Неправильная сказка

      Жозефина молится. Она истёрла себе в кровь колени, каждый раз с силой ударяясь ими об пол. Но ей всё равно. Что обращать внимание на саднящие колени, когда каждый вечер просыпается нестерпимая боль в груди. Если бы это была какая-то болезнь, женщина и не обратила бы внимания, —подумаешь, в Тотспеле чего только не подцепишь — однако эта боль посильнее, да её и не залечить травами и отварами. Если бы можно было, Жозефина не подавляла бы желания схватиться за сердце всякий раз, когда на безымянном кладбище появляется новый крест. Она бы вылечила себя сама — в травничестве она была хороша. Горожане даже пускали недобрые слухи о том, что женщина — ведьма и на самом деле варит колдовские зелья и наводит порчу на ей неугодных. Подумать только, а ведь многие и правда в это верили, оттого и с почтением склоняли голову, едва её завидев, чтобы, не приведет Всевышний, ненароком не вызвать у колдуньи немилость. Но всё же, что бы они не говорили за глаза, случись что, приходили горожане за помощью именно в её отель. Но Жозефине было давно плевать на мнение жителей Тотспела. Разве есть смысл обращать внимание на глупые сплетни, когда собственная совесть, оживающая по вечерам, не даёт покоя?       Каждый вечер её похищает страх. Холодный пот выступает у неё на лбу, волосы липнут к лицу, пробирает дрожь. Она боится. Ей невероятно страшно, потому-то она каждый вечер и падает на колени, истерически молясь.       Бедная Жозефина, она уже не верит, что когда-либо сможет замолить свои грехи, однако продолжает протирать в ковре дыру.       Это всё ради него. Ради Лиама. Он для неё целый мир, он — смысл её существования. Любовь к нему безгранична, поэтому Жозефина и изводит себя. — Сестрица, ты неважно выглядишь, — однажды говорит ей юноша. — Ты нездорова?       О, если бы он знал, насколько! Но нет, говорить ему нельзя. Нельзя расстраивать мальчика. Её мальчика. В какой момент он стал именно «её мальчиком», Жозефина не знала. Казалось, так было всегда. — Нет, дорогой, — тщетно пытается скрыть она, — всё в порядке, не беспокойся. «Ты посмела солгать ему, Жозефина, — навязчиво шепчет ей совесть. — Такова твоя любовь?»       Жозефина считает, что брату ни к чему волноваться о ней. Ему вообще лишний раз не следует переживать, он ведь тонкая натура — мечтатель, блуждающий где-то в чаще своих мыслей. Лиама порой бывает непросто найти в этой чаще. Ему не стоит знать, как она о нём беспокоится — мальчик только больше расстроится, поняв, что сестрица бледна как мел уже который день из-за волнений о нём. Иногда правды лучше не знать.       Жозефина очень трепетно относится к чувствам Лиама. Она даже согласилась терпеть эту несносную девчонку Лилит, только бы Лиам был счастлив. Хоть немного счастлив. Она знает, почему юноша так мечтателен — многим показалось бы, что он влюблён, но нет. К сожалению. Сейчас Жозефина была бы рада смириться с тем, что сердце её брата унесла какая-то неземная фея, приснившаяся юноше во сне, однако во снах он видел лишь одно — картины.       Лиам любил рисовать, пусть у него и не было способностей. Это его увлечение было главной головной болью Жозефины. Когда она видела листы бумаги, забытые Лиамом на лестнице или на скамейке в саду, на которых чёрным углем было выведено чьё-то лицо, её била дрожь. Женщина знала, что не в силах заставить брата прекратить, но из неё так и рвалось желание уничтожить любые краски, сломать все карандаши и кисти, порвать всю бумагу, что только попадется на глаза. Лиам не должен рисовать. Не должен! — Лиам, ты снова…— с укором в голосе произносит Жозефина, держа в тонких пальцах забытый юношей альбом.       Женщине известно, что с недавних пор брат стал скрывать от неё своё увлечение. Чтобы сестрица лишний раз не злилась. — О, милая Жозефина, — отвечает Лиам, подходя к ней и ненавязчиво забирая из её рук свои наброски, — я ничего не могу с собой поделать.       