Безумие в крови

Жозефина сжала кулаки, до крови прикусила щеку изнутри, дрожа от гнева и возбуждения; дышать сделалось тяжело, грудь сдавило спазмом, воздух, густой и горячий, рвал легкие, так же, как ярость и ревность терзали сердце. Она знала, что Лилит гнилая насквозь, всегда знала, но была на много готова закрыть глаза ради Лиама, однако мерзкая девица не ценила ее заботы и доброты. Что бы Лилит не делала, как бы не уговаривала и не уверяла, что так им всем будет лучше, пеклась мерзавка только о самой себе: пользовалась любовью Лиама и Берта, использовала обоих, соблазняла, завлекала, насмехалась над Жозефиной, зная, что она ничего не сможет сделать, и Мэри... Женщина прерывисто вздохнула, вскинув голову, сузила слезящиеся глаза и теснее прильнула к неплотно закрытой двери; из комнаты тянуло дурманным, сладковатым запахом, обстановка тонула в клубах ароматного дыма, и отсветы свечей плясали на стенах. Тени извивались, изгибались; Жозефина вздрогнула, когда ее слуха коснулся тихий смех, за которым последовал грудной стон. Нагая, смуглая спина Мэри изогнулась, когда руки Лилит легли ей на бедра; ладони, мертвенно-бледные, как у призрака, скользили по телу девушки, Мэри запрокинула голову, и темные волосы водопадом сбежали до самой талии. Ее лицо было напряженным: рот приоткрыт, веки сомкнуты, брови сведены, однако Мэри распахнула глаза с тихим вскриком, содрогнулась, когда Лилит прильнула к ее груди. Порочно улыбающиеся губы сомкнулись вокруг темного соска, сжали, оттянули, и Мэри запустила пальцы в волосы Лилит, прикусив губу от удовольствия. - Ах... - Мэри довольно рассмеялась, шире разводя ноги; она сидела на коленях перед Лилит, одетой в одну нижнюю сорочку, и когда повела бедрами навстречу девушке, простыня соскользнула, обнажая округлые ягодицы и низ живота, по которому порхали тонкие пальцы Лилит. Девушка терлась щекой о грудь почтенной вдовы, жены уважаемого в Тотспеле человека, которая вела себя как потаскуха: разнузданная, развратная, совершенно бессовестная. Жозефина соскользнула на пол по косяку, села на пол, сминая юбки, вцепившись в дверную ручку коченеющими пальцами. Нужно было уйти, не смотреть на этих грешниц, но не могла ни отвернуться, ни отвести глаз. Сама Жозефина так долго была одинока; все ее внимание было посвящено опеке Лиама и отелю, времени на себя совсем не оставалось, а Лилит, эта паршивка, всегда думала только о себе. И сейчас, развлекаясь с Мэри, разве вспомнила о Берте? О чувствах Лиама? Или о бедном мистере Брауне? И месяца не прошло со дня его смерти, а его вдова уже раздвигала ноги перед... перед кем?! Перед обычной служанкой! Неважно, в какой семье родилась Лилит, она прислуга, горничная, кухонная девка, которая не заслуживала и половины того, что ей досталось. Женщина прижала ладонь ко рту, сдерживая всхлипы; это... это было так нечестно. Жозефина Солсбери старалась ради своей семьи, однако Лиаму была важнее Лилит, а Мэри при всей своей вопиющей безнравственности хотела только эту негодницу, а Жозефину, владелицу отеля, наследницу семьи Солсбери, никто и ни во что не ставил. Сирота, бесприданница и грубиянка смотрела всегда свысока, словно это сама Жозефина была прислугой. Впрочем, так и было; все в Тотспеле служили гнусным, эгоистичным целям Лилит. - Ты слишком одета, - голос Мэри ворвался в сознание женщины, прокатившись ознобом по всему телу; вдова мистера Брауна взяла лицо Лилит в ладони, расцеловала девушку, исступленно прижимаясь губами к ее коже. Поцелуи сыпались на Лилит каскадом, ласки Мэри были какими-то отчаянными, голодными, жаждущими, словно ей было мало всей грязи, и она хотела совсем захлебнуться в этом болоте. Жозефина сунула пальцы