Впусти, я же стучусь

— Почему ты не хочешь быть со мной? — Чонгук стоял напротив парня и не отводил взгляда, ожидая любого объяснения, даже нелепого. Но Чон Хосок неприступно молчал, едва сводя брови. И как можно быть хотеть с тем, от кого не веет желанным теплом. Прошёл год, как Хосок испытал сильнейший стресс в своей жизни. Он не плакал и даже не жалел себя, скорее, мирился с вырванным сердцем, которое растоптал мужчина, обнажая зубы и ямочки на щеках. Знакомство произошло согласно сценарию романтичных дорам: забытый зонтик, продрогшее тело и очередной красавчик в дорогой машине. — Ты околеешь сейчас. Не ломайся, приставать не буду, — водитель завораживал уверенностью, словно Чон ему чем-то обязан. Да и где он проболтался, что против приставаний. — Твоему сиденью пизда, мистер доброжелательность, — брюнет по привычке язвил, а после кусал собственный язык, который держал в себе самое опасное оружие против тех, кто трогал его интерес. — Ким Намджун, но можно просто Намджун, — пропуская мимо ушей колкость парня, мужчина тронулся с места. — Чон Хосок. Не смотря на острые шипы, которые брюнет строил вокруг себя и без зазрения совести пускал в других, Намджуну было, откровенно, плевать. Грубость не трогала, косые взгляды игнорировались, а попытки чем-то задеть и те веселили. Хосок ничего не мог с собой поделать: стоит ему почувствовать хоть малейшую симпатию к кому-нибудь, то сразу из очаровательного парнишки он превращался в ходящую язву. Может, защищается, может, по-другому просто не умеет, чёрт его знает. Но уверен, что с такими темпами точно останется с четырьмя кошками в обнимку. Пять — казалось через чур, самому есть хочется. А здесь, из неоткуда появляется броня похлеще всяких сказочных щитов. Он знает, как сглаживать углы, знает, что и когда сказать. Но ещё лучше справляется с умением открывать человека и выворачивать того наизнанку. Хосок не стал исключением. Уже на третьем свидании он отдался на заднем сиденье, матеря себя на утро отборными словами. На четвёртом стонал имя в чужой постели. Стыд охватывал похлеще американских горок, заставляя ругать себя перед зеркалом. Но вот появляется перед ним макушка с пшеничным цветом волос — и Чон уже перебирал другие эмоции: первым затянуть в тиски или поломаться для приличия. Зато в чужих глазах стояла глубокая уверенность в том, что он получит и каким образом. Иногда Чон задумывался, не пролез ли тот в его голову, потому что кажется, как тот его знает вдоль и поперёк. Знает то, что сам парень в себе не в силах понять. По крайней мере, в сердце он точно забирается, разбивает любые постройки, превращая их в груду камней и пыли. Тем не менее, брюнет не решался спросить, что между ними происходит, потому что об отношениях никто не заговаривает, любви до скончания веков не обещает. Никто даже не говорит, спит ли кто с ещё кем-нибудь. Потому что Хосок не спит, не думает о других, а вот его причина бессонных ночей — не знает. Сколько таких наивных Хосоков в его арсенале, скольким он дарит жаркие поцелуи и чьими ещё стонами наслаждается за занавесом сумрака. В один из дождливых дней, брюнет нарочно промокал на улицах города, стараясь хоть немного в себе разобраться и набраться храбрости. Но всё, чего ему получилось добиться: температура, сухой кашель и нотации от старшего. — Тобой можно теплицы обогревать, — бурчал Намджун, сидя на краю постели. Десятый раз за утро мерил температуру, заставлял обильно пить тёплую воду и следил за каждой таблеткой. Хоби обижался, что с ним нянчится, как с безруким ребёнком. Не дают и слова вставить, заставляя только слушать «надо». Но в то же время радовался не хуже пятилетнего дитя от