Он действительно прячется от сестры, но проклятая забывчивость его выдаёт. Как он мог так опрометчиво оставить свои рисунки на видном месте, ведь знал же, что сестрица неприменно рассердится, если их найдёт. Рисование для него словно вредная привычка, которую нужно скрывать от родителей, чтобы избежать неприятностей. И ему до недавних пор удавалось их избегать. В тайне от Жозефины он честно пытался научиться, а ей говорил, что и вовсе забросил это занятие. «Обманывать нехорошо, Лиам, — шепчет его совесть всякий раз, как он задумывает взяться за новую картину. — Тем более, её. Она так волнуется о тебе, и вот чем ты ей платишь?» — Но ты же обещал… — усталым шепотом произносит женщина. Сегодня у неё нет сил злиться — она вот-вот упадет от усталости.       Лиаму невдомёк, как трудно Жозефине злиться на него. Как она может на него злиться? Её мальчик так несчастен, его поглотило семейное безумие Солсбери — она не посмеет сердиться на него. Лиам часто видел сестрицу в гневе. Лилит, горожане Тотспела — почти всё вызывало её неудовольствие. Лиам знает, как не дать ей войти в раж в порыве злости. Только он и мог остановить Жозефину. — Прости, — за плечи юноша обнимает её.       Ну как же его не простить? Да, сказать по правде, она и не обижалась. Она ведь не со зла запрещает брату рисовать. Ради его же блага.       Жозефина стоит как в тумане. Глаза застелила мутная белёсая поволока слёз, что сейчас покатятся по белым впалым щекам. Его касания, его улыбка, его глаза, пепельные волосы — такой чистый, такой неземной. Непорочный, незапятнанный. Даже когда по его рукам течёт кровь очередного постояльца их отеля. В своём безумии Лиам выглядит таким счастливым. А Жозефина сделает всё, лишь бы он был счастлив.       Юноша невесомо целует её в щеку.       Лиам знает, как уговорить Жозефину на что угодно. На вид она упрямая, чопорная и непреклонная, но только не с ним. Юноше стоит лишь ласково посмотреть на неё, как сестра смягчается. Иногда он пользовался этим, за что после себя корил. «Как ты посмел, Лиам? Ты же знаешь, как она любит тебя, а ты посмел воспользоваться её любовью! Ради тебя она сделает что угодно, ты об этом прекрасно знаешь», — нашёптывает ему совесть, когда, одаряя сестру лёгким поцелуем, он добивается её милости.       У Жозефины земля уходит из-под ног, когда губы юноши касаются её холодной кожи. Лиаму просто получить прощение. «Он снова провёл тебя, Жозефина, — слышится отдаленный голос в её голове. — Теперь ты точно не сможешь его ругать».       Женщина еле держится, чтобы не потерять сознание. Она как зачарованная смотрит в чистые голубые глаза юноши, не смея отвести взгляд. Лиам кладет свои ладони на щеки сестры, поднимая её лицо. Если бы она была моложе, а он не был бы её двоюродными братом, дальше следовал бы поцелуй. Горячий и нежный. Лиам бы смог лишить её чувств одним мягким касанием губ. Но Жозефина отгоняет навязчивые мысли, застелившие её одурманенный разум. Нельзя, слишком запретно. Она не должна о таком думать — это неправильно. — Мне так жаль, Жозефина. Мне так жаль, что тебе приходится участвовать во всём этом из-за меня, — грустно говорит Лиам, вглядываясь в её светлые глаза. — Я сожалею. Ты не должна так изводить себя.       От его слов сердце женщины обливается кровью. Как он может так говорить? Он не должен винить себя. Не его вина, что он безумен. Разве может быть он в этом виноват? Лиам не мог так согрешить, чтобы навлечь на себя такое проклятие — он слишком непорочен. О Всевышний, за что ему такое наказание! Почему семейное безумие передалось именно ему — такой незапятнанной чистой душе, которая просто не заслуживает подобного издевательства от судьбы. Это несправедливо. — Лиам… — Жозефина хочет возразить, хочет что-то сказать, но нужные слова не приходят. Она с трудом смогла разлепить сухие обветренные губы, чтобы произнести его имя.       