под воротник платья; из-за жара, бродившего под кожей, кружилась голова. Ее никто так не целовал и не хотел целовать; все в Тотспеле видели в ней сумасшедшую, наследницу безумия Солсбери, а редким приезжим немолодая, чопорная и истеричная старая дева была неинтересна. Лилит же - иное дело. Она моложе, красивее... дрянь. Мерзкая, мерзкая дрянь. В горле пересохло, когда губы Мэри и Лилит слились в поцелуе; Жозефина распахнула глаза, глядя на девушек, льнущих друг к другу. Мэри запустила руки под нижнюю сорочку Лилит, обхватила ее грудь; смуглые ладони четко проступали сквозь полупрозрачную ткань, пальцы, мяли, гладили, щипали, крутили твердые соски, от чего девушка вздрагивала, подаваясь навстречу вдове, и у Жозефины мучительно свело живот. Тупая боль, похожая на раскаленный свинцовый шар, родилась между бедер, вынуждая сжимать колени, дышать прерывисто; женщина расстегнула несколько пуговиц на воротнике, освобождая от плена тугой ткани стесненное спазмом горло, но это не помогло: Жозефина все равно горела от обиды, злости и неутоленного желания. Она всегда презирала Лилит, брезговала ею, считала недостойной их семьи, однако, когда Мэри стянула с девушки тонкую сорочку, и свет свечей высветил ее обнаженное тело, Жозефина прижала ладонь к груди. Корсет стал мучительно тесен, платье мешало, голова болела от заколок; как бы женщине хотелось самой оказаться на постели под узорчатым балдахином, и чтобы это ее ласкали нежные руки и горячие губы, чтобы это ее так обнимали и просили о большем, но, как всегда, все досталось Лилит. Девушка отбросила тяжелые локоны на спину, взглянула на Мэри исподлобья, и ее губы дрогнули в намеке на улыбку; пятна румянца казались проявлением болезни, какого-нибудь гадкого недуга, а не страсти. Лилит откинулась на подушки, и Мэри тут же нависла над ней, опираясь ладонями о резное изголовье; вдова Браун поцеловала ее в шею, сначала нежно, едва касаясь губами, потом крепче, включив в ласку язык, а после прижалась всем ртом, исторгая из горла Лилит короткие, отрывистые стоны. Мэри щипала ее за соски, легонько похлопывала девушку по груди, сжимала их вместе, приподнимая, чтобы позже, закончив целовать шею Лилит, зарыться в нее лицом. В последующем стоне Лилит Жозефине послышалось злобное торжество, будто она праздновала свою победу над униженной Жозефиной, над несчастным Лиамом и безответно влюбленным Бертом. Какая же она... тварь! Но вид нагой Лилит, извивающейся под Мэри, терзал душу и разум Жозефины, которая безотчетно царапала корсаж своего платья, комкала в кулаках ткань юбок, изнывая от стыда и презрения, не только к Мэри и Лилит, но и к самой себе, потому что бешено хотелось если не занять место Лилит, то хотя бы присоединиться к чувственным забавам любовниц. - Ты такая красивая, - прошептала Мэри, и Жозефина ощутила привкус желчи, разочарованно понимая, что эти слова обращены не ей. Лилит заслонилась ладонью, будто в смущении и вспыхнула ярче, когда вдова Браун опустилась ниже, проводя носом по ее животу, пока не оказалась лицом напротив промежности девушки. Мэри погладила ее разведенные ноги, Лилит волнительно поджала пальцы на ногах, согнула колени, но Мэри положила на них ладони, мягко удерживая. Лилит закинула руки за голову, хватаясь за изголовье, выгнула спину дугой, прикрыла глаза и выдохнула сквозь зубы, когда Мэри склонилась вплотную к ней; Жозефина, ненасытно округлив глаза, вытянула шею, стараясь рассмотреть получше. Лилит заметалась на подушке, застонала так томно, нежно, что к тянущему ощущению в низу живота присоединился и трепет; Мэри взяла девушку под колено, чуть приподнимая ее ногу и отводя в сторону, вжалась щекой во внутреннюю сторону ее