Цветение

Осознание, что сестры больше нет, окончательно накрыло липкой как нефть безнадегой, когда образ подошедшей к ней сестры незнакомой девушки изошелся трещинами и лопнул как разбитое стекло. Тогда из горла вырвался обезумевший крик невыносимого горя. Чувство — от сердца оторвали пульсирующий кусок. Оно колотилось, жалко ударяясь о ломкие ребра тщедушной пичужкой, желая проломить грудную клетку. Оно сгнивало, когда бессердечные слова бездушной куклы резко достигли ушей кровавым клеймом убийцы. Теперь, когда Канна закрывала глаза то видела винт-заколку, видела смятое, будто бумажное оригами, тело и невыносимое осуждение в потемневших глазах. Сестроубийца Бесполезная соплячка, только и способная, что плакать и звать сестру, пряча голову в ведре. Но сестра больше не придет — сестру раздавило железной кушеткой, раскрошив кости и комьями скрутив внутренности. В изошедшимся смрадом гнили сердце проросли корни мучительного отчаяния. Она оказывается никчемно слабой перед смертью, перед играми взрослых, перед чужими манипуляциями, да и перед жизнью в которой больше не будет доброй сестры, которая прикроет, ласково хлопнет ладонью по плечу и взбодрит щелчком пальцев по железке ведра. Зачем нужна такая жизнь — постоянно отдавалось пульсацией в висках. У Сары под глазами выступили скорбные мешки, у Соу испортился характер, а Канна выцвела повядшим растением, что наскоро иссохло без влаги. Канна все больше напоминала себе создание из фарфора, что не в состоянии не то что позаботиться о себе, а даже стоять или передвигать ноги. Коленки исходились дрожью, а тело мелкой судорогой — так, что оставалось только обхватить себя руками в бесполезной попытке поддержать. Канна не хотела в этом участвовать. Канна не хотела играть в эти грязные игры. Канна просто хотела к сестре. Когда было темно, стоило протянуть руку и на ощупь отыскать ладонь сестры, что направляла и указывала безвольной девочке дорогу. Когда сестры не стало Канна потерялась в темноте. Сара хватает ладонь жестом надежной взрослой, что привыкла нести ответственность за детей. Так же она гладила ее по лопаткам и внушала ложные постулаты, чтобы хоть немного успокоить. Канна для нее такой же ребенок, которого нужно защищать в числе прочих — но для Канны жест выходит сокровенным и до ужаса теплым. От прикосновения пальцев по костяшкам по телу расходится теплая дрожь, а пульсация стягивается в районе сердца, надавливая и скручивая. Она прикрывает увлажненные глаза, воображая: сырой асфальт, пряное дуновение из ближайшей забегаловки, грохот проезжающих мимо автомобилей, рожок с пломбиром в руках и рука сестры, за которую она часто цеплялась. Небо чистое, акварельно-голубое, вдалеке знакомая дорожка к дому, а заколки-винты патронами блестят под палящим солнцем. — Сест… Сара… — забывается и давится своим же порывом. Сара, все прекрасно понимая, крепче перехватывает ладонь, заставляя до крови кусать губы, лишь бы не закричать: «Пожалуйста, никогда-никогда-никогда больше не отпускай». Даже если это эгоистично, даже если слишком милосердно для бесполезной Канны, ни на что не годной, не способной, губительно слабой и едва ли перебирающей ногами. Сара сильная. Сара сильная, но такая добрая. И рука у Сары теплая. Канне кажется, что она вновь способна стоять на ногах, если и дальше будет держать сестру Сару за руку. И куда бы она не пошла — Канна хочет идти за ней, даже не спросив цель и конечный итог. Просто потому что по другому сломится как изошедшаяся трещинами статуэтка, потому что по другому уже совсем не хочется. По другому вновь холодно и больно, вновь одиноко, но рядом с иллюзорной тенью доброй и надежной сестры вовсе не так. Сара латает разбитое сердце белыми нитками, Сара запивает вместе с ней боль травянным чаем, и Сара держит ее за руку — чтобы не потеряться в темноте. Но Сара не Куги. И вокруг Сары много, даже слишком много людей. Канна лишь в числе прочих. Но она не против и тени ее внимания — хотя бы беспокойного взгляда, банального вопроса о самочувствии или ласкового объятия. Разочаровывать Сару было страшно. Стоя за спиной Соу она осознает это с новой силой, когда видит тень горечи в глазах Сары. Тень горечи, что во снах отражалась на бледном лице Куги. Канна боялась, что после очередного предательства Сара разозлится. Разочаруется, сочтет ее мерзкой и более никогда не будет к ней добра. Перестанет дорожить, вычеркнет из мыслей и сердца, более не уложит теплую ладонь на спину в жесте поддержки, более никогда не возьмет за руку — не позволит прикасаться. Канна боялась с каждым разом все параноидальнее, что на этот раз уж точно врата рая для нее закрыты — Сара точно оттолкнет ее. Сара не простит, ведь сама бы Канна такого себе не простила — настолько гадко и несправедливо обойтись с Сарой, что всегда была такой доброй. Это будет справедливо но так жестоко. — Ты предала мисс Сару уже дважды. Теперь тебе некуда идти. Канна знает. Сердце оплетают жесткие корни, впиваясь шипами в мясистую плоть. Руки дрожат — она сцепляет их замком и утыкается взглядом в пол как провинившийся ребенок. Соу прав — он один остался у нее, ей некуда бежать. Ведь она предала Сару. Как предала свою старшую сестру. Когда настороженная Сара мнется, не решаясь подать руку, у Канны в душе прорастают цветы. Она чувствует лепестки на ребрах, сплетения побегов на позвонках и фантомно задыхается — больно. — Пожалуйста, не отвергай Канну! Только не отталкивай. Пожалуйста. Канна знает, что никчемная и слабая. Что слабовольная. Что предательница, что врала ей так много раз. Но думать, что Сара более не возьмет ее за руку просто невыносимо. Что тогда сердце расколется надвое, разлетится пылью и сгниет в темноте. Канна боится темноты. В детстве пряталась под одеялом с сестрой, сейчас прячется за спиной Сары. — Больше не ври мне, хорошо? Сара была хорошей. Настолько хорошей, что хотелось плакать — Сара не злилась на глупую Канну, на ее вранье, на ее содействие планам Соу. Канна не заслуживала ее доброты — она прекрасно это понимала. Канна всхлипывает. На душе скребут мохнатыми лапками противные насекомые, а у Сары в глазах усталость, у Сары в глазах тоска — Саре ведь больно и больно по ее вине. Она вновь причиняет боль своей старшей сестре, убивая ее изнутри. Канна давит слизкий ком в горле. Корни оплетают тело, всасывая кровь до последней капли. Канне кажется, что сквозь нее точно прорастут цветы, что они обязательно оплетут тело, а затем вырвутся на поверхность — к солнцу. И отчего-то ей ужасно хочется, чтобы Сара тоже увидела то самое живительное солнце. Видела из раза в раз, изо дня в день. Чтобы именно Сара жила на этом свете, и если смертью Канна сумеет искупить свой грех — так тому и быть. Ведь умереть за Сару — вовсе не плохо. Умереть за Сару — это милосердно к той, что так страдала за всех. Умереть за Сару так, как когда-то она не сумела умереть за Куги — удивительно правильно. «Теперь Канна будет защищать свою старшую сестру»  И так она заслужит прощение Куги. Так она вымолит прощение Сары. Раз искупить грех человеческий можно только кровью, то Канна пожертвует своей. Цветы распускаются. Круговорот рождения, цветения, и смерти оказался таким скоротечным. Лепестки опадают вместе со стеклянными слезами радости на щеках. Тень сестры больше не сжимает руки на горле, потому что Канна сама придет к ней, сама спасет ее. И больше она не будет прятаться за ее спиной. Канна опускает монетки в автомат и выпускает из ослабевшей ладошки телефон.