бурчания, от заботы, от хмурого вида и от того, что он точно ни с кем не проводит вечера. Спит на диване, рано встаёт и готовит завтрак, улетая на работу. Выходной — он весь его. Поцелуи в лоб, тёплые руки по щеке и опять недовольный тон. Хосок сам не заметил, как начал молиться: подольше бы болеть, потому что он чувствует себя ещё лучше, чем без температуры. Но что ещё больше пугает — так это, как он не заметил, что влюбился. Влюбился подростковой наивностью. Не сознаётся, ибо и не видит смысла. Его читают без разрешения, влезают в самую душу, забирая её по кусочкам. Не сопротивляется, отдаётся, выжидая два пути: его превратят в руины или донесут до небес от счастья. Всё запутанно и страшно. Ведь он до сих пор молчит и ничего не обещает. А так хотелось услышать… Чёрт его знает. Не ждёт серенады о великой любви, не уверен, что тому вообще не наскучит Чон уже через пару недель. Но всё равно хотелось услышать что-то особенное, чем может похвастаться перед самой смертью и сохранить где-то глубоко внутри. Даже если сломают, растопчут или выбросят — в его руках останется нечто ценное: напоминание, что всё было не сном. Только Хосок выздоравливает, и их встречи стали намного реже: один старается не скучать и отрываться с друзьями, второй оправдывается работой, возможно, ночными утехами тоже. Естественно, Чон ревновал. И так бесился от того, что ничего предъявить не может. Ведь кто такой Хосок? Очередная временная потеха. Не то, что Намджун — воздух и вода. Ему не откажешь, не прикажешь и не скажешь, как парень лечит старые раны, разрывая новые и более глубокие. Стоит тому поманить пальцем и брюнет отдастся без остатка. Стоит косо посмотреть — и парниша захлопнется, не решаясь злить сильнее. Даже когда горло обжигает четвёртый бокал чего-то крепкого и не особо вкусного — все мысли о том, как вцепиться пальцами в пшеничные волосы, как заглянуть в желанные глаза и кричать имя. Кричать так, чтобы у того перепонки гудели, чтобы тот совсем терял контроль. И больше никому, ни единой души в этом дрянном мире не отдавал себя. Не разрешал чужим взглядам бегать по себе, обрезал любые подкаты и даже намёки. — Мечтательный болван, — злился на самого себя Чон, откидываясь на спинку дивана. В клубе душно и вязко. Друзья не отставали, а то и опережали, часто вырывая влюблённого из раздумий. — Кого ж ты ебёшь этим вечером? Не говори, что только мой мозг. — Чего? — весело смеётся Кю, оборачиваясь к другу. — Говори громче, тебя не слышно. — Забей, — пятый бокал, а действует всё только на тело. Раздражает. — Тебе надо развеяться. Смотри, какая Арым. Она точно знает, как взбодрить, — тот жестом что-то показывает, и девушка свободно усаживается на ноги Чона, не стесняясь раздвинутых ног. Спиной к окружению и лицом к пылающему лицу. Руки нежные и ласковые, умело двигающие по телу. Поцелуи в шею меняют настроение за доли секунды, зубы оттягивают кожу. Хосок пытается, честно пытаются расслабиться, только не получается. Не от этого человека он ждал ласки и такой податливости. Не её голос требовал мозг. И уж тем более не её формы желал вкусить этой ночью. Долго не продержался, мягко избавился от девушки, попрощался и двинулся домой. Сегодня не получилось забыться, значит, нужно идти спать, а потом пробовать заново. Пробовать до тех пор — пока не получится. Ещё немного и будет же больнее, точно будет. Но сон, как рукой, сняло, когда перед его дверью стоял злой мужчина. Где-то в дали пряталась волнение и переживания, но злость сильнее. Она заставляла сжаться, почувствовать вину за любой свой шаг и просить прощение ещё не зная, где вообще оступился. — Что с телефоном? — а нет, вот он страх: голос