бедра и коснулась нежной розовой изнанки пухлых створок кончиком языка. - Ты не представляешь, как мне хорошо, - призналась Мэри и потерлась губами о тугой бугорок, - с тобой гораздо лучше, чем... - Тш-ш... - Лилит, не открывая глаз, и Жозефина нахмурилась; а это еще как понимать? О чем таком знает Лилит, что Мэри нельзя говорить даже в такой момент? Или... или она знает, что Жозефина наблюдает за ними? Женщина отпрянула, похолодев, однако не нашла в себе сил подняться на ноги и уйти. Она сидела на полу подле двери комнаты Лилит, слушая, как девушка вздыхала от удовольствия, как звонко и пошло целовала ее Мэри, и смотрела на свои трясущиеся пальцы. Будь на месте этой ведьмы любая другая служанка, ее выгнали бы на улицу за блудливое поведение, а Лилит предавалась разврату прямо в доме Солсбери. Совсем обнаглела, поганая девка; будь дедушка жив, он бы не позволил... Если бы не безумие, вся семья Жозефины осталась бы цела, и никто не позволил Лилит задирать нос. А Жозефина не могла, ничего не могла... даже уберечь Лиама. Лилит была нужна им; и за это Жозефина так же ее ненавидела. И при этом Лилит была дорога женщине: Жозефина видела, как она росла, как дружна с Лиамом, как хорошо было кузену рядом с ней. Если бы не Лилит, для них все могло давно закончиться; все эти люди, Тотспел... они стоили благополучия Лиама. Если бы своей жизнью Жозефина могла выменять на счастье для кузена, она бы согласилась, не раздумывая; но от женщины требовалось только следовать указаниям Лилит, которая в последнее время вела себя странно, о чем-то секретничала с новым постояльцем и сблизилась с Мэри, при этом продолжая кружить головы Берту и Лиаму, которые так и не поняли, какова, на самом деле Лилит. В комнате скрипнула кровать, зашуршали простыни, раздался причмокивающий звук поцелуя и озорное хихиканье; Жозефина вновь потянулась к косяку, хватаясь за него обеими руками. От вида сплетавшихся на постели девушек у нее перехватило дыхание: Мэри и Лилит успели сменить позу, и теперь вдова лежала на девушке так, что ее смуглые бедра оказались у нее над головой. Мэри, обнимая согнутую в колене ногу Лилит, водила пальцами у нее между ног, то просто гладила, то проталкивала вовнутрь, погружая их полностью в тело девушки, двигала ими быстро и часто, едва вынимая, то вытаскивала пальцы полностью, чтобы в следующую секунду вновь толкнуться ими в лоно Лилит до упора. Сама Лилит обнимала ее за бедра, устроив ладони на ягодицах, гладила, тянула на себя, и Мэри начала медленно двигаться, насаживаясь промежностью на ее лицо. Лилит шумно дышала, причмокивала, от влажных похабных звуков у Жозефины кружилась голова; и как давно у них началось все... это?! Может, еще при жизни мистера Брауна?! Мэри, эта шлюшка, изменяла мужу? Жозефину это совсем не удивило бы; жаль, что нельзя обличить ее перед всем городом - в услугах Мэри они еще нуждались. Женщина с неприязнью, смешанной с возбуждением, смотрела на запрокинувшую голову Мэри, которая, уперевшись коленями в перину, подавалась бедрами навстречу губами Лилит, не прекращая толкаться в нее пальцами. Прикусив нижнюю губу, вдова Браун сжала свою грудь, покатала пальцем бусинку соска; ее глаза были закрыты, но стоит Мэри приподнять веки, как она сможет заметить Жозефину, подглядывающую за ними через щель. Что случится, если женщину все-таки застанут? Поднимут крик? Лилит вновь примется оскорблять, выставлять напоказ свою непокорность и строптивость, а Мэри брезгливо скривит губы и отвернется, такая высокомерная, будто урожденная леди; как будто они имели право устраивать непотребство под крышей дома Солсбери! Жаль, что Лиам всего этого не видит; тогда бы он убедился, что Лилит совершенно