Он легко касается губами её лба. — У тебя жар, сестрица. Тебе нужен покой.       У Жозефины темнеет перед глазами. Мир крутится, смешивая однообразные грязные краски с цветными пятнами из подсознания. Она чувствует, как куда-то проваливается. Обеспокоенный взгляд голубых глаз и запах ландышей провожают её в беспамятство. На лбу жгучей печатью остался след губ Лиама.       Жозефина обмякла, Лиам едва успел её подхватить. «Посмотри, до чего ты довел её, Лиам, — настойчиво твердит ему тот самый внутренний голос, когда юноша поднимается по лестнице с сестрой на руках. — Видишь? Она любит тебя больше жизни, а ты расстроил её так, что она потеряла сознание».       Лиам аккуратно прижимает женщину к своей груди. Она такая лёгкая — почти невесомая, юноша боится, что сломает её неосторожным движением. Он трепетно подхватывает её под ноги. Зашуршали чёрные юбки. Голова Жозефины покоится на плече Лиама всю дорогу до её покоев. Юноша хотел бы продлить этот момент хоть на немного. Он украдкой рассматривает её лицо, стараясь запомнить каждую деталь, ведь когда ему ещё выпадет шанс побыть рядом с сестрицей настолько близко. Её лицо наконец расслаблено, а на бледных щеках горит румянец. Из её прически выбились несколько прядей. Лиаму кажется, что так ей идёт больше. Юноша знает, что его не должны посещать подобные мысли, но на его скромный вкус, распусти Жозефина волосы, она превратилась бы в настоящую красавицу. Чёрная юбка волочится по полу. Лиам боится на неё наступить. Ему кажется, что сестрице пора сменить этот траурный наряд на что-то пожизнерадостнее. Юноша думает, что Жозефине подошло бы что-то голубое. Он любит голубой цвет — цвет свободы, цвет светлых мечтаний, цвет чистоты и возвышенности. Взглянув на женщину ещё раз, Лиам решает, что на следующее Рождество обязательно подарит сестрице голубое платье. И пусть только попробует отказаться его надеть.       Лиам укладывает женщину на кровать. Он так не хотел отпускать её. Юноша держал бы её на руках до тех пор, пока сестрица не раскрыла бы глаз. Но нет, нельзя. Он знает, что его посещают странные мысли, он не может от них избавиться. А может, уже и не хочет. Слишком приятны эти грёзы, эти мечты о недостижимом, о прекрасном, но недозволенном. Запретный плод сладок. Лиам не считает, что подобные мысли навеяны его безумием. Он уверен, что безумие не способно подтолкнуть его к желанию подарить Жозефине новое платье — оно способно подтолкнуть его к навязчивой идее заточить душу человека в картине, чтобы наконец создать шедевр, к которому он так давно стремится. Безумие не сеет добра.       В комнате Жозефины душно. Шторы задёрнуты — в помещение не проникает ни луча света. Пахнет ладаном и чем-то мятным. Лиаму не нравится эта комната. Он редко тут бывал раньше. Юноша хотел бы сорвать с карниза эти темные тяжёлые портьеры и настежь открыть окно. По правде сказать, Лиам был готов резко дёрнуть за ненавистную ткань и услышать такой приятный треск рвущейся материи, однако лишь аккуратно раздвинул шторы. Он знал, что Жозефина, придя в сознание и увидя любимые портьеры на полу, кроме того, что ужасно обидится, заставит брата повесить их обратно.       Она никогда не прислушается к его мнению. А он никогда его и не выскажет. Лиам знает, что сестра — затворница. Знает, что она по вечерам запирается в своей комнате, падает на колени и непрерывно молится. Лиам слышал, как она плакала, слышал, как она ходила по комнате туда-сюда и громко всхипывала. У юноши сжималось сердце каждый вечер, ведь он знал, что, только зайдет солнце, сестрица закроется в комнате и станет изводить себя.       