пронзал насквозь. Таким разъярённым Чон его ещё не видел, да и вообще не думал, что тот бывает таким. — Чего? — Какого хера твой телефон выключен? Два часа ночи, до тебя дозвониться с вечера невозможно. Парень судорожно достаёт мобильный, и тот отказывается включаться. Сел. — Заряжать не пробовал? Почему я должен переживать и думать не пойми о чём? — с минуту молчит и после выгибает бровь. Не нравится, ох не нравится эта реакция. — Так вот оно что, — хмыкает и становится как-то пусто. Это точно что-то не то. Лучше пусть злится, там живее глаза, там брюнет даже в оковах страха чувствует себя нужным. Даже если выдумано — плевать, ведь в такое время его ждали, его требовали. — Намджун? — Ты бы хоть смс скинул, что на свидание двинулся. — Какое свидание? Хосок не понимает, да и особо не хочет. Над ним просто издеваются, мстят за какой-то проступок. Только какой — второй вопрос. — Вижу, что удачное. От неё припиздовал? Понравилось хоть? — сухая рука касается его шеи и пальцами растирает маленький участок кожи. Арым, точно. Он же из клуба пришёл, про который успел постыдно забыть. — Не был я ни на каком свидании, — хватает чужую руку, но убирать её не решается. Не хочет. — Веселился с друзьями, а это шутки ради. — Странные у вас шутки, не находишь? Встречаешься с одним, а позволяешь лапать другим. — Встречаюсь? Земля обязана быть под ногами, он же стоит и не падает. Но почему же тогда её не чувствует, почему ощущает бесконечное падение. Невозможно так двояко разрываться. Хотя, с тем, с кем он стоит — возможно всё. Человек не знает правила вселенной и нарушает любой не нравившийся баланс. Намджун молчит и изучает: парень над ним в конец издевается или придуривается полным дураком? А потом резко улыбается. Опять читает, как открытую книгу, пока собеседник снова не может разгадать Кима. — Подожди, ты думал, что у нас такая дружба? — Нет. — Значит думал, что тобой пользуюсь. Всё-таки полный дурак. Чон опускает взгляд и пялится на свои кроссовки, словно в первый раз их видит. Стыдно до молекул в костях, до иголок под ногтями. Сейчас его обсмеют и оставят на грязной лестничной площадке. В клубе постарался забыть, а в итоге лишил себя последней надежды. Браво, выше всяких похвал. — Хоби, ты продолжаешь удивлять, — Ким не ждёт и в объятиях сжимает худощавое и опьяневшее тело. Гладит, как маленького ребёнка и целует в макушку. — Если бы я пользовался — зачем тогда трясся над тобой, сбивая температуру? Не проще было бы переключиться на менее проблемного? — Не знаю, об этом я не думал. — Ты много думаешь не о том. — Возможно. В тот вечер Ким не приставал, намёка не давал на привычную с ним ночь. Обнимал так крепко, что никакой зверь не вырвется; на ухо шептал щепетильные комплименты и до утра сопел, мелодично убаюкивая табун тревожных мыслей. Счастлив ли был Хосок? Безумно. Но запутался ещё сильнее: значит, имел право спрашивать, значит мог требовать и выяснять с кем проводит время плод его наивных чувств? Или стоит наступить новому дню, как всё растворится. Нет никаких отношений, только отравляющая реальность. Правда день обрыва не наступал, Хосок не просыпался: Намджун из раза в раз повторял, что такое отношения и ни раз вгонял в краску за проступок Чона. — Надо было раньше чётче изъясняться, кто виноват, что мне сложно прочитать твои мысли, — бурчал брюнет, утыкаясь в чужие ключицы. — Порой мне кажется, что тебе года два, а не двадцать три. Но не могу соврать, что наивность не привлекает. — Тоже мне зрелый мужчина. — Не так? — Так. Изо дня в день Чон утопал, не верил реальности и падал в бездну. Последний летний день он провёл возле набережной, куда поздней ночью вёз его