Симуляция

Пицца Плекс - прекрасная модель всех переплетающихся между собой симуляций и миражей. Это игра иллюзий и картинок, так приятных крошечному детскому сердечку: сияющий разноцветный неон, привлекательные и такие дружелюбные персонажи-маскоты, незамысловатая, но запоминающаяся музыка, льющаяся отовсюду. Всё это притягивает толпы и толпы посетителей гораздо больше, чем религиозных паломников в места их ежегодных слетов. Повсюду в окрестности тридцати километров стрелки будут направлять вас к этому гигантскому бетонному монстру, к этому гиперпространству развлечений и товара, где производится во многих отношениях новая социальность иногда даже не между людьми. Это желание взрослого пассивно насладиться миниатюризированной Америкой с её пластмассовыми поп-идолами и привить к этому своих детей, пока есть возможность спокойно отсидеться в баре с стаканчиком прохладного апероля. А уж потом к превратить их под натиском системы образования в девяностолетних стариков, которые способны только разгадывать кроссворды, чтобы не поддаться Альцгеймеру. Это желание ребенка окунуться в отнюдь не книжную Страну Чудес, где можно почувствовать себя кем угодно, где можно повеселиться как угодно, где можно увидеть что угодно, что взорвется пестрым потоком шариков с краской на голом холсте такой же голой психики. В воображаемом мире Фредди Фазбера и его друзей единственной фантасмагорией является несвойственная машинам с холодными глазами теплота и притягательность, а также чрезмерное количество окружающих их гаджетов, необходимых для создания и поддержания этого эффекта сказки и доброжелательности. Это полный контраст с абсолютным одиночеством автостоянки за дверьми здания - настоящего концлагеря. Другими словами: внутри - целый дивный новый мир, который, как магнит притягивает толпу в разнонаправленных потоках; снаружи - одиночество, направленное на одну игрушку: автомобиль. Но с приходом полуночи Пицца Плекс, как Золушка, с ее платьем, каретой и конями-мышатами, становится на один уровень с парковкой - одиноким и пустым. Забальзамированным и умиротворенным. Или это только на первый взгляд? Или это одиночество просачивается не только в двери персонала охраны, но и в эти пластмассово-металлические симуляции душ тех, кому предназначено радовать детей? Так же как и обычным и атомным электростанциям, так же, как киностудиям, этому месту необходимо это старое воображаемое, как в симпатической нервной системе, состоящее из импульсов детства и фальшивых порывов. Фальшивых? Пицца Плекс - пространство регенерации воображаемого, подобен размещенным в других местах, и даже в нем самом, пунктам по переработке отходов. Но здесь перерабатывают не мусор. Здесь перерабатывают мечты, и отнюдь не детей с их родителями, а тех с виду машин с безжизненными глазами, которые так искусно раскрашены, которые двигаются так забавно, но почти по-человечески, которые поют так красиво и сладко, делая вид, что по опустевшим коридорам развлекательного центра не гуляет душераздирающий вой. Вой боли, вой злобы и гулкий грохот, доносящийся из гримерки с зелеными дверьми - лишь отходы, ужасно токсичные испражнения гиперреальной цивилизации там за стенами здания. После того, как бьет двенадцать часов и усталый голос начальника отдела безопасности дает всем знать, что Пицца Плекс заканчивает свою работу на сегодня, аниматроники не интересуются друг другом, они больше не соприкасаются друг с другом, но существует это единство группы и запрограммированные дружеские отношения. Когда люди покидали центр, он наблюдал за ними, как одержимый, во тьме за задернутыми шторами, отгороженный толстым слоем стекла, как прокаженный. Он сравнивал себя с другими, анализировал, но никак его процессор не мог переработать идею того, что он не номер один, что он не так популярен и любим. Любим? Монти стоял в окружении разрушенной мебели, сжимая и разжимая сильные руки с цепкими пальцами, которые способны так виртуозно высечь мелодию любой сложности на струнах гитары. Он взглянул на них, глядя, как поршни двигают пальцы, словно человеческие сухожилия. Он взглянул в осколки зеркала, где зеленая ощетинившаяся морда со съехавшими на бок очками вглядывалась на него с отвращением и злобой.

“And someday you will be a real boy!”

