём теле, но продолжал усердно учиться и размышлять, над собственными чувствами. И вот, сидя в библиотеке над книгами и домашним заданием, его озарило. Диаман должен написать письмо. Он хотел, чтобы Селена прочитала хоть одно его стихотворение. Он желал подбодрить девушку, ведь последнее время она стала так редко улыбаться из-за навалившейся подготовки к экзаменам. Но отправлять письмо в открытую — опасная затея. Дядя при желании быстро выследит его и явно не похвалит. У Драгоциев не должно быть слабостей, не должно быть чувств. Пройдясь между книжных полок, брюнет нашёл то, что ему нужно — пособие по каллиграфии. Его не должен выдать даже почерк. Через неделю Селена нашла под своей дверью конверт, перевязанный двумя лентами бледно-голубого и дымчато-серого цвета. На оборотной стороне чернилами был аккуратно нарисован ландыш. Девушка была крайне удивлена. И, пусть сперва недоверчиво осмотрела свою находку, с опаской вынимая содержимое — кто знает, что ожидать от этих Драгоциев? — выдохнула с облегчением, не найдя ничего подозрительного. В конверте оказались два листа бумаги: одно было письмом, а на втором, напоминающем открытку, было стихотворение. Селена была не в силах побороть любопытство, поэтому первым прочла стих. На губах заиграла мягкая смущённая улыбка. Ей ещё никогда не посвящали столько звучных строк, ещё никто не писал о ней с такой лаской. Вновь пробежавшись серыми глазами по стихотворению, уже румяная часовщица застенчиво покусывала нижнюю губу. В голове со скоростью света мелькали мысли, но все они немного поутихли на фоне одной — ей адресовано ещё и письмо. «Мне несколько неловко писать вам, но наблюдать лицо, омрачённое печалью такой долгий срок, бездействуя, было выше моих сил. Мне хотелось подарить вам хоть на мгновение улыбку, поэтому я предположил, что мои стихи смогут стать вам поддержкой. В этом замке порой опасно доверять даже себе, но я вверяю свои чувства вам, в надежде, что они принесут радость. Надеюсь, миледи, вы простите мне эту маленькую шалость? Мы совершенно не знакомы, но иногда мне кажется, что я знаю вас вечность. Что вы, Селена, правда, та самая луна на небосводе, которая делит со мной минуты вдохновения, одиночества или режущей печали. Ваши прелестные глаза сияют той же мягкой дымкой, даря спокойствие. Кажется, его я первым почувствовал, когда увидел вас на Новый год. Мой друг посмел сказать, что вы — посредственность. Я думал над этим очень долго. Но понял лишь то, что какой бы обычной вы не казались другим, для меня вы — особенная. Не знаю отчего. Быть может, ваша особенность в этой обычности и кроется. За всё то время, что вы мне встречались на территории Змиулана, я не заметил за вами попыток выставить себя лучше, чем вы есть. Вы несовершенны, но признаёте своё несовершенство, гордо подняв голову. Именно поэтому вы — совершенство. Поговаривают, что вы поёте… Я написал несколько песен, и мне хочется представить их вам скорее. Не надеюсь их когда-нибудь услышать в вашем исполнении, но надеюсь, что вы не разорвёте их в клочья.Пожалуйста, ждите следующего письма. Большего не нужно».
Когда девушка добралась до последней строки, даже кончики ушей пылали. Сердце уже щебетало: несвязно, непривычно, но так тепло и счастливо. На дне лунных глаз сверкали звёзды радости; она будет ждать письмо. Обязательно. Селена осторожно сложила письмо и убрала его в конверт, как и стих, и, погладив подушечками пальцев рисунок ландыша, вызвала часолист. Той ночью она спала особенно сладко. В середине следующего дня Диаман заметил девушку в коридоре замка: она была уставшей, вьющиеся волосы немного спутались, а в глазах всё ещё была печаль. Но не такая, как днём ранее, которая грозовыми тучами заслоняла серебряные глаза, предвещая смерч. Эта печаль была светлой с пастельно-голубой поволокой только прошедшего дождя. Эта печаль грела и нежно растила что-то новое, что-то рвущееся к жизни из самых глубин. Драгоций облегчённо выдохнул и перевёл взгляд в раскрытую книгу, прикусив нижнюю губу, чтобы беспричинная улыбка не вырвалась наружу. Кажется, шалость удалась. Теперь Селена каждую неделю находила письмо с лентами и ландышем под своей дверью. С каждым новым посланием отправитель становился всё смелее, с каждым новым стихотворением его чувства становились яснее и ярче, чем-то напоминая распускающийся бутон. Одним вечером в часовщице вдруг проснулось желание, чтобы это цветение длилось вечность. Девушку съедало любопытство: кто же этот тайный почитатель? Кто вот уже третий месяц заваливает её письмами и признаниями? Первое время она даже не думала, что у неё есть возможность найти его. Всё внимание Селены было сконцентрировано на учёбе, но в середине лета, когда тревожность об экзаменах ушла окончательно, ей подумалось посмотреть прошлое писем. Ведь у каждой вещи есть своё воспоминание. Только вот часовщица не решилась. Что будет, если она знает этого человека и не с лучшей стороны? Что, если это всё-таки обернётся злой шуткой? А если прошлое писем затуманили? Как тогда найти? Селене было страшно рушить хрупкую, как ей казалось, связь с этим незнакомцем. Ей хотелось пожить в сказочном мареве ещё немного, надеясь, что оно не обратится в пепел, как только падут оковы тайны. Уже пятнадцать писем. Пятнадцать чудесных конвертов, жгущих сердце своей пылкостью, вызывающих нежный трепет, кажется, каждой клеточки тела. Но терпения уже не было. Пакостно ухмыляющаяся жажда выбралась, желая получить своё — разгадку - и отпраздновать триумф.***
