Gift

      Что вы вообще знаете о перемещениях во времени и пространстве? Чуя вот не знал совсем ничего — и, поверьте, ни капли не страдал. Но судьба — которая лично с ним всегда была довольна жестока — собиралась просветить незнайку-Накахару в этом вопросе. (спойлер: Чуя определенно не нуждался в этом) Все началось с того, как один небезызвестный бинтованный идиот преподнес ему слегка странный подарок на двадцатидвухлетие. Во-первых, сам факт подарка от Дазая выглядел достаточно подозрительно. Он покинул мафию более четырех лет назад, и что-то до этого Накахара не получал от него даже сообщения, да и мастерски игнорировал его звонки, а теперь вдруг Чую ждал презент от бывшего напарника. Стоило ли ждать подвоха? Вне сомнений. И, поймите его правильно, здоровая осмотрительность, когда ты работаешь в мафии, никогда не бывает лишней. Однако временами она служит не самую добрую службу — прямо как в тот день. Чуя готов был сквозь землю провалиться, когда Рюноске — Пьеро, до смерти замученный неправильной Мальвиной — зашел к нему в кабинет и стал свидетелем чертовски странной картины: Чуя, стоя в двух метрах от своего же стола, на котором лежал завернутый презент, тыкал длинной палкой в возможную угрозу. Их взгляды встретились, стоило рыжеволосому услышать скрип двери — и Акутагава поспешил удалиться, не сказав ни слова, лишь лицо его стало похоже на первый снег. Чуя, осмыслив масштаб собственного позора, мудро решил разобраться с этим позже. Сначала стремный сверток, на котором красовались каракули Дазая. Накахара собрал всю смелость в кулак, решая, что использовать способность для защиты от очередного издевательства Дазая — вполне оправданно. Какого же его удивление было, когда под раскрытым свертком обнаружилась не тикающая бомба, а обычная книга, пусть и с немного потрепанной обложкой. Любопытство — тот еще порок, когда дело доходило до Чуи, поэтому ладони сразу потянулись к ветхим страницам, а потом — дело пары секунд — книга загорелась в его руках и синее свечение поглотило его. (позже он узнает, что в будущем ему уготована самая незавидная судьба — купиться на этот трюк еще раз, пусть и при совсем других обстоятельствах) \\       Так вот, говоря о перемещениях. Когда Чуя оказался в неизвестном месте в неизвестное время, первым, что он увидел, был, как не странно, он сам. Только моложе лет на семь. — Твою мать! — они шарахнулись друг от друга одновременно, Чуя во все глаза пялился на собственную уменьшенную версию, и внутри уже кричал от ужаса — неужели в пятнадцать он выглядел так со стороны? В голове, кроме этой позорной, пробегали и куда более пугающие мысли, вроде «какого черта он оказался в прошлом?» и, ну, было ли это прошлым? Или этот дикий лисенок, в опаске уставившийся на него — совсем не он? — Ты… — его младшая версия задохнулась от возмущения, перемешанного с толикой ужаса и обидно маленькой каплей восхищения, -… Это я? — многозначительно закончило его помолодевшее отражение, заставив Чую почти что расхохотаться от безысходности. Он застрял здесь — в прошлом? параллельной вселенной? где-то еще? — и единственный кто в этом виноват — чертов Дазай! (ну, и его неуемное любопытство, совсем чуть-чуть) И — эй, Чуя не привык винить себя в тех случаях, где ответственность за случившееся определенно лежала на плечах лохматого придурка. Этот — один из таких. Поэтому сейчас он мог лишь наблюдать за изучающим его Чуей-из-прошлого, и сердце отчего-то болезненно сжималось в груди. Неужели раньше его глаза так блестели, или это все разыгравшееся солнце над Йокогамой? Неужели его движения были так отрывисты и грубы, пока Кое не вылепила из его атак изящество и плавность? — И какого черта ты оказался здесь? — вопрос вполне закономерный и правильный, вот только Чуя даже не знает, что на него ответить. Правду? Да его собственная пятнадцатилетняя версия с потрохами сожрет. Соврать? Да только в искусной лжи ему соперничать разве что с Акутагавой, даже его каменное личико с этим лучше справится. Промолчать? Как-то уж совсем невежливо перед собой же. — Исправить все? — попытал счастья Чуя, стараясь выглядеть серьезно и загадочно — и не прогадал — аквамариновые глаза загорелись интересом, и флер подозрительности мигом слетел с юного Чуи. Что странно. По мнению взрослого Чуи, такие высказывания наоборот должны делать все в тысячу раз подозрительнее.       