Люди? Люди полны желанием все забрать, все опустошить, все поглотить, все ощупать руками. Он это наблюдал, понимал и копировал. Но наблюдение, расшифровка, познание - это его не устраивало. Единственная массовая страсть, которая ему так приглянулась - это страсть ощупывать руками. Он отнюдь не рассчитывал на это непреодолимое влечение к активному разрушению - грубый и оригинальный ответ на дар непонятной человеческой культуры. Увлечение, которое имеет все характерные черты взлома и осквернения. Под собственным пристальным взглядом он закрыл глаза лапами, согбеневшись и прижав к себе массивный хвост. Он не смог увидеть темноты. Ни её рельефа, ни её перспективы, ни точки её схода, где мог бы затеряться взгляд, лишь всеобъемлющий экран белого шума, на котором поблескивали рекламные щиты и сам он вместе с друзьями - продуктами, которые выступают как эквивалентные знаки, последовательно сменяющие друг друга. Больно? Это агония. Агония одиночества, от которой он попытался убежать, снеся дверь с петель и умчавшись туда, куда только несли его ноги. Голову буравили всплывающие окна видеоклипов из фильмов золотой эпохи: “Oh, I feel that I could melt, into Heaven I’m hurled! I know how Columbus felt, finding another world.”

“The band was jumping and the joint began to swing You should've heard those knocked-out jailbirds sing”

“When you get what you want, you don't want what you get, And though I sit upon your knee, you'll grow tired of me, Сause after you get what you want, You don't want what you wanted at all.”

Они пели в унисон, превращаясь на репите в какофонию, мешанину и в конце концов в протяжное монотонное шипение, отчего динамики в голове взрывались вместе с чем-то в груди.