испорчена. Однако... это разбило бы ему сердце. Жозефина прижала ладонь к пылающей щеке; как хорошо, что он все же ушел к Берту. Главное, чтобы он не поддался на уговоры художника и не попытался снова рисовать. Берт собирался писать портрет Лилит, чтобы еще и этим потешить ее тщеславие, а Лиам такой чувствительный, впечатлительный и добрый, захочет попробовать снова, и... Женщина судорожно обхватила себя за плечи, лицо ее исказило гримасой отчаяния и нетерпения; когда уже Берт закончит портрет своенравного постояльца, этого Штицхена?! Лиаму... не следовало ждать слишком долго. Возможно, ритуал наконец-то позволит Лилит прийти в себя, и все будет как раньше. Только нужно что-то делать с этой ее... дружбой с Мэри; нельзя, чтобы Лиам... расстроился. - О... Да!.. - Мэри улыбнулась, не открывая глаз; Лилит коротко вскрикивала, двигала рукой, пока вдова Браун вращала бедрами, нанизываясь на пальцы девушки. Ее смуглая ладонь сжала лобок Лилит, пальцы принялись натирать промежность, вминая складки половых губ, и пламя свечей задрожало; тени, прятавшиеся в углах спальни, бились, метались, словно рвались к девушкам, а Жозефина сорвала с ворота платья фамильную камею и сжала, вгоняя булавку прямо в кожу ладони, чтобы боль отрезвила, прогнала накатывающую душной волной похоть. Женщина сжала колени, ощущая между ног болезненную пульсацию; телесное облегчение было ей необходимо, как вдох, но Жозефина запрещала себе это низменное удовольствие; не сейчас, не здесь, не при... Лилит. Мысль о девушке, распластанной так не под Мэри, а под самой Жозефиной, потрясла воображение, настолько, что она задохнулась; корсет сдавливал, игла сидела под кожей, всю ладонь жгло от боли, а Лилит и Мэри стонали все громче, двигаясь в едином ритме. От звуков их голосов закладывало уши, Жозефине было холодно, но при этом она вспотела под бархатным платьем; ноги свело, вокруг иглы, безжалостно воткнутой в ладонь, запеклась кровь, но эта боль была ничем по сравнению с той, что женщина испытывала изо дня в день, проходя мимо портретов. - Ли-ли-и-ит... - выдохнула Мэри, задрожав, и застыла, вытянулась, словно струна. - Ты... демон. Искусительница!.. Может, все, что о тебе говоря в городе, правда?.. Жозефина скривилась; никто в городе не знает правды. И не узнает. Никогда. Жозефина все для этого сделает. Мэри, отдышавшись, чуть обмякла, а Лилит шире развела колени, шлепнула вдову мистера Брауна по выставленной ягодице; Мэри рассмеялась и, сплюнув себе на руку, принялась растирать влагу по промежности девушки до тех пор, пока Лилит не заколотилась, перебирая ногами и окончательно сбивая простыни. Пламя свечей вдруг разгорелось, взметнулось выше, воск таял, лился точно слезы, и тени, обрывки мрака и темноты, тянули изломанные тонкие руки к постели, но свет свечей их не пускал, и тогда они, изгибаясь, будто щупальца, внезапно устремились к двери, за которой скрывалась Жозефина; женщина отпрянула и налетела спиной на кого-то, шарахнулась в сторону с гортанным криком. Камея выпала из окровавленной ладони, Жозефина прижала пальцы к шее, безумно сверкая глазами сквозь пряди волос, выпавшие из прически; на какое-то мгновение тьма обступила ее со всех сторон, и женщина ощутила себя котенком, беспомощным, испуганным, брошенным в колодец, но уже через заполошный удар сердца в окна хлынул бледный свет пасмурного дня, а Прима, покружившись на месте, задорно рассмеялась. - Подсматривать нехорошо, - заявила девочка, погрозив Жозефине пальцем; растрепанная, в грязных туфлях, с незабудками в волосах, Прима насмешливо смотрела на растерянную женщину, которой насилу удалось восстановить дыхание. Сцепив руки за спиной, Прима шагнула к двери комнаты