Лиам часто стоял перед её дверью. Первое время он пытался что-то сделать, пытался помочь хоть чем-то, но каждый раз его прогоняли. — Сестрица, открой, пожалуйста. Я хочу поговорить, — дрожащим голосом просил Лиам, но всё время получал один и тот же ответ.       Юноша знал, из-за чего она страдает. И от этого ему было ещё хуже. Он чувствовал свою вину за все те слезы, что Жозефина проливает каждый вечер. Каждый новый шедевр Лиама, каждый новый портрет, висящий на главной лестнице в их отеле. — Уходи, Лиам! — кричит она надсаженным голосом.       На утро они никогда не говорили об этом. Лиам делал вид, что всё прекрасно и пытался не смотреть в покрасневшие глаза сестры. Когда они сидели за завтраком и пили чай, первое время Жозефина смущённо краснела и отводила глаза, избегая взгляда брата. Так они и сидели в молчании. Лиам хотел поговорить, хотел подойти и обнять её, но не мог — знал, как сестра взбеленится. Она ненавидела слабость, а если Лиам упомянет о её слезах и станет её утешать, женщина решит, что он делает это из жалости. Лиам не понимал, как можно быть такой упрямой. Он же хочет как лучше, хочет помочь, потому что любит её! Жозефина для него значит очень много, но он не может об этом сказать. Хочет, но что-то его останавливает. Раньше он стыдился её любви — считал, что соседские мальчишки не оценят, если сестрица при них возьмёт его за руку, а хуже того, обнимет. Они и так сначала считали, что Жозефина — его мать, а вовсе не сестра. На то было действительно похоже. — Поторопись, Лиам. Зная твою матушку, тебе лучше вернуться домой до заката, — подшучивали над ним друзья. Знали бы они, как обидно ему было слышать подобное.       А сейчас эта женщина лежит на кровати без сознания. Лиам всё же открыл окно. В комнате стало легче дышать. На прикроватной тумбочке лежит несколько карт таро и картина, завещанная тканью.       Чарли.       Лиам никогда не простит себя за то, что сделал. Он убил его. Убил этого доброго человека, убил хладнокровно и безжалостно прямо на её глазах. Мужчина был так вежлив, так робок и… так смотрел на неё. В его глазах плескалась юношеская влюбленность, какая толкает людей на романтические безумства. А Жозефина была так счастлива. Счастлива с ним. Лиам видел, как сестра улыбается, когда Чарли спускался по лестнице позавтракать с ними. Видел, как её щеки заливаются румянцем, когда этот человек галантно целует её руку и зовёт на прогулку. В то время безумие Лиама было особенно ярким. Он торопил Берта закончить картину как можно скорее, словно не мог дождаться. Он выхватил холст из рук художника прежде, чем последний мазок краски успел высохнуть.       За то недолгое время, что Лиам знал Чарли, юноша успел искренне возненавидеть его. Он ненавидел то, какой взгляд был у мужчины, когда тот видел Жозефину, ненавидел, как он позволял себе робко брать её за руку, как они кружились в танце и как этот человек однажды отважился даже поцеловать сестрицу в щеку. Теперь Лиам сожалеет. Он должен был радоваться, ведь лучше, когда Жозефина счастлива, чем когда каждый вечер заливается слезами. Лиам любил её улыбку. Но ненавидел того, кому она улыбалась. Юноша растоптал счастье женщины. Безжалостно воткнул нож в его грудь, и теперь этот добрый человек побежден безумцами. Его душа теперь живёт в картине, которую Лиам из самых добрых побуждений подарил сестре. Чтобы Чарли всегда был с ней. «Ты просто эгоист, Лиам, — нашёптывает ему совесть, когда он поднимается по лестнице и смотрит на портреты постояльцев их отеля. — Ты убил её любовь. Ты доволен? Тебе больше нравится смотреть на то, как она несчастна одна, чем на то, как счастлива была она с ним?»       