***

- Ты потерялся, малыш? Где твои родители? Сейчас не время для посещения детского сада. - Он почувствовал как легкая рука лежит на его плече, побрякивая колокольчиками, как погремушками. Перед ним сидел на корточках воспитатель. Улыбка на пол лица… нет… это не лицо - маска, пёстрый наряд и успокаивающий, но строгий голос - всё в нем было проработано для того, чтобы привлечь шаткое внимание даже самых маленьких посетителей Пиццаплекс. Юный Арлекин. - Детский сад? - Монти огляделся. И правда в этот раз он обнаружил себя в детском саду на мягком мате в груде плюшевых игрушек. Из динамиков приглушенно доносилась очередная незамысловатая мелодия. Монти резко встал, оттолкнув от себя воспитателя Солнышко и снес хвостом статую, отсылающую к суприматизму авторства неизвестного пятилетнего ваятеля, что огорчило Солнышко, который как раз и помогал тому завершить свой шедевр ранее днем. Он нарочито театрально поник и поплелся восстанавливать скульптуру, шлепнувшись на тощий зад и расставив ноги таким образом, что те формировали границы разрушения, как защитное ограждение. - Зачем ты это делаешь? - Роботизированный крокодил наблюдал за тем, как длинные пластичные пальцы захватывают детали конструктора и перебирают их между собой ставя ровно на те же места, где были минуту назад. - Что именно? - Солнышко направил огромное лицо в ореоле треугольных лучей к Монти. - Это! Восстанавливаешь разрушенное. - Такова моя работа. Я чиню этот замок, чтобы Эндрю смог снова поиграть с ним. Он такой милый! Он так старался! Я не хочу, чтобы он расстраивался, когда придет сюда в следующий раз. К тому же во всем должен быть порядок. - Это бессмысленно! Любой другой придет и может разрушить эту… башню? Люди всегда так делали и будут делать! Они любят разрушать и подгонять под себя все, что их окружает. В голове вспышками мелькали сюжеты предыдущих ночей и вечеров, когда Монти оставался один и яростно крушил свою комнату, отбивая лапы об биттон стен и пола в надежде почувствовать хоть что-то. - Правильно. Но ребенок имеет на это право. А ты не выглядишь как ребенок. Монти фыркнул что-то сквозь острые зубы и скрестил руки на груди.. - Ты выглядишь так, будто тебе нездоровится. Будто тебя что-то гложет. - Солнышко уткнул длинный нос в красный раф с желтой окантовкой, разглядывая результат своих восстановительных работ. - Я это чувствую. - Этого не может быть! Я не могу быть здоровым. Да и ты не можешь чувствовать. - Крокодил выпрямился, сверкнув золотым клыком под лампами дневного света. - А как это объяснить, если мои сенсоры не предназначены для сканирования аниматроников? - Голос Солнышко прозвучал холодно, даже жестоко, и на мгновение в ярко светящихся глазах-лампочках на вечно улыбающемся лице промелькнула зловещая алая искра. Но тут свет глаз потускнел и все его тонкое гуттаперчевое тело поникло, он прижал ноги к груди и обхватил их руками. - Если… если я тебя обидел - прости. Ты… ты только не уходи. Ночами здесь так одиноко. Воспитатель повернул круглую голову к Монти, и эти глаза-лампочки показались ему такими несчастными. Он видел их однажды, но не мог вспомнить где и когда этот образ мог зафиксировать его до той поры, пока вспышка памяти не показала тянущуюся к нему фиолетовую руку и несчастные затухающие глаза Бонни. - Нет. - Крокодил развернулся в сторону выхода, отдаляясь от воспитателя широкими шагами. - Нет! Не уходи! Прошу! Я сделаю для тебя все что угодно! - Солнышко сорвался с места и перекрыл собой путь Монти, расставив руки в разные стороны. - Что ты мне можешь сделать? Ты уверен, что сможешь дать, что мне нужно? Ты вообще не понимаешь, что мне нужно! - А ты пробовал когда-нибудь это говорить? Взгляд Монти стал стеклянным, но тут же заполнился алым светом чистейшей злобы и раздражения. А огромная исцарапанная лапа со слезшей в некоторых местах краской вцепилась в тончайшую шейку на шарнире. - Чушь собачья! Никто не услышит! Никто не поймет и не заметит! - Монти кричал во все горло басом прямо в лицо Солнышко и его острые зубы могли вот-вот вцепиться в обшивку забавной мордашки. Никто не услышит. Никто не должен. Крокодил отшвырнул от себя воспитателя в самый дальний угол игровой комнаты с таким грохотом, что стоящая там тумба повалилась на бок и задела провод прожектора. Угол окрасился непроглядной чернотой, из которой на крокодила уставились кроваво-красные огоньки в окружении флуоресцентных звезд. И очередная страшная картина отпечаталась в памяти тяжелым грузом. Отброшенный Воспитатель смотрел на Монти исподлобья, сжимая и разжимая узкие длиннопалые ладони. И вроде бы это был он, но больше напоминал полную противоположность себя - зловещего ночного допельгангера. - Никто?! - голос изменился, стал скрипучим, безумным, - А как ты думаешь, хоть кто-нибудь видит это?! Хоть кто-нибудь знает каково мне?! Ты здесь не единственный с тонкой душевной организацией! Ой, прости - у нас нет души! Воспитатель кричал на Монти и швырнул в него плюшевой игрушкой, которая попала тому прямо в лицо. Это оказалась улыбчивая полусонная Луна в ночном колпаке и светящимися флуоресцентными звездочками на всем костюме. - Давай! Беги отсюда поскорее, пока я тебя не уложил спать на свалку! - Бросался ругательствами Воспитатель Луна, встав прямо у самой границы воцарившейся тьмы, вызывающе жестикулируя. Лишь бубенчики на его сандалиях выглядывали из полумрака. Монти приглядывался к нему, опустив к кончику носа очки-звезды. Что-то тянуло его к злобно оскалившемуся Воспитателю. Дежа вю? Он будто смотрел в зеркало, разбитое на сотни кусочков. - Ты