Первым, что настоящий Чуя хотел бы убрать из жизни Чуи-из-прошлого, были овцы. В разговоре с самим собой любезно выяснилось, что он все еще занимает незавидную (для Чуи) и почетную (для всех остальных) должность Короля. Юный Чуя еще не испытывал предательства, холодный нож еще не бороздил его грудь, а встреча с мафией — новая константа — еще не произошла. Чуя-из-настоящего подумал, что может перевернуть игру: подготовить самого себя к тому, что ждет впереди, предупредить, обезопасить. Может, научить переживать предательства самых дорогих людей так, чтобы ни одна душа не догадалась об этом. Не то чтобы этому действительно можно было научиться(как, например, обращению с огнестрелом). Одним из первых пунктов в их бесконечно длинном списке дел оказывается Порт. У Чуи нет времени расписывать то, на сколько опасна мафия. Всегда проще показать. Поэтому они оказываются на балконе одной из заброшек, (благо, оба владеют гравитацией)когда в квартале начинается перестрелка. Чуе плевать — он не видит среди мафии знакомых лиц — на падающие замертво тела каждой из сторон. Мальчишка же — Чуя рассерженно удерживает себя-из-прошлого за шкирку — все тянется в бой. — С каких это пор тебе все равно на жизни невинных? — почти детская обида перемешивается с возмущением, и все эти эмоции так ярко выражены на лице, что Чуя чувствует себя учителем, втолковывающим основы неразумному ученику. — С тех самых, когда своя жизнь стала дорога, — выплевывает он, куда грубее, чем собирался, и отчего-то в груди мгновенно оседает вина. Мальчишка хмурится. — Эти люди, — он небрежно указывает на членов мафии, — Мне не ровня. И ты знаешь это. Чуя наконец отпускает его, молча говоря, что тот может идти и геройствовать. Но мальчишка в бой больше не бросается, да и в разборке мафии оказывается совсем не заинтересован. Чуя-из-настоящего ловит его пристальный взгляд. — Какие-то мысли? Мальчишка немного тушуется, но затем вскидывает голову, накинутый капюшон спадает, открывая взору растрепанные волосы. — Я понял. Не вставать у портовой мафии на пути. — Хорошо, — и Чуя ловким движением оказывается на крыше здания, зная, что его копия последует за ним. Мальчишка быстро схватывает, быстрее, чем он сам когда-то. И это странно, потому что если это действительно он в пятнадцать — то какой-то слишком сговорчивый и сообразительный. Будто ему уже провели курс юного бойца, и не эти идиоты из Сурибачи, а кто-то повнушительнее. Первые подозрения закрадываются именно здесь, но Чуя упорно игнорирует их, наблюдая за тем, как мальчишка — в каждом движении сквозит знакомое превосходство — забирается за ним. Совсем скоро они оказываются в окраинах Сурибачи, правда перед этим мальчишка успевает выпросить неплохой такой ланч, и Чуя выкладывает за него все деньги, что сумел принести в это время (налички, спрятанной в карманах брюк, как раз хватает). Сурибачи отдают промерзлым отчаянием и безысходностью, что не ново, и Чуя лишь с жалостью рассматривает руины, из которых выросли раздражающие глаз трущобы. Чуя помладше взирает на развалины безразлично, движется уверенно, лишь волосы все же скрывает за капюшоном. — И как продвигаются дела Короля? — полушутя-полусерьезно спрашивает Чуя, видя, как лицо своей младшей версии на мгновение сводит от гнева. Также как и он сам, ненавидит это обращение. Тот, нужно отдать должное, успокаивается мгновенно, и, видимо решив не грубить старшим, лишь пожимает плечами. — Ширасэ выполняет грязную работу. Чуя хмыкает, и, не удержавшись, аккуратно опускает капюшон с волос шагающего рядом. Его волосы еще довольно короткие и непослушные, походка — слишком пижонская и лишенная элегантности, а глаза — вот уж правда, истинные зеркала души. Они останавливаются на высоком пригорке, слева — огромный кратор, место преступления, совершенного много лет назад, справа — привычные трущобы. Мальчишка рядом с ним забавно щурится от уходящего солнца, что нещадно лезет в глаза. Чуя разворачивает его к себе — в движениях нет ни капли резкости. Ему даже не нужно