Ким. Тот практически не спал, утром нескончаемо зевал, но умудрялся даже в таком состоянии бурчать на непослушного парня. Без придирок к себе Хосок уже не мог представить будни, выходные и всю жизнь. Знает, что всё говорится любя и только чуточку из вредности, которая лидировала всё равно именно у брюнета. Прохладный песок проскальзывал средь пальцев, пока парни встречали рассвет и покрывались мурашками от влажного воздуха. Шум волн заставлял верить в самое лучшее будущее. И Хоби не отказывал себе в этой вольности. Последний курс, дальше работа, которая неизвестно сколько сменится. Но чего представлять точно не хотелось, что пшеничного мальчика сможет кто-то заменить. Пусть и давно статус мальчика тот перешагнул. — Переезжай ко мне, — Намджун не смотрит в его сторону, утопает в солнечных лучах и окончательно прячет ноги в песок. — Ты предлагаешь съехаться? Не то, чтобы Хосок не думал об этом. Скорее, безумно ждал и боялся напрашиваться: терять идиллию было бы слишком опрометчивым поступком. А когда что-то предлагает Джун, то это считается естественным. Он лучше должен знать, когда и чему следует случиться. Потому что Чон не в силах решать, лишь метаться и сгорать в сплетении душ. На большее его юный рассудок не способен. Ведь сейчас, не касаясь и пальца своей безудержной любви, он не чувствует себя одиноким. Он верит словам из хриплых уст, ощущает, как в нём нуждаются. Ким неразговорчив о внутреннем вихре, но его поступки говорят о большем, чем миллионы сказанных слов. Его глаза повествуют о том, что ещё не описали великие умы. Его нежность и забота лелеют мечты и вырывают сомненья с корнем, сжигая те, как ненужный мусор. Он неидеален, Хосок видит и настолько не дуреет, просто именно Ким стал наиболее близок к его понятию счастья. — Я хочу, чтобы ты чаще был рядом. С твоей учёбой мы всё реже видимся, и меня это не устраивает. Мало мимолётных встреч. — Твоё терпение лопнет уже через неделю. — Будет повод наказывать тебя глубокой ночью. Может, в обед тоже. И от десерта не откажусь. — Господи, Джун, — краснел, улыбался и метал взгляд по берегу. — Я не могу так возбуждать тебя. — Ты можешь куда больше, душа моя. Поцелуи старшего мягко и мокро покрывали плечо брюнета. Рука от груди спускалась к зоне паха, заставляя хозяина томно выдохнуть. Чон не отводил взгляда от воды, пока слева от него мужчина в очередной раз доказывал свои чувства, желания и потребность в бледном теле. Острые зубы изводили кожу, язык притуплял мысли. Джуну всегда мало, насытить внутреннего зверя не получалось. Дело даже не в сексе, а в реакции на его манипуляции. В туманных глазах и податливости. Рука залезла под шорты, гладко скользила по члену и изводила своей неторопностью. — Нас могут увидеть, — старался возмутиться Хосок. Всё-таки это не спальня и даже не заднее сиденье автомобиля. Это даже не закрытая раздевалка в торговом центре, где Чон задыхался без возможности издавать и звука. Шлепки громкие, дыхание горячее, закончившееся штрафом на кассе. Намджун нисколько не смутился, пока Хосок ёжился от чужих немых укоров. Больше на такой опыт не соглашался. Но сейчас не раздевалка, вокруг нет никаких стен. Здесь небольшой отдалённый пляж, на который могут и в такую рань припереться любые желающие. — Пусть завидуют, — опять уверенность в своих действиях. Нужно отказаться, остановиться, прекратить откровенные ласки, даже перехватил чужую руку. Но Ким не останавливался: ритмично будоражил, выбивал воздух поцелуями и шептал вскользь о трясущемся теле. — Джун, это непр… неправильно. — Так останови меня. — Не хочу. — Тогда всё правильно, Хоби. Ты не менее развратный мальчик, — кусал тот чужую мочку уха. — Ещё