Атония

      Дин выглядит отстранённым: его брови нахмурены, а веки сжаты болезненно. Дин так скучает по близким: сжавшись на постели, будто хочет исчезнуть, закрывшись от Сэма. «Он скучает по кому-то определённому» — понимает Сэм. Об этом говорит поза Дина, настроение, в котором он пребывает. Колени Дина сжаты вокруг одеяла, он почти сгруппировался в позу эмбриона, но в комнате слишком жарко, так что он вытягивает одну ногу поверх одеяла, но голова его, припечатанная к подушке, всё равно будто склонена, вжата в плечи. Спина Дина напряжённая, будто мышцы вот-вот лопнут, капельки пота блестят под светом луны, пробивающимся сквозь полоски жалюзи. Дин не хочет сейчас, чтобы его трогали. Ему нужно похандрить. Сэм знает. Щетина брата расчерчена светлыми, выгоревшими и, если быть честным, седыми волосками. Сэм испытывает прилив нежности, поднимается с собственной постели и мостится к Дину: грудью к чужой спине. Дин отползает, сложно понять, когда не видно глаз: это потому что он против Сэма в своём личном пространстве сейчас, или потому что он освобождает для него больше места. Сэм сильнее прижимается к его лопаткам. Дин морщится, и Сэм это видит, приподнявшись на локте. «Мигрень» — Сэм не ошибается. Голова у Дина правда трещит, словно расколется с минуту на минуту. Сэм позволяет навязчивости проснуться внутри, облизать лёгкие, прокатиться по нутру колючками. Но не только себе на благо. Он опускает ладонь на талию Дина, освобождает полоску кожу, приподнимая майку: Дин мягкий, у него на боку пара веснушек, родинка прямо под нижними ребрами, маленькая, рыжеватая; кожа слегка прохладная. Дин не особо в форме, но Сэма не волнует. Дин это Дин. Он просто гладит его по боку, вверх-вниз.       Это сначала и не кажется таким уж навязчивым, но планы Сэма далеко бегут. Он поддевает резинку спортивных штанов, тёмно-синих. Сэм вспоминает о Кастиэле. Его цвет, кажется. Он тут же пропитывается сочувствием к Дину и Касу, как к чему-то целому, но разбитому: как же так?.. Не хочется об этом думать, но Сэм чувствует: Дин думает о том же. Нельзя позволить Дину думать, Дин может додуматься до чего угодно. И до ужасного.       Сэм тянет трико вниз, Дин переворачивается на спину, повернув шею, чтобы посмотреть на Сэма. В его взгляде нет упрёка, только просьба оставить его в покое. Сэм знает, что, возможно, стоит и в правду оставить всё как есть, но это значит оставить Дина вариться в собственном соку, а так нельзя. Так неправильно.       Он всё равно стягивает эти дурацкие штаны, и Дин уже не может отказать. Ни Сэму, ни себе. Он раскидывает ноги в стороны, Сэм перебирается, через его бедро, чтобы устроиться посередине и слегка нависнуть над Дином. Сэм не торопится, но Дин всё равно его притормаживает. Картинка перед глазами Дина плывёт от усталости. — Медленнее, Сэмми, хорошо? — Дин хватается за его плечи, просто обнимает, прижимая к груди, вдыхает запах волос, и Сэму становится щекотно. Он оглаживает бёдра брата, чувствуя, как мурашки бегут по чужой коже. И Дин очень слаб, не расслаблен, нет. Напротив, он напряжён, кажется, каждой мышцей тела, будто одеревенел, но ощущается в руках Сэма так, словно невероятно хрупок.       Сэм целует его ключицы, и Дин дёргается. Сэму жаль, что воспоминания заставляют глаза Дина наполниться влагой, а веки покраснеть. Он старается успокоить его, гладит, сдавливая кожу, возвращая себе, забирая от тех, кто уже за чертой.       Дину нельзя даже думать о том, чтобы уйти.       Странное дело, просто смешно, но когда всё действительно закончилось, и Винчестеры стареют самой обычной старостью, Сэм начинает бояться слова «смерть». Дин думает о смерти в том самом, добровольном, смысле. Сэма это ломает.       Секс выходит спокойным, размеренным, возвращающим Дина в реальность. Сэм целует его щеки, подбородок, нос, дышит в губы, шепчет беззвучно что-то, будто заклинание. Толчки его медленные, глубокие, у Дина сильно разъезжаются колени, его пальцы дрожат на чужих плечах, обхватывают шею. Глаза, будто оживая, время от времени ловят сэмов взгляд, любящий, голодный, обиженный. Сэму тоскливо без Дина, который мог прострелить чью-то башку и горячо ответить на поцелуй.       Сэм изредка останавливается на пару минут, словно хочет сорваться на быстрый темп, и Дин чувствует, как заполнен. Член брата горячий, он распирает его, скользит плавно по смазке. Сделай Сэм толчки более быстрыми, более грубыми и были бы слышны мокрые звуки, хлюпанье хорошо растянутой дырки. Думая об этом, Дин, наверное, просыпается. Его возбуждение едва уловимое до сих пор, становится ощутимым, Сэм раскрытой ладонью проводит по его члену, останавливаясь на головке, потирая, обхватыет ствол, резко надрачивая.       Дин охает и поддаёт бёдрами. Сэм прячет изумление и улыбку в изгибе чужой шеи.       Он вцепляется в бёдра Дина растопыренными пальцами, двигается грубее, жёстче, выбивая отчаянные, жаркие вздохи.       Он не хочет думать о Боге, но жалкое «Боже мой» само рвётся из горла.       Дин горячий, Дин родной, любимый, снова жаждущий.       И Сэм отдаёт ему всё, что у него есть.