присаживаться на колено, чтобы сделать то, что задумал. Он успевает заметить заинтересованное моргание, когда немного наклоняется к мальчишке. Сзади них алеет закат, и последние лучи ласкают чересчур похожие лица. Чуя расплывается в улыбке — искренность перемешанная с болезненным сожалением — и ласково водружает любимую шляпу на голову пятнадцатилетнему себе. Тот не шарахается от внезапной нежности, как должен ребенок, не знавший ласки и любви. На языке остается горечь — ведь Чуя выучил нежность лишь благодаря объятьям Кое. Еще одна странность в копилку подозрений. — Хочешь совет? Мальчишка хмыкает, заинтересованно ощупывая поля шляпы и не сводя глаз с взрослого. — Ты ведь скажешь в любом случае? Чуя почти позволяет себе легкий смешок. Все же, несмотря на кое-что напрягающее его, мальчишка кажется до неприличия родным. — Я хочу, чтобы ты помнил кое-что. Мы пришли сюда, — он обводит окружающее пространство рукой, и солнце проскальзывает под его пальцами, — Одни. Ты же помнишь это? Мальчишка кивает, завороженный, кажется, отблесками света в чужих глазах. Но слушает — нужно отдать ему должное — внимательно. — Я хочу, чтобы ты всегда доверял людям наполовину. Люди та еще мерзость, и от них всегда можно ожидать любое дерьмо. Не привязывайся, Чуя. Аквамариновые глаза распахиваются сильнее, и мальчишка уже хочет возразить, но взрослый Чуя вцепляется в тонкие плечи, мягко оглаживая их и продолжая: — Я не говорю тебе не сближаться. Я просто хочу, чтобы ты знал. Люди всегда уходят. — Все? — Особенно те, кто дорог. Солнце мягко обнимает их, и последние лучи ласково пробегаются по голой коже. Глаза мальчишки не наполняются слезами, как думается сначала. В них все еще плещется тот удивительный мягкий свет, который Чуя-из-настоящего не помнит. И это ранит сильнее. — А он говорил по-другому. — Он? Мальчишка расслабленно кивает, произнося довольно страшные по мнению взрослого Чуи вещи. — Парень в бинтах. Примерно твоего возраста. О нет, нет, нет. Чуя снова хочет сардонически расхохотаться, понимая, что теперь все его подозрения не просто имеют смысл — они, черт возьми, подтвердились. Этот Чуя — что кажется таким родным и знакомым — не он в далекие пятнадцать. Это не путешествие в прошлое, это билет в его личный ад, который создан костлявыми руками Дазая Осаму. Потому что это не просто другая вселенная или поездка в прошлое. Это вселенная, созданная Дазаем. — Тебя не учили не разговаривать с незнакомцами? — язвит Чуя, все еще немного на нервах от неожиданного открытия. Его не назовешь приятным, но теперь неизвестность не так пугает. Мальчишка, словно считывая вскипающее настроение взрослого, вскидывает на него обвиняющий взгляд. — Ты отлично должен знать, что я не разговариваю с незнакомцами. Это они всегда заговаривают со мной! И все же сердце отчетливо ёкает, когда Чуя слышит это. Потому что этот мальчишка так похож с ним, так похож на него. Потому что все жесты, привычки, поведение и характер скопированы так тщательно и щепетильно, что не отличишь ведь. Чуя и сам не сразу понял, хотя казалось бы, кого ты можешь знать лучше чем самого себя? Неужели Дазай и правда помнит каждую деталь о нем? — Я не хотел с ним трындеть! — голос этого Чуи даже поднимается до режущего уши звука также, и негодование в голубых глазах идентичное, — Эта скумбрия преследовала меня! — каменное лицо Чуи сыпется на этом оскорблении, отдаваясь неясной болью в солнечном сплетении. Даже этот Чуя солидарен с ним в кличках Осаму, а ведь в этой вселенной он еще не встречал того-пятнадцатилетнего. — Преследовала? Тебя? — наигранное неверие плещется в глазах взрослого Чуи. Это выглядит как открытое издевательство для Чуи здешнего, отчего он только больше заводится, теряя все то благоразумие, которым Накахара из-другого-мира даже успел проникнуться. — И не смотри так! Я не шучу, он ходил за мной по пятам. Я даже врезал ему, — с толикой кровожадного удовлетворения делится Чуя, — Но чертова гравитация на нем не сработала. Он отменил ее! Выглядело круто, — отчего-то добавляет мальчишка, немного потупив голову, — Ну и он просил всего лишь выслушать его, поэтому я согласился. Чуя продолжает выжидающе смотреть, теперь злость и неверие