Больше всего в Змиулане Диаман любил балкон: полукруглую террасу на внешней части крепостной стены с бортиками, увитыми плющом. Оттуда открывался изумительный вид на часть сада и величественный Драголис, простирающийся далеко внизу от замка и до самого горизонта. Сюда редко приходили люди, поэтому балкон был идеальным личным уголком, куда можно было сбежать от всего мира. Юноша здесь читал, сочинял, искал покой и умиротворённое одиночество. А по ночам наблюдал россыпь звёзд на небе или царственную красавицу-луну. В тот неожиданно знойный для середины августа день, Драгоций направлялся именно на балкон, чтобы отдохнуть хоть полчаса от пристального надзора, от родственников, всё больше напоминавших ему клубок змей. Брюнет был в ужасном расположении духа, его брови были сведены к переносице, а ярко-голубые глаза потемнели, горя ледяным пламенем. Проклиная на чём свет стоит своих «дорогих» братьев, Диаман поднимался по лестнице, уже приближаясь к заветному месту. Но застыл в изумлении, когда понял, что помимо привычного тиканья, слышного во всём замке, присутствует и другой звук. Кто-то пел негромко, нежно и переливчато. Пел, находясь на балконе. И юноша бы соврал, если бы сказал, что ему не понравилось пение. Он осторожно, будто крадясь, пошёл дальше. Чем выше он поднимался, тем отчётливее слышал этот чарующий голос, явно принадлежавший девушке. К своему удивлению, он стал улавливать знакомые предложения. «О, Эфларус! Это же моя песня!», — он поспешил сделать последний поворот и так и замер. Лёд в глазах тут же оттаял, вновь возвращая небесную лазурь. На террасе стояла Селена, лениво опираясь о перила, увитые зеленью. На губы невольно наплыла лёгкая улыбка. Диаман не решился прервать часовщицу. Он облокотился плечом о стену, скрещивая руки на груди, и любовался, вслушивался. Казалось, что Время тоже решило замереть и без всякого часодейства, чтобы подарить этот миг полностью одной девушке, в чьих темных волосах пряталось солнце. И вновь появилось знакомое марево, греющее где-то внутри, и всё это было настолько прекрасно, что Драгоцию подумалось, что в жизни так не бывает. Реальность не может быть настолько сказочной. А Селена в своём воздушном голубом платье и со своим завораживающим пением никак не делала момент реальнее. Но вот прозвучали последние слова, и девушка замолчала, склонив голову. Несколько минут они провели в тишине. — Я и не думал, что музы в правду существуют, — юноша ухмыльнулся. — Да ещё и в Змиулане. Он прошёл к бортику, вставая рядом с часовщицей, что теперь не сводила с него серебристых глаз. — А соловей, кажется, ещё совсем птенчик, — Диаман приподнял её лицо за подбородок, едва его касаясь. — А вы, кажется, совсем бессовестно меня подслушивали? — Селена прямо смотрела в глаза напротив, пытаясь в них что-то отыскать. — Быть может, вы шпионили за мной? — Ну что вы, — он фыркнул насмешливо. — Я всего лишь не ожидал встретить здесь кого-либо. Обычно балкон безлюден. Но, конечно, если бы я знал, то не посмел бы вас беспокоить. — Вы так искусно и нагло врёте, сразу понятно, что Драгоций, — ехидно отозвалась часовщица, но её щёки накрыло розовым шлейфом. — Вот уже три месяца вы беспокоите моё сердце письмами, не озаботившись, свободно ли оно. Юноша отступил на шаг, хмурясь: — Письма… О каких письмах речь? — О тех, что вы оставляете под моей дверью каждую среду. — Я вас впервые вижу. С чего бы мне вам писать? — С того, что вы влюблены, — озорная, но ласковая улыбка и теплый свет глаз-лун. — Откуда вам знать? — он предпринял последнюю попытку, но на щеках уже показались ямочки. — Вы забыли стереть прошлое писем, — честно ответила девушка. — Так что мне не составило труда узнать, как вы выглядите, а после немного понаблюдать из далека. — Ловко, Селена, очень ловко, — Драгоций едва заметно краснеет, но взгляда с возлюбленной не сводит, отмечая её крайнюю смущенность ситуацией. — Так... как тебя зовут? — Диаман, — следует ответ. Юноша подходит ближе, наклоняясь к часовщице. — Так ты говоришь, я волную твоё сердце? На полукруглой террасе, поросшей вьюном, скрытые от любопытных глаз стояли двое. Он крепко прижимал её к себе, придерживая за талию. Девушка вплетала пальцы в волосы цвета воронового крыла, а на юных щеках расцветали маки. Теплее и слаще марева в груди были только чужие губы. Мягкие и пьянящие. Кажется, их расцветающий бутон действительно будет цвести вечность.