Теперь они только вдвоем. Чарли никогда не вернётся. Но Лиаму от этого не лучше. Теперь он понимает, что пожертвовал бы ради счастья Жозефины чем угодно, даже унял бы свою ревность. Но теперь уже поздно. Теперь юноше не к кому её ревновать.       Когда он смотрит на её умиротворённое лицо, ему кажется, что Жозефине правда следовало бы распускать волосы. Хоть иногда. Хотя бы сейчас.       Лиама посещает странная мысль. Такая же странная, как и идея подарить сестрице голубое платье на Рождество. Он осторожно запускает пальцы в волосы женщины. Достает одну шпильку, вторую, и вот по подушке уже рассыпана копна светло русых, слегка вьющихся локонов. Это зрелище завораживает. Лиаму кажется, что так Жозефина выглядит моложе. После смерти Чарли она словно постарела на несколько лет всего за пару недель: бескровное, почти серое лицо, острые скулы, бледные губы и красные глаза добавили ей возраста. В волосах видны несколько ниточек седины. Когда Жозефина очнётся, она точно заметит перемены в своей внешности. Лиам придумает, что ей соврать. Главное, мило улыбнуться, и она поверит во что угодно. «Опять ложь, опять ложь, Лиам», — не прекращает совесть.       Юноша чувствует себя ненормальным, безумцем, убийцей, что имеет власть над жертвой без сознания. Ему кажется, что сестрице тяжело дышать — наглухо застёгнутый воротник платья ей явно мешает. Ему так хочется протянуть руки и оторвать пару пуговиц. «Снова оторвать? Лиам, почему тебя так хочется портить чужие вещи? Сначала шторы, а теперь платье? Что ж, дело твоё».       Да, он бы сорвал эти несчастные шторы и вырвал бы с нитками пуговицы. Если бы сестрица не могла заставить его повесить портьеры обратно и не надела бы на следующий день платье с похожим воротом, он так бы и сделал. Лиаму казалось, что женщину что-то душит. Юноше хотелось освободить сестру от её же оков, которыми она медленно убивала себя. Как можно быть такой отстранённой, когда вокруг кипит жизнь? Как можно закрывать окна и завешивать их плотной дорогой тканью, когда в мире так много воздуха и солнечных лучей? И как можно завязывать тугой узел на затылке и носить дурацкие старомодные платья, обязательно застёгнутые на все пуговицы, когда можно облачиться в прекрасный голубой цвет и расплести волосы? Лиам не мог понять.       Нет, Лиам не осмелится. Он же джентльмен, а значит должен попросить разрешения. Ради приличия. Ради чистоты своей совести.       Он садится на кровать рядом с Жозефиной и берет её за руку. Холодную и тонкую. Изящную. Лиаму нравятся руки сестры. Юноша считает их красивыми. Он считает её красивой. Правда, считает. Горожане Тотспела первое время говорили об их семействе с насмешкой и подозрением. Им было непонятна такая разница между братом и сестрой. «Старая ведьма и белокурый принц», — вот как их прозвали. Лиам лишь добродушно улыбался. Ему всё равно, что думают другие — для него она по-своему красива. Вздорность её характера можно вытерпеть — Лиам знает, что сестрица срывается не со зла. Вытерпеть нельзя её слез — когда Жозефина плачет, юноша знает, что тут он помочь уже не в силах.       А сейчас… сейчас Лиам снова ловит себя на странной мысли. Он вдруг понимает, что рассматривает тонкие бескровные губы Жозефины. Юноше становится стыдно. Как он может думать о подобном! Нет, это просто немыслимо! Нельзя пускать в свою голову подобные мысли, ведь его безумие неприменно подтолкнет его исполнить желаемое. Он не посмеет, нет! Жозефина возненавидит его, если узнает! Но как ему хочется, чтобы эти губы стали хоть каплю краснее. Она бледна как утопленница, Лиаму больно смотреть на болезненную серость её кожи.       Юноша знает, что между ними непреодолимая преграда. Знает, что его чувства, его желания, его намерения — они неправильны и постыдны. Он презирает себя, когда понимает, чего хочет. Его не должна привлекать Жозефина, не должна! Она его кузина, она на двадцать лет старше, она… Больше Лиам не мог найти причин. Странно: мыслями он понимает, что не должен, но внутри чувство стыда и голос совести притупляются. Потом он будет себя презирать, потом он будет горько сожалеть, потом… Потом.       