немного и ты будешь готов раздвинуть ноги прямо на холодном песке. — Пожалуйста, — молит, не просит. Ведь правда будет готов, он давно готов отдать всего себя на любой каприз старшего. Ибо именно Ким научил любить секс под прицелом опасности, под жаждой чего-то нового и запретного. Потому что в конце он знает, как крепкие руки удержат рядом и не отдадут в обиду. Не позволят посторонним уловить близость трения их контакта. И подтверждает: — Расслабься, своим сокровищем не делюсь. В боксерах мокро и липко, дыхание ещё прерывистое, а веки полуприкрыты. Не сдержался, простонал и обмяк под интимной игрой. Намджун улыбается и утягивает брюнета в машину, где протягивает салфетки. Если с рукой проблемы не такие серьёзные, то под одеждой ситуация не налаживалась. Чон откровенно считал себя грязным во всех смыслах, поэтому достал из багажника другие вещи, на заднем сидении сменил их, мимолётно подумав о продолжении. Намджун не теряет своей нежности и после возвращения домой. С переездом помогает, удивляясь, какие вещи хранит младший, ибо ни разу их не видел. Потакает мелким прихотям, не разрешает поднимать слишком тяжёлые коробки. — Я не такой нежный, хватит думать, что мой предел — бутылка воды. — Согласен, но если всё равно увижу, как ты тащишь эти коробки — разозлюсь. Не лишай возможности о тебе заботится. С моим напорством стоит смириться с тем же счётом, как я мирюсь с твоим острым на слова языком. В переезде было самым тяжёлым не сбор вещей и даже не новая обстановка, а пристальная наблюдательность за тем, как он раскладывает вещи. Мечется, не осознавая чужих устоев. Да, со временем они привыкнут и создадут обстановку, которая устроит обоих. Но сейчас то куда деваться? Притвориться, что нужна одна полка или нагло врываться в чужие расстановки? — Не смейся надо мной, это не так просто, — сдаётся Чон, тяжело рухнув на край кровати. Плечи опущены и голова разрывается: они съехали и они опять же — съехались. В этом понятии он умудряется держать сразу две эмоции — раздражение и восторг. — С тобой всегда не просто, душа моя. — Это ты меня сейчас так оскорбил? — Нисколько, лишь факт. Ты не простой человек, Хоби, с тобой бывает очень сложно. Можешь часами говорить и без умолку рассказывать о бытие, когда по-настоящему важные вещи частенько утаиваешь. Сам, называется, догадайся, разберись и реши. — Я не прошу тебя решать мои проблемы. — Просишь и себе в этом не сознаёшься. — Хочешь сказать, из тебя так просто слово выдавить? Меня ты хоть по мимике, движениям тела и прочей хераборине легко читаешь. А я? Я не владею такими способностями, чтобы пробить твои нечитаемые эмоции. Если ты открыто их не показываешь, то хоть убейся и заройся — хрен поймёшь, о чём ты думаешь. — Не достаточно остального, что делаю? — И вот опять. Выставляешь меня импульсивным идиотом. Речь не о поступках, Джун. Ты делаешь куда больше, чем я смею просить. Но иногда, самую малость — чувствую себя ненужным, потому что не слышу… не знаю, что-то важное не слышу. — Я люблю тебя? — Может, — и только через несколько секунд брюнет в изумлении хмурит брови. Показалось? Впервые за три месяца он слышит эти чёртовы три слова. Важные для него три слова. — Прости? — Я люблю тебя, — не вопрос. Захотел — получай. — Это достаточно важно? — Не тогда, когда это сказано под напором. Хосоку грустно. Так ждать слова, минуту назад произнесённые самым дорогим человеком, и не получить предполагаемых эмоций. Они звучат куда угрожающе, чем должны. Превращаются в последнюю соломинку до полного разрушения. Что же с ним делает Намджун, в кого пытается превратить? — Солнце моё, — Ким прижимает к себе потухшего парня и гладит по