Лилит, и Жозефина, вспомнив, что там только что происходило, метнулась к девочке, попыталась ухватить ее за юбку, но Прима ловко отскочила, изогнув губы в лукавой улыбке. - Нет, не смей! Дрянная девчонка!.. - выдавила Жозефина сквозь зубы, неловко поднимаясь и придерживая подол. - Не ходи! Тебе нельзя!.. Там... - Что «там»? - насупилась Прима и подошла к чуть приоткрытой двери; из комнаты доносился голос Лилит: девушка напевала какую-то незнакомую мелодию. Жозефина бросилась к девочке в ворохе черных юбок, как ворона с перебитым крылом, ухватила ее за локоть, отталкивая от двери, за которой Лилит, будучи в полном одиночестве, сидела за трюмо, любовно проводя расческой по волосам. Девушка рассматривала себя так, словно никак не могла привыкнуть к своему лицу, гримасничала, примеряла шляпки; не было ни свечей, ни разметанных простыней, ни Мэри. Только Лилит и букет ромашек, которые собрал для нее Лиам. Пораженная Жозефина отшатнулась; как же так? Она ведь видела, как Лилит и вдова мистера Брауна... Это не могло померещиться, просто не могло! Неужели... неужели началось? Пришел черед и Жозефины Солсбери сходить с ума?! Замотав головой, женщина попятилась; глаза заволокло слезами, поэтому лицо Примы, непривычно сосредоточенное, она видела размыто, как сквозь грязное окно, омываемое дождем. - Я же... - пролепетала Жозефина. - Я же их видела. Они... они были там! Лилит и Мэри!.. - Сейчас там одна Лилит. Может, Мэри спряталась под кроватью? - проказливо хихикнула Прима, не сводя глаз с бледного лица женщины. - Или ее там и не было. - Но... - всхлипнула Жозефина, чувствуя, как сердце подкатило к горлу, словно хотело выскочить из груди через рот; это... начало ее безумия? Ее будут мучить видения, и скоро Жозефина перестанет отличать реальность от морока? Но... как же Лиам? Что будет с ним? Кузен не сможет без нее, Лилит погубит его, погубит их всех! В поисках поддержки женщина посмотрела на Приму, покачивающуюся с пятки на носок и перебиравшую оборку на юбке пальцами с обкусанными ногтями. Девочка выглядела спокойной, даже скучающей, словно срыв Жозефины был не более важен, чем танец пыли в луче света. - Это же было по-настоящему? По-настоящему, да? - женщина умоляюще посмотрела на Приму, размазывая слезы по щекам; ее голос срывался на сдавленный шепот: Жозефина не хотела, чтобы Лилит видела ее такой; не сейчас, не после того, как Жозефине померещились Лилит и Мэри. - Не по-настоящему, - протянула Прима, - зависит от того, насколько во все это верить. Если постоянно думать, что все беды только от Лилит, то в итоге так все и окажется. А если отвечать за свои поступки... то, может, окажется, что все было не так уж и плохо? - Паршивка, - зашипела Жозефина, замахнувшись на заливисто смеющуюся девочку, - много ты понимаешь?! Живешь здесь из милости, а еще смеешь дерзить! - Я живу, где мне удобно. А ты так можешь? - увернувшись от костистых пальцев женщины, Прима прошмыгнула мимо нее и унеслась к лестнице; эхо ее смеха разлетелось по холлу, Лилит, сидящая за трюмо, обернулась в явном раздражении, свела брови, льдисто блеснув глазами, и Жозефина устремилась прочь по коридору, в свою комнату, чтобы запереться там, укрыться от посторонних глаз и дать волю слезам. Долго сдерживаться вредно, нервы женщины и так не здоровы: много переживаний за кузена, постоянные волнения из-за Лилит, теперь еще и это. Жозефина ворвалась в свою спальню, захлопнула дверь и прижала ледяные ладони к щекам. Ничего не было, Мэри не приходила в отель, и ей просто почудилось. Показалось, только и всего; слишком долго Жозефина была одна, но ничего не поделаешь: это ее наказание, ее крест. И она обязана вынести все это ради Лиама.