окончательно пропали из его взора, оставив там лишь невысказанную нежность. Он даже не знает, к кому она должна быть обращена — ведь здесь нет ничего… — Он сказал, что мне суждено стать великим эспером. Что моя сила будет пугающей и разрушительной, но я никогда не покараю ей тех, кто этого не заслуживает. А еще, — мальчишка запинается, — Он сказал, что однажды я встречу тебя. Чуя удивленно вскидывает бровь. — Ну, то есть, почти что себя. Но другого. Иначе почему я поверил тебе, а не пустился наутек или дал по морде? — Эй. Звучит обидно. — Переживешь, — легкомысленно махает рукой этот Чуя, заставив настоящего Накахару расплыться в улыбке, — Его я между прочим развел на целую неделю дорогущего рамена! — внезапно добавляет мальчишка, заставив взрослого все же рассмеяться. Он не мог не представить Дазая, вынужденного потратить весь свой жалкий заработок на эту довольную мордашку. — Он хорошо себя вел? — Ну… один раз он почти свалился в токийский залив, — подумав, выдавливает Чуя, — И постоянно шутил о приобретении стула и веревки, но я пропускал эту муть мимо ушей. Он… был немного грустным, даже когда смеялся. Думаю, ему было тяжело видеть меня. Сердце Чуи, помимо его желания, делает какой-то отвратительный пируэт, рухая куда-то в район желудка. — Почему? — Когда он уходил, — мальчишка запинается, но потом, видно, набравшись решимости, встречается с взрослым Чуей взглядом, — Он сказал, что у него никогда не будет того, что возможно здесь. Он сказал, что моя жизнь будет невероятной, и я встречу того, кто будет моим якорем. Но… там, откуда он — все иначе. — Звучит грустно, — мягко кивает Чуя, взрослый Чуя, думая о том, как много всего ждет мальчишку перед ним. Теперь он и правда верит в светлое будущее этого Чуи, потому что знает, кто о нем позаботится. Потому что здесь не будет побегов и предательств, здесь у Чуи нет крепких связей с овцами, которые однажды с треском порвались бы. Здесь у Чуи будет тот, кто поможет ему выстоять, тот, кто будет держать за руку, когда Порча выползет наружу. Здешний Чуя будет счастливым. Все потому что Дазай позаботился об этом. — Он сказал тебе свое имя? — поинтересовался Чуя, выныривая из своих мыслей. Интересно, как Дазай продолжал скрывать это, учитывая, что кормил рыжеволосого раменом целую неделю. — Наотрез отказался говорить, — буркнул мальчишка, с толикой обиды в голосе. — Вот идиот. — Именно! — мальчишка перед ним выглядел так… беззаботно и очаровательно, что Чуя не поверил, что Дазай помнил его таким. Не отдающим ему заслуженные подзатыльники, не сосредоточенным на работе и опасной миссии, а просто… — А еще он сказал, чтобы я никогда не переставал верить в людей. Как… больно. Не тому, кто предал говорить о вере. Не тому, кто покинул, ушел, не сказав и чертова слова. — И кого ты послушаешь? Мальчишка перед ним — теперь, в наступающих сумерках, казался еще младше. Он уверенным жестом снял шляпу со своей головы, и, на секунду замявшись, водрузил обратно законному владельцу. Шляпа немного съехала на глаза, и Чуя, поправляя ее, изумился, когда почувствовал, как его маленькая копия со всей силы прижалась к нему в неуклюжих объятиях. — Я не знаю. — промямлил он, и Чуе показалось, что ребенок плачет. Он сам, сразу после первого — ненавистного — предательства, решил, что слезы больше не потекут из его глаз. И от этого слышать легкие всхлипы в районе груди казалось невыносимым. Этот Чуя не должен плакать — его и правда ждет много всего. — Ладно, ладно, — Накахара потянулся к взлохмаченным прядям, ласково приглаживая их, — давай так, пообещай мне кое-что. Мальчишка немного отодвинулся, и интерес мгновенно проскользнул в покрасневших глазах. — Ты поверишь этой скумбрии, — от прозвища приятно колет, и Чуя чувствует столько затаенной — неправильной и лишней — нежности, но ничего не может поделать, — Но если он ошибется, всегда вспоминай то, что тебе сказал я. — Договорились, — на знакомом лице расцветает робкая улыбка, — Только и ты пообещай кое-что. Чуя заинтересованно наклонил голову. — Если ты тоже встретишь его, — он скорчил мерзкую рожицу, и Чуя мгновенно понял о ком идет речь, — Скажи, что он заслуживает любви. Ком в горле, и ладони как-то совсем