"Укрощая волны.."

      Небо чёрное — без капли света дрожит в отблесках молний; ветер шквалистый — заставляет ткани парусов жалобно дрожать — все бьет по лицу леденящей водой — острыми движениями отточенного клинка; волны высокие — разевают зубастые пасти, да рявкают глубоководными чудовищами.       Судно бросало из стороны в сторону, так, что сердце корабля дребезжало драгоценным витражом, и сипело подобно раненому зверю.       Деревянная палуба жалобно трещит вырванным с корнем деревом — под натиском волн хрипит умирающим стоном солдата, проткнутого в битву пиратским мечом; паруса рвутся от ветра, свисают погребальным флагом, и мертвецы со дна передают сочувственное приветствие.       Массивные волны щелкнули пастью у носа корабля, и судно само по себе стало разворачиваться — боком уносимое течением закряхтело, и с гулким звуком ударилось о скалы: щепки разлетелись в стороны, звуком напоминая хруст костей, и палуба разломилась на две части — грузовые ящики и пороховые бочки с грохотом стали вываливаться за борт, следом — люди. С криками боли и отчаяния, с треском разбитых мечт и жизней.       Кэйю выбросило на берег одним из первых — о мелкие заострённые камни он разбил колени и руки в кровь. Рваные остатки белой рубашки пропитались алым рассветом — бутоны открытых ран цвели на ней весенними цветами. Кэйа перевернулся на спину, и липкий песок завалился за шиворот.       Кожу щипало — сотнями игл вспарывало тело после бесчисленного сражения с океаном, в бессмысленной попытке спасти корабль; стекающая по лицу кровь плавно застывала.       Маршрут судна шёл по достаточно безопасной местности, но сегодня шторм настиг и их. И теперь же массивные части корабля медленно исчезали в глубине воды, а его остатки тихо разбивались о скалы до мельчайших щепок — острых и колючих. Зубастые волны становились все более плавными, расплывчатыми, и вскоре вернулись в первоначальный облик — тихий и спокойный шум воды. — Капитан! — выкрикнул звонкой трелью голос, и Кэйа сосредоточил взгляд на синем небе — стало быть, тучи уже разошлись, — У нас потери.       Кэйа моргнул — в ушах все ещё стоял гул волн и криков.       Мужчина подошёл ближе и, взяв за локоть, помог ему приподняться. — Сколько? — выдавил из себя Альберих, шатаясь, и тот сдавленно кашлянул. — Пятеро.       Кэйа смолк, и шум прибоя нежной флейтой сгладил нарастающее чувство паники внутри. — Что с товаром? — Почти весь потоплен.       Они возвращались из Фонтейна, с кораблем набитым до просевшего дна.       Кэйа чертыхнулся и резво оглядел пляж — помимо них ни души. — Где остальные? — Отстраивают лагерь. Боги знают, сколько мы проторчим здесь, — Годвин устало прикрыл глаза, — Согласно торговым маршрутам, мы в самом центре их путей — нас могут подобрать другие корабли. — Дожить бы до этого, — хмыкнул Кэйа и поднялся на ноги.       Его взгляд беглой птицей пролетел по пустырю, щепкам и доскам в песке, и зацепился за одну из дальних скал. Что-то дышит прямо в затылок — ветер шепчет, и Кэйа готов поклясться, сирены завывают его имя — из самых глубин воют в безлунную ночь. Альберих был готов поклясться, что видел там человека — не с судна — чужака. — Посторонних не встречали? — Нет, сэр.       Сознание кружилось калейдоскопом — Кэйа бы поставил жизнь — он видел кого-то ещё.       И теперь чувство страха надёжно вцепилось острыми когтями в сердце.       И сутки тянулись — неясной вечностью бороздили просторы неба, и на счастье солдат, их подобрали через несколько часов — торговое судно принесло к ним течением и оставило в покое у самого берега.       Невидимые силы — не иначе.       По возвращению в Мондштандт, у причала Альберих услышал матросов — седых стариков.       Они оживлено говорили о рыбе; о том, как стало ее мало в окрестных водах; как божества и звери все меньше помогают им. — Что обитает в этих землях? — Кэйа оглянулся, и глаза старика блеснули тайным знанием самой древности. — Ты слыхал про духов, сынок? — спросил он, и Кэйа нахмурился, — Те духи, что хранители вод. Упрямые создания, — старик покачал головой, — Они любят подношения. — В виде затопленных кораблей? — хмыкнул Альберих, — Тогда наш дух должен был вытащить из-под вод всех. — Конечно, — отчужденно отозвался тот, — Принеси-ка лучше на это место угощение, и может тебе повезёт. — Вы много знаете, — сощурился Кэйа, — Встречали? — Встречал, — честно сказал старик, — Но злого. Потопил наши корабли один за другим, да тайфуном перебил половину.       