***

Точка невозврата была пройдена, но исход голосования оказался столь же удивительным. «Канна обещала защищать сестру, но в итоге сестра опять защитила Канну» — отдалось тихой горечью под ложечкой. «Помни, есть люди, которые будут тебя защищать» — отдалось в памяти вместе с предсмертной улыбкой облегчения Соу. Уже в вестибюле, после всего пережитого ужаса, Сара опускается перед не мертвой девочкой на колени. В глазах слезы, а искусанные губы дрожат — старается сдержаться, но срывается. — Канна. Больше не жертвуй собой. Никогда. Никогда больше так не делай и не говори таких ужасных вещей… — Н… Но… Она резко притягивает к себе за плечи и Канна слабо проводит ладонями по согнутой спине, чувствуя дрожь каждой подушечкой пяти пальцев. — Канна! Обещай! Сара отрывается только для того чтобы в руках сжать заплаканные щеки и твердо посмотреть в глаза — так делала сестра, когда Канна вновь умалчивала об обиде, пытаясь заглушить ее глуповатой улыбкой. — Обещаю, сестра…! То есть… Сара… — горько хихикает она. Выдохнув, отпускает ассоциацию. Этого достаточно — русла слез разрезают белую кожу. Теперь ей приходится утешать Сару, накрыв голову руками и прижав к своей груди. Волосы у Сары пахнут вкусно и она все такая же удивительно-теплая даже в могильном холоде, что их окружает. Она теплая настолько, что умирать больше совсем-совсем не хочется — не хочется лишаться тепла на коже, не хочется отпускать нежную ладонь Сары. Сара хрупкая. Сара бывает такой безрассудной. Ведь Сара все же предпочла никчемную девочку, предпочла давно мертвую девочку, логическому шансу на побег. Боже, Канна бы совсем не злилась, и даже поблагодарила ее за смерть-освобождение… Но раз руки Сары все еще теплые, а объятия все еще надежные, Канна утыкается носом в плечо и проливает живительные слезы грусти и радости. Облегчения и печали. Слезы любви, благодарности и понимания — нельзя сдаваться, иначе ничего не получится. Нужно продолжать верить — этому ее научил Соу. «Канна никогда не забудет сестру и Соу» Ее мертвые всегда с ней, тенями за плечами. Ее добрые галлюцинации, что вовсе не хотят ее смерти. Но ее Сара все ещё жива и именно так Канна может наделить свою жизнь смыслом — желая оберегать свою старшую сестру. Чтобы мертвые могли упокоиться с миром. Чтобы Сара не изошлась трещинами и не согнулась под тяжестью своей ноши — Канна хочет разделить с ней всю горечь и радость их будущего. «Канна будет защищать Сару» По телу проходит теплая судорога, а в легких умирают удушающие цветы, освобождая место для чего-то нового, для чего-то по-весеннему свежего и живого.