голове, словно держит котёнка. — Ты значишь для меня куда больше, чем можешь себе представить. Не выдумывай глупости, ладно? Если тебе так важно — я буду говорить о любви каждый божий день. Если это всё, что тебе нужно — скажи, я не скуплюсь на признаниях. Чон утыкается в чужую грудь и готов разрыдаться от бессилия. Много всего, кроме мужчины напротив — его всегда мало. — Мне важен ты, не слова, — признаётся брюнет. Заставлять выжимать из себя слова он не хочет, ибо не получит от них того, чего так желает. Возможно, в будущем, далёком будущем он научится повторять «Я люблю тебя» хоть сотню раз за сутки. А сейчас, сидя в тёплых объятиях он понимает — рядом, вот что нужно. Но сентябрь в наглую смеётся над ним, отбирая Джуна. Произошла какая-то страшная утечка, мужчина на нервах битые сутки. Может ночевать в чужом здании по два-три дня. Он старается, видно как пытается уделить внимание Хоби, просто получается хреново. А последний скучает до боли в висках, но не ругается, понимает и ждёт. Пытается не упускать возможность и больше времени проводить в учёбе. Отчего-то хочется быть подстать своему партнёру, чтобы тот гордился им не меньше, чем младший гордится своим возлюбленным. Только учёба проходит ровно: не плох, не хорош. Мысли всё равно из раза в раз возвращаются к пшеничному мальчику. Хосоку становится непривычно от того, что начинает привыкать к пропажам Намджуна. Опять глупые мысли. Просто тогда он не мог себе позволить что-то требовать, потому что не знал — какая грань между ними. А сейчас то знает — он весь его мир, всё счастье и боль. Может, Джун любит не так сильно, как это делает Хосок. Но постепенно становится как-то плевать. Хоби эгоистично не хочет отпускать всё, что успели ему подарить: все прикосновения и тихие слова на ухо, интимные ночи и даже возникающие ссоры. Любой упрёк или похвала — воспринимаются как очередной подарок судьбы, ведь брюнет больше не один. Он не глотает одиночество вперемешку с крепким виски. Он глотает безмятежность совместных дней. И возможно. Самую малость. Одного человека. — Тебя и сегодня не ждать? — парень поник, не ожидая ободряющего ответа. Дом тихий и пустой. Телевизор на фоне нисколько не спасает. — Душа моя. — Я понял. Не переживай, у меня всё хорошо. Я всё ещё люблю тебя. — Я скучаю не меньше, радость моя, — молчание затягивается дольше положенного. — Хоби? Скажи, за что ты переживаешь. Через телефон тебя читать сложно. — Мне кажется, что у меня появился конкурент. Ты же жалеешь, что предложил съехаться? Не верит, что сказал. Не верит, что нашёл в себе такие силы. Ибо не страшно спросить — страшно услышать ответ. Ведь его не забрать назад, не притвориться о его незнании. — Солнце, — вздыхает и по-доброму усмехается Джун. — С тобой давно никто не сравнится. Мне нужна твоя улыбка и твой аромат. Твоя мятная паста, которая врывается в меня с утренним поцелуем. Я жалею лишь о том, что не забрал тебя ещё раньше. Можно было забрать в первый день знакомства, но, думаю, тогда бы показался через чур наглым. — Ты и сейчас не менее наглый. Оживляешь дохлых бабочек, аж живот скручивает. Глупо улыбается, глупо расстилается на кровати и закрывает лицо, словно того видят. Словно за ним пристально наблюдают и ждут первой слабости. — Заканчиваю с последними указаниями и еду домой, душа моя. Три дня я не посмею от тебя отлипнуть. — Да кто тебе вообще даст такое право, — а думал, уже глупее улыбаться не может. Намджун не соврал. Окружал собой сутки напролёт и в понедельник не пустил в универ, желая насладится Чоном подольше. Тот особо и не сопротивлялся. Найдёт другой способ для гордости перед карими причинами жить. В Рождество Намджун