меня хорошо слышишь? Сколько раз мне придется тебе повторять! Посмотри, что ты наделал! - Луна вновь завопил, поворачиваясь к груде разбросанных игрушек на поваленной тумбе в поисках очередного снаряда, но тут сильная рука схватила его за опутанное лентой запястье и вытянула под тусклый свет прожекторов. Воспитатель истошно завопил, будто от боли, спрятав ладонью серповидное лицо, которое в мгновенье ока пришло в свою обычную форму, а ярко-желтые лучики пришли на законное место. - Т-ты разве не слышал его? - Воспитатель продолжал скрывать лицо, но на этот раз голос его совсем стал бесцветным, полным сожаления и… мучения? Монти отпустил Солнышко на пол, глядя на него сверху вниз и вслушиваясь в его нечленораздельные рыдания. - Мне жаль… Мне так жаль… Мне так одиноко… - Повторял, Солнышко, качаясь взад-вперед, похожий на потерянного и обнздоленного ребенка. Крокодил присел перед Воспитателем на колени и взял в руки вечно улыбчивое лицо. - Мне тоже. - Монти приблизился к Солнышку и неумело сымпровизировал нечто, похожее на поцелуй металлическими губами в уголок широкой улыбки, что было похоже на потирание морды о лицо. Никакой похоти: предельно серьезный и предельно инфантильный акт, неразделенная завороженность зеркалом крошечной трагедии - как Нарцисс был заворожен собственным отражением. Перед глазами мелькали сцены “С широко закрытыми глазами”, “Основного инстинкта”. Ха! Инстинкт у механических существ! Их техника сама себе вырыла могилу, поскольку, их создатели, совершенствуя средства синтеза их тональностей голоса и движений, в то же время усугубили критерии анализа и разрешающих способностей, так что полная верность, исчерпывающая точность применительно к реальному вообще стала невозможной. Крошечные ростки реального в них превратились в умопомрачительную фантазмогорию точности, теряющийся в бесконечном несуществующем. Они жалели о том, что данные им тела не настоящие: они не могли почувствовать запах друг друга, не могли почувствовать вкус и мягкость губ, они жалели, что не могли так же развязано целоваться, они жалели, что не могли всецело ощутить даруемые друг другу ласки. Это мучительно! Оба они, два Тантала, желающие и желанные, водили по механическим телам друг друга ладонями. Им нечего было взять ди и нечего было дать взамен. Если бы они умели - заплакали бы. Солнышко провел ладонью по лакированному прессу Монти, соприкасаясь своим длинным носом с его шеей, сладострастно ахнув, когда пальцы опустились на пряжку и чуть ниже, а когти Монти вели тонкую линию между лопаток Солнышка, сдирая верхний слой краски, оставив метку его владения им. Но лишь до той поры, пока обслуживающий персонал не заметит и не перекрасит его корпус. Тяжелая крокодилья рука схватилась за задок в пестрых шароварах и прибила область паха к своей, небрежно потираясь о нее. Их взгляды встречались и тут же, будто искра статического электричества над лужей бензина, пластиковые окуляры лихорадочно загорались, точно взрыв сверхновой. Гротескно извиваясь друг под другом, они рычали и стонали, переплетались конечностями и сжимали друг друга до скрипа пластин. Им ничего больше не оставалось делать, кроме как играть этот спектакль с неистовством подлинных фантазий, занимаясь самобичеванием и взаимной мастурбацией. Но было что-то деликатное в монструозном сплетении фигур среди осуждающе наблюдающих за ними игрушек и безучастных камер по углам зала. Было что-то по-детски наивное и нежное. Они держались друг друга так, будто ласкались как живые. Они воображали, какими были бы они на ощупь. Что губы Солнышко на вкус как карамель. Что пальцы Монти грубые и шершавые, оттого и щекотно, когда тот проводил широкими ладонями по узкой талии и бедрам. Что от обшивки Монти пахнет мускусом. Что тонкие руки и субтильное тело Солнышко такое теплое, что его невозможно не обнять. Ах если бы симуляция их жизни была бы более реалистичной… Эти мысли и такие реалистичные образы зарождали отчаяние в коре процессоров, доводя их чуть ли не до безумия, с которым они оба пали на пол, но продолжали прижиматься друг к другу, будто им было холодно в этих телах пусть и на теплом полу игровой. И если бы они могли пустить кровь, то точно поклялись бы друг другу о верности и том, что никто, ни одна живая безразличная душа не узнает о произошедшем. - Я могу тебя просить об одной услуге? - Наконец подал голос Воспитатель. - Валяй. - Монти потянулся к отброшенным в порыве страсти очкам и установил их на положенное им место. Весь мир вновь приобрел катастрофический фиолетовый оттенок, пока приостановивший свое движение на пути в тартарары. - Пообещай, что это будет не единственная встреча. На это крокодил не смог подобрать слов - увы, красноречием его программа была обделена. Он лишь возвел глаза к потолку к лику невидимых в застенках богов-людей и симулировал звук тяжелого вздоха, после чего повернулся всем массивным телом к субтильному Солнышку и крепко обнял его. Когда в нашем обиходе появляются боты, способные имитировать знаковые процессы, вроде гнева, тоски и страсти, когда появляются аниматроники, которые, как кажется, облегчают нам жизнь и гарантируют безопасность нам и нашим детям, никто более не нуждается в доказательстве реальности и её фактах. Ах… вроде бы есть только факты. Нет ничего кроме фактов. Ерунда. Нет ничего лживее фактов. Любой факт можно переврать и переиначить в сознании, в программе. На самом деле есть только общность. Общность соединившихся синтетических сознаний, кинувшихся в дыру фантазмов. И одним из этих фантазмов стала их изощренная любовь.