Сейчас это неважно. Сейчас есть только он и она. Её сухие обветренные губы и его горячее дыхание.       Лиам наклоняется, крепче сжимая руку Жозефины. Его длинные волосы спадают на лоб, задевают краснеющие щеки. Юноша видит тонкие ниточки морщин на её лице, но ему всё равно. «Ведьма и принц, — проносится у него в голове забавное прозвище, коим их когда-то окрестили горожане. — Принцы не должны любить ведьм. Принцы не должны хотеть поцеловать их. Они должны любить красавиц вроде Лилит. Какая-то неправильная получается сказка».       Лиам наклоняется ниже. Он чувствует её спокойное дыхание на своём лице. Ему жарко, нестерпимо жарко. Он смущён от того, что собирается сделать. А в праве ли он? Если Жозефина очнётся, что будет тогда?       Лиам рушит последние преграды, отбрасывая навязчивые вопросы совести       Если не сейчас, то уже никогда. Больше он никогда в жизни не решиться на подобное безумие. Помедлит —и ему уже не хватит духа.       Одно движение, и его горячие губы утягивают женщину в безответный поцелуй. В сердце Лиама трепещет странное чувство. Он знает: безумие взяло над ним верх, теперь оно ему неподвластно. Юноша не сможет остановиться. Он лихорадочно целует Жозефину, сильнее сминая её губы своими. Её руку Лиам так и не отпустил. В его голове набатом звучат слова: «Это неправильно! Неправильно! Неправильно! Остановись, прекрати! Сейчас же!», но он уже опьянён безумной страстью и не слышит последний возглас совести. Ему нет дела, кто они друг другу. Он знает лишь одно: его любовь разрешает ему коснуться таких желанных губ. Лиам упивается их вкусом, пьянеет от запаха её волос, трепещет, сжимая её хрупкую ладонь в своей руке. Он счастлив! В его душе цветет весна, ему хочется петь!       Юноша не замечает, как веки сестры начинают подрагивать. Лиам слишком счастлив, слишком увлечён. Он и забыл о том, что женщина потеряла сознание. Для него весь мир потерял всякое значение. Зачем ему мир, когда есть здесь и сейчас, а здесь и сейчас он целует ту, перед которой благоговеет.       Он слышит слабый вздох. Юношу словно водой окатывает понимание. Она очнулась. Лиам срывается с облака эйфории, неумолимо приближаясь к твердой земле. Он знал, что так произойдет — момент, как и всё в этом мире, не вечен. Сейчас юноша ненавидит себя. Он сам себе противен. Как он посмел! Как ему хватило дерзости поцеловать сестрицу, пока та была без чувств! Возмутительно!       Теперь Лиаму страшно. Он словно уже слышит, как праведно возмущается сестрица, с силой отталкивая его от себя. « Негодный мальчишка! Что ты себе позволяешь! — проносятся в его голове режущие душу слова. — Убирайся, видеть тебя не желаю!»       Откуда юноше знать, что женщина дрожала при каждом его случайном прикосновении, а её ноги подкашивались и она чуть ли не падала, когда Лиам целовал её в щеку. Она бы никогда не оттолкнула его.       Ей снился чудесный сон. Ей казалось, она летит куда-то вниз, проваливается из реальности в новый мир. В лучший мир. В мир, где все её тайные и несбыточные мечтания вполне реальны. В мир, где ей не стыдно признаться в своей любви. В мир, где её любовь взаимна.       В её сне они гуляли по весеннему саду, почти такому же, что был разбит под окнами отеля в Тостпеле. Женщина нежно держала юношу под руку, прижимая голову к его плечу. — Сестрица, — обращается к ней Лиам.       Жозефина взволнованно поднимает голову. На неё смотрят добрые голубые глаза, искрящиеся детской наивностью «Что случилось, мой дорогой Лиам?» — хочет спросить она, но что-то её останавливает. Пусть скажет сам.       