настоял на знакомстве со своей сестрой, которая, признаться, оказалась ещё милее. В шутку флиртовала и оценивала вкусы своего братца. Проболталась, что самые долгие отношения у мужчины были всего полгода, поэтому и удивляется, как цепко молодые люди держатся друг за друга. Хосок засчитал себе внутреннюю победу. Восемь месяцев для него тоже не были шуткой. А потом его день рождения и ещё один повод влюбиться за оригинальность своего возлюбленного. Ещё на один шаг поднимается к небесам, на которые Ким всё-таки уносит его. Больше нет подвохов, Чон чаще говорит на тревожные темы и получает ответы абсолютно на все свои вопросы. Его понимают, его слышать и им дорожат. Самое главное — его принимают и любят таким, какой он есть: с язвами и излишней импульсивностью. С наивной душой и жаждой внимания. Мир дарит так много, что, кажется, только следующим летом осознаёт — переборщил. Следующее лето после своего выпускного Хосок ненавидит. Это адское время, когда его швырнули с неба в колючие дерби. — Ты больше мне не нужен, — холодный, как глыба льда. — У тебя есть два дня собрать вещи и съехать. Переночую в отеле. — Джун? — Ты не ослышался. Я наигрался и прошу по-хорошему разойтись. Чон дрожит не на шутку: ему дурно и страшно. Дурно от того, что услышал и страшно от того, что это действительно происходит. Ведь Хосок поверил, он уже смирился с будущем, где есть они, а не один Чон. — Пожалуйста, скажи, что ты пытаешься меня за что-то проучить. Джун, не поступай так. Молчит, сильнее стали накатывает своим присутствием. И даже когда уходит — продолжает давить, сжимать и лишать воздуха. Пока Чон не взрывается и не падает на колени. Оставил там же, где подобрал. На этой самой дорожке. Прохожие нелепо косятся, кто-то посмеивается и в открытую тыкают пальцем. Вот значит, как заканчиваются сны. Вот она плата за непростительно долгое счастье. Ха. Брюнет не рыдал, потом и не злился. Здесь куда больше, чем опустошение, ведь голыми руками вырвали сердце, признаваясь о его ненужности. Хосок вообще ему был больше не нужен. А вот Намджун — да. Спустя месяц, второй, за ним и пятый — всё ещё нужен рядом. Потому что больше не дышится, не влюбляется, не живётся. — Потому что мне не нужны отношения, — грубо отвечает Хосок, даже не посмотрев на Чонгука. — Перестань за мной ухаживать, бесполезно и смешно. — Не вижу ничего смешного в том, что ты мне нравишься. — Видишь, даже в этом мы отличаемся. Мне смешно от твоих чувств. — Нельзя постоянно всем отказывать. Я знаю, что не первый пытаюсь окутать тебя своей заботой, но… — А кто сказал, что она мне нужна? Я просил вас? Кто вы, блять, такие, чтобы вставлять свои «но» в мою жизнь? — Расслабься, — раздражённо отвечает Чонгук. Хосок вскипел, закатывая глаза и убегая прочь. Смена закончилась, можно бежать домой и больше не страдать от всех желающих помочь. Все как будто нарочно ковыряют старые раны и лепечут о какой-то любви. Она уже была и последствия не понравились. Не хочет больше. Не жаждет. Не ждёт. Со вчерашнего дня и не надеется. — Я говорила тебе, что он любит тебя куда сильнее, чем ты, Джун, — сестра печально смотрит на убегающего парня и хлопает брата по плечу. — Ты страдаешь, но живёшь. А он не делает последнего. Год без тебя его не спас и ни от чего не защитил. Ибо я была права: Хоби имел право выбора. Он мог сам решить, что стоит сделать, а в чём нет нужды. А ты отнял у него эту возможность, сбегая в другую страну. — Я не хотел. Не хотел его обременять: он очень любит эту страну и не представлял себя вдалеке от своей семьи. — Думаешь, вдалеке от тебя представлял? Глупо. — Мне стыдно перед ним появляться. Он не достоин ещё раз мучаться из-за