Глупости

Даки задыхается. Хочет собственноручно вырвать свои забившиеся легкие, хотя бы на время избавить себя от боли в зияющей грудине — думает, поможет. Но сейчас у нее и на это времени нет. Нужно бежать. Иначе нагонят. Иначе — смерть. Даки перескакивает с крыши на крышу и едва не соскальзывает вниз — в последний момент остатками пояса цепляется за козырек. Останавливается на секунду, оборачивается. Все-таки всхлипывает. Скоро чертов рассвет. Скоро… Охотники скоро могут вернуться за ее головой. Это единственное, о чем она сейчас может думать, спасая остатки жалкой жизни. Жизни, которую в последний момент все-таки сумел отбить у охотников братец. Ценой своей. Даки снова двигается с места, стискивая зубы от боли. Тело совсем не регенерирует, отсеченная рука все не восстанавливается. Но Даки на это плевать, она даже забывает поскуливать от страха и бессилия. Даки осталась совсем одна — зализывать страшные раны теперь ей тоже придется одной — потом. Сегодня братик ее бросил. Оставил одну в этом злом и страшном мире — мире уродливых людей, которые так и не расплатились с ними по счетам. И не расплатятся, если Даки сейчас не спасется. Она не должна была подвести братика. Он же не зря учил ее выживать последние сотни лет. В один момент Даки замирает, оказываясь на окраине квартала. Ноги дрожат, но уже не от липкого чувства тихого преследования, нет. Ее спасение совсем рядом. Стоит только оступиться — соскользнуть вниз. И Даки соскальзывает. Падает. Проникает в полуразбитый дом, сразу же опускаясь на пол. Дыхание снова сбивается. Но уже в немом диком трепете. Даки не сдерживается — по-детски улыбается. Как раньше улыбалась братику. Как всегда улыбалась Господину. — Мудзан-сама… Там охотники… Они моего братика… Убили! Убили братика! — в Даки кричит слепое отчаяние. Даки захлебывается надеждами, что Господин, сейчас замерший, стоящий к ней спиной, повернется, подзовет к себе, пройдется теплой рукой по ее заплаканной щеке — успокоит, защитит. Спасет свою особенную красивую сильную девочку. Но Мудзан-сама продолжает стоять перед ней застывшим изваянием. Не спешит оборачиваться — одаривать теплым спасительным взглядом. А Даки теряется, все не может понять: трещины на посеревших стенах сейчас занимают Мудзана-сама куда больше, чем она и ее сбивчивые причитания. — Гютаро убит, значит… — вкрадчиво проговаривает про себя Господин — Даки окатывает беспокойная дрожь. В голосе Господина непривычный холод, сталь, но Даки, конечно, не принимает это на свой счет: Господин просто тоже очень-очень опечален смертью ее братика. Даки понимает. Она же не глупая. — Простите, Мудзан-сама… Я обещала быть вам полезной… — И ты была бы полезной, если бы не мешалась под ногами у своего брата, Даки. Но это уже неважно. Я не злюсь на тебя. Мне все равно. У Даки перед глазами все размывается, словно по чужому щелчку. Внутри под ребрами что-то обрывается. Ломается. Нет-нет-нет. Мудзан-сама просто расстроен, Мудзан-сама просто… Просто даже не хочет смотреть на нее — настолько ему сейчас все равно. — Я… я все исправлю, Мудзан-сама!.. Я стану сильнее, я… стану полезнее братика! Я ведь… я особенная! Мудзан прикрывает глаза. Кажется, на мгновение морщится, будто в нос ему ударяет неприятный запах. — Ты — глупая. Твой брат погиб из-за тебя. Бесцельно, бесполезно. Ты понимаешь, почему? Даки молчит. Не понимает — она совсем не понимает Господина. Даки… боится его сейчас понять. — Для него ты была особенной, Даки. Даки бездумно хлопает заплаканными пустыми глазами. Ну и какая теперь разница? Разве сейчас это важно? Разве сейчас не важно, что зато она, Даки, выжила? Как братик и хотел. Даки не сводит взгляда со спины Господина. Пустота в глазах снова сменяется тупым отчаянием. — А я… а я для вас была особенной, Мудзан-сама, да? Вы говорили, что я сильная, вы говорили, что можете на меня положиться. Я… еще могу быть полезной, Мудзан-сама!.. Пожалуйста, дайте мне шанс!.. «Дайте шанс выжить». Даки склоняет голову так низко, что почти ударяется лбом об пол. Мудзан поворачивается к ней. Пристально смотрит, вздергивает бровь. И совсем не меняется в лице. Она так ничего и не поняла. Но даже это Мудзана больше не трогает. — Я дам тебе шанс. Выживешь, значит, и правда особенная. Даки поднимает глаза, полные влаги. Огонек надежды все-таки сладко вспыхивает. Все-таки она правда глупая — Господин ее любит, Господин в нее верит! Она не смеет сомневаться в обратном. — Спасибо, Мудзан-сама!.. Сбивчивый тон Даки перебивается мертвой улыбкой Мудзана. Глаза недобитой девочки-Даки стекленеют: то ли от страха, то ли от благоговения. Она все еще ничего не понимает, не видит, не слышит. Раньше Даки была слишком глупа, чтобы бояться Господина. Теперь ее братик умер — ей больше нельзя оставаться глупой. Опасно. Потому что теперь за опасные глупости придется платить самой. Даки все еще не догадывается, чем и с кем на этот раз придется расплачиваться. Перед ней ведь сейчас стоит не сам дьявол, нет — божество. Божество, на которое Даки самозабвенно молится последние сотни лет. Божества не карают — божества даруют спасение. Шанс выжить. Так думает Даки. Глупая. Глупая Даки не сразу замечает, что Мудзана-сама в этой комнате для нее уже нет. Божество ее покинуло. Оставило одну — выживать. Даки поднимается с колен, осматривается. Пытается позвать Мудзана-сама, но все взывающие слова тугим комом застревают в горле. Даки понимает: Мудзан не услышит ее молитвы, не придет. Не спасет. Он — не братик. Ему действительно все равно. Внутри Даки все замирает. Хочется упасть, взвыть, расплакаться, выбить истерикой помощь, защиту, понимание. Любовь. Но Даки слишком поздно понимает — падать больше некуда — не к кому. — Вот ты где, уродина. Свист катаны сливается с тихим вздохом-полувсхлипом. Выросший из тени Столп Змеи уже в следующие секунды небрежно вытирает катану об ее же пояс. Смотрит на нее с безразличием, презрением. Почти как… Мудзан-сама. Но Даки совсем не больно. Даки обидно. Ее обманули. Все обманули. Господин. Даже… братик обманул — оставил, бросил никому не нужную. Совсем не особенную. Охотник уходит, даже не дожидаясь, когда ее тело окончательно распадется. Видимо, у него есть дела поважнее, чем скрашивать последние минуты жизни какого-то демонического отребья. Жалкого уродливого демонического отребья. Даки цепляется мутным взглядом за удаляющийся силуэт и понимает. Наконец все понимает. Не особенная. Не нужна. Даки рассыпается. Тихо плачет. И вместе с ней рассыпаются и тонут глупые мечты сильной красивой особенной девочки.