неуверенно обхватывают родную шляпу. — Обещаю. Они пожимают руки, будто скрепляя сделку, и когда Чуя чувствует мягкое свечение, исходящее от ладоней, он уже знает, что произойдет. Его путешествие заканчивается. В ушах все еще стоят пугающие своей искренностью слова. \\ Вопреки всем законам логики, он очухивается, вольготно устроившись на страницах книги. Быстро меняя столь компрометирующую позу, Чуя вскакивает со стола и еще раз осматривает подарок. Все такая же потрепанная. Зашедший Акутагава прерывает его исследования, выглядя при этом собранно и безразлично — так, как и подобает цепному портовому псу. Чуе нравится послушание и не нравится покорность, которой слишком много в Рюноске. И Накахара знает, откуда это в нем. Потому что видел уроки, что Дазай преподал парню. И никогда не разделял садистского метода воспитания напарника, который забыл, что кнут нужно чередовать с пряником. Поэтому теперь, после ухода Дазая из мафии, Акутагава выглядел… свежее. Если так можно было говорить о парне, похожем на ходячий труп в черном плаще. И пусть Рюноске все еще слепо искал одобрения учителя, годы без издевательств и лишений научили его искренне улыбаться. Чуя, вопреки распространенному мнению, не винил Дазая. Все это было старо, как мир. Неизбежный круг насилия, который невозможно разорвать. Акутагава был жестоким, потому что Дазай научил его этому. Дазай был поломанным и безжалостным, потому что Мори в свое время показал ему, что такое жестокость. И Мори, несомненно, был еще одним звеном в нескончаемой цепочке. Но когда Акутагава нелепо смотрит на него, и в его глазах мелькает чистое — ничем не скрытое — удивление, вместо пустого раболепства, Чуя думает, что когда-нибудь свет, что они так отчаянно ищут, придет к ним. Не зря же Дазай так много поставил на тигренка из Агентства. — Вы спали, Накахара-сан? — жалобно интересуется Акутагава, уставившись на него. И Чуя сыпется звонким смехом, замечая, как помята его одежда и спутаны волосы — последствия перемещений, не иначе. — Разве я могу лишится законного сна в свой День Рождения? — резонно замечает Накахара, продолжая хохотать, видя, как смущен Акутагава. Ну конечно, ведь в мафии обычно не празднуют такие дни. И никто обычно не сообщают такую, казалось бы, важную информацию. Потому что мафия — не про праздники и банкеты, мафия — хладнокровные убийства и перестрелки. Чуя незаметно прижимает ладонь к бьющемуся сердцу. Как бы не был жесток Порт, ничего ближе к семье за долгие годы он не чувствовал. Кое научила его не бояться своих чувств. Кое научила его не стесняться своих эмоций. Кое однажды сказала: — Не хорони свое сердце, Чуя. Пока ты жив, ты можешь любить. И это было одной из тех вещей, что врезались в его память. Потому что Кое любила его — и не боялась этого. Потому что Мори — пусть и со своими тараканами — заменил ему отца. Потому что Хироцу научил его манерам, а Тачихара познакомил с местными колоритными заведениями. И Дазай — разумеется, в его сердце всегда было место для бинтованного идиота — стал его первой симпатией. Не мимолетной, но и не всепоглощающей. Они выросли вместе, пусть и разошлись в итоге по разные стороны баррикад. Но это не значит, что Чуя забыл о их связи. Нет. Мори сказал, что однажды Дазай вернется — рано или поздно. Накахара был склонен верить боссу, и поэтому ему было достаточно знать, не утопился ли этот чертов суицидник. И пока Дазай продолжал существовать — не важно, рука об руку с ним или на далекой светлой стороне — Чуя был спокоен. Поэтому короткое путешествие в вселенную, что так старательно вырисовывал его некогда бывший напарник, отдавало приятным теплом. Удивительно, но Чуя даже был готов простить наглой скумбрии отсутствие подарков в течении трех лет — ведь этот подарок того стоил. И не то чтобы Чуя теперь был полноправным экспертом в области пространственно-временного континуума, но на судьбу жаловаться не решился. Даже в шутку. Вечером, когда на его балконе показалась высокая тень, Накахара без промедления распахнул дверь. Так уж и быть, Дазай Осаму заслужил перемирие. (а его звонки бинтованный все-таки игнорировал не специально — старый телефон утопился вместо него в одном небезызвестном заливе)