меня. — Пошлёт — сам виноват. Но дай ему шанс выплюнуть яд в лицо. Дай ему шанс отпустить тебя, чтобы продолжить свой путь. Джун идёт следом, не решается догнать и окликнуть. Старается быть незаметным, но в какой-то момент Хосок сам останавливается и резко поворачивается в сторону. Минуту всматривается на другой край дороги и после снова шагает вперёд. Ким не успел вовремя завалить банальным «Я люблю тебя», оставив фразу только в день переезда. Ким опоздал с извинениями. Намджун потерял право любить Чон Хосока в тот же день, когда повернулся к нему спиной. Поэтому отступает и идёт в противоположную сторону. Хмыкает и ненавидит себя сильнее прежнего. Но молится, чтобы Хоби нашёл своё новое счастье. Он правда подарил куда больше, чем смог отдать. — Намджун! — уже кричит Хосок, догоняя его. — Мерзавец, кретин, подонок, — не ограничивал себя в высказываниях парень, оставляя звонкую пощёчину на чужой щеке. — Продал дом, исчез и не дал и шанса снова поговорить. Да кто ты после этого? Ким улыбается, потому что слышит. Больно, колко и правдиво. Но слышит же. — Ты ещё и трус. Почему я правду узнаю от твоей сестры, а не от тебя? Что всё это значит? Ты правда боялся признаться в переезде в другую страну? Блять. Джун тупит взгляд и не до конца соображает. — Да ты вообще можешь представить, что я пережил за этот год? Я ненавижу тебя, так сильно, что горло сдавливает. Мне хочется заставить жалеть, что ты родился на этот свет. Хочется дать в нос, а потом душить до потери пульса. — Я люблю тебя, — вырывается раньше, чем понимает. И повторяет: — Я так сильно люблю тебя. — Не смей говорить это, смотря мне прямо в глаза. Ты больше не имеешь на это право. — И всё же я люблю тебя. — Лучше молчи. Я долго молчал и это не твой час. — Но я люблю, Хосок, до сих пор как глупый мальчишка. Пшеничный мальчишка — желает исправить и молчит. — Ты ужасный человек, Ким Намджун. Ты оставил меня, показывая моё место. Эти двое так давно не виделись, что разговор иронично перетекает в скандал. Прости. Убирайся. Я сожалею. Ты не услышишь от меня, что я скучал. Что страдал. — Но я скучал и страдал, Джун. Всё по твоей вине. — Позволь мне получить второй шанс. — Ты его не достоин. — Ладно. — Так быстро сдаёшься? — хлеще вскипает Хосок. Да что с этим парнем не так. — Не хочу создавать ещё больших неудобств, — и получает удар в грудь. — Только попробуй, Джун. Только, блять, попробуй ещё раз исчезнуть. Я убью тебя в тот же день, когда ты об этом подумаешь. Мне паршиво без тебя, хоть и стыдно признавать. Я правда тебя ненавижу. Но всё ещё не дышу без твоего ворчания. Я заебался быть ненужным. — Ты всегда был нужен, Хоби. — Видимо, не настолько, чтобы забрать меня с собой в новую страну. Самая дурацкая причина расстаться. Измена была бы хоть оправдана. — Нужно было изменить? — Тебе яйца давно не отрывали? Хули ты снова меня злишь. — Прости. — Матерь божья, в кого ты превратился, — хмурился Чон, — сюда иди. Не ждёт, сам хватает за футболку и притягивается ближе, впиваясь в сухие губы. Может, ещё тысячу раз пожалеет, что дал второй шанс. Может, второе расставание не оставит в нём больше ничего. Но Хосок может сказать единственное: Одно лето подарило человека. Второе отняло. И третье выбило из колеи. Не уверен: слабость в нём заиграла или остатки убитых чувств. Не уверен, сколько осуждений получит в спину. Просто хочется, понимаете? Хочется утопать в Джуне, а не в тупой гордости. Чон согласен допустить ошибку. Но только если она будет связана с Намджуном. Пусть это провал и успех. Пусть это яд и свобода. Ведь в конце концов, кто вправе осуждать их историю? Никто. Даже Хосок. И тем более, Ким Намджун.

The End.