Кэйа опустил взгляд. Возможно, их дух помог им — насколько смог. — Спасибо, — только и ответил он.       Образ чужой тени не прекращал появляться перед глазами днями — все так же мелькал в отблесках молний незнакомым силуэтом.       Кэйя бы в жизни не подумал, что ему придётся задабривать духа морей, но сейчас он битый час, снова, бродил по берегу и окрестным скалам — стирал подошву сапогов, да то и дело спотыкался — об острые камни резал руки в кровь. Она стекала тонкими струйками по смуглой коже, и быстро высыхала под жарким солнцем.       Вдали виднелась скала — та, о которую и разбилось их судно. И сейчас в легкой музыке волны бились об неё, мечтая проглотить целиком.       Соленая вода плескалась поверх гладкого камня — скользкого и ровного. Забраться на него — верное самоубийство; но Кэйа в своих намерениях уверен — волнение сладкой дрожью бурлит в крови, отзывается бешеным пульсом в биении сердца.       Лишь на третий раз существо решает появиться — от него пахнет морской солью и свежестью кристально чистой воды с далёких гор.       Дух заметно удивился напористому человеку — склонил голову вниз величественно. — Тебе нужна помощь?! — все кричит глупец с одной из скал.       Ткани его одежд насквозь мокрые и пропитанные кровью — по нему хлещут холодные брызги тяжелых волн.       Алатус неохотно приоткрывает глаза, и успокаивает океан мимолетным движением пальцев. — Тебе было мало спасения в те разы?       Человек удивлённо моргает одним глазом, да жадно хватает воздух ртом. — Я думал, тебе нужна помощь, — Альберих давится на вдохе — воздух суров с ним — хватает за горло невидимыми руками, — Ты выглядишь одиноко.       Существо сверкает глазами — ярким солнцем; да неторопливо моргает в размышлении. — Что ты можешь предложить мне, смертный?       И голос его грохочет на все пространство океана.       Кэйа сглотнул, и его сердце с гулким ударом смолкло на пару секунд. — Все.       И чужая уверенность поражает века прожитые одним днём. Алатус думает, человек глуп и храбр; Алатус думает, ему бы прожить простым человеком рядом. — Согласен.       Ему бы прожить человеческой жизнью хоть раз — вкусить суши вкус, да запаха земли сырой.       Чужое сердце — в своей же грудной клетке — бьется тихо, равномерно — совсем не божественное; чуть отличное от человеческого. Сяо слышит и это, и каждый шорох: слышит чужое дыхание — чуть рваное и прерывистое дыханием леса.       Зелёные луга все ещё поражают его — дитя океанов — и принимают в лёгкие объятия нежных полевых цветов.       Он чуть склоняется, невесомо касаясь пальцами чужих висков и щёк. Хотелось бы коснуться оголенной кожи, да странную деталь одежды — перчатки — снимать боится — через ткань и без того горят — легким покалыванием отдают в подушечках пальцев.       Щеки обдувает дыхание — чужое, осторожное, и Кэйе кажется, его сердце стучит слишком громко.       Закатное солнце медленно касается горизонта — в нежном движении скользит по зелёным верхушкам елей. — Пойдём домой.       Рука Сяо — рождённого в имени человека — простого, живого — чуть дрожит, и он неуверенно сплетает пальцы. Переплетает их с длинными, аккуратными, да в смущении чувствует, как краснеют вытянутые — отличные от человеческих — уши.       Люди глупые — обвешиваются цепями — украшениями — надевают кольца на пальцы в знак вечной, почти что, любви.       Алатус бы не позволил — божество морей в своих нравах сурово и жестоко, но Сяо — житель душистых долин и лугов — Сяо бы позволил.       И человек забавно заливается смехом — чистым и светлым как безоблачное небо — волосы мальчишки пахнут осенней листвой — красочной и яркой; кожа — мёдом далёких земель. — Твой новый, — Кэйа подбирает слово, силясь распробовать его на языке, — дом тебе понравится, — и стряхивает с волос сухую траву.       Хранитель морей — не имевший ранее дома, не знавший и слова близкого — смотрит внимательно. — Мне уже нравится, — отвечает Сяо, и сердце его трепещет крыльями маленькой бабочки у распустившегося цветка.       Алатус бы тоже позволил ему все.