Лиам сжимает в своих ладонях руки сестры и подносит их к её глазам. Она в недоумении, однако не протестует и покорно закрывает лицо руками. — Только не подглядывай! — слышится ей весёлый голос брата, звучащий уже где-то вдали.       Женщина обеспокоена. А что, если юноша не вернётся? Она боится, что так и останется стоять с закрытыми глазами и будет наивно ждать его возвращения. — Что ты задумал, Лиам? — требовательно, может, даже слишком, спрашивает Жозефина. — Если ты собрался принесли мне какую-то гадость, чтобы напугать, как тогда, когда вы с Лилит притащили мне жабу, то сразу же откажись от этой идеи! Я…       Жозефина не понимает, почему ищет в действиях брата какой-то подвох. Она же знает, что юноша хочет лишь добра, так к чему эти подозрения? К чему недоверие? Она и сама не знает. Просто чувствует, что что-то здесь неладно. Она привыкла быть начеку в любую минуту.       Из размышлений её вырывает сладковатый, до боли знакомый запах, такой свежий, такой приятный… А после женщина чувствует, как сильные тёплые руки обнимают её со спины и прижимают к груди, в которой бешено бьётся влюблённое сердце. — Можешь открыть глаза, — слышит она такой любимый голос над самым ухом. Лиам так близко… По телу бегут мурашки.       Жозефина отрывает руки от лица. Она видит в руке брата букет полевых цветов. Женщина чувствует, что ей снова трудно дышать. Тёплые, такие желанные руки обнимают её, юноша так близко — она чувствует его горячее дыхание на своей покрасневшей щеке, запах ландышей от его волос туманит разум. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она не может произнести ни слова, хотя в голове лихорадочно кружатся мысли. О, Лиам, не отпускай её! Не прекращай объятий, они ей так нужны! — Ах да, сестрица, — шепчет он, забирая один цветок из букета, который Жозефина теперь держала в дрожащих руках. — Если позволишь…       Конечно, Лиам. Делай, что пожелаешь, с ней тебе можно всё, лишь попроси.       Она замирает в ожидании. Лиам трепетно распускает её русые волосы и осторожно вплетает в них цветок из букета. Жозефина восторженно вздыхает. Она не может поверить в своё счастье. — Лиам… — выдыхает женщина его имя. Она опять не в силах произнести ни слова. — Ты так прекрасна, Жозефина, — шепчет он ей такие приятные слова, вытаскивая из букета в её руках ещё пару цветков. — Но так ты будешь выглядеть ещё лучше.       С этими словами юноша легко берёт сестру за плечи и аккуратно разворачивает лицом к себе. Лиам протягивает руки и надевает ей на голову венок из васильков, который он только что сплёл. — Ты просто красавица, ты знаешь это?       Жозефина задыхается. Удушливая волна смущения подкатывает к горлу. Но вместе с тем она так счастлива. Разве может безнадежно влюблённая женщина желать о чём-то ещё? Его руки нежно обнимают её, его голос шепчет ей самые приятные слова на свете. В воздухе витает запах ландышей и васильков.       Жозефина завороженно смотрит на него, не смея отвести взгляд. Она боится даже моргнуть в страхе, что, закрой она глаза, юноша растворится в воздухе и унесётся вместе с тихим ветром, оставив её в саду одну.       Лиам переплетает её пальцы со своими, а другой рукой обнимает женщину за талию. — Потанцуешь со мной, сестрёнка? Я знаю, у тебя отлично получается.       В последнем юноша не солгал — Жозефина действительно хорошо танцевала. И Лиам это знал, ведь перед тем, как в бальном зале одурманенный народ упивался пошлым безумием, он кружил с сестрицей в медленном танце. Он редко с ней танцевал, отдавая предпочтение компании Лилит, но всё же иногда решался и приглашал Жозефину повальсировать. Она мило смущалась и краснела, отводя глаза в сторону, но никогда не отказывала. С ним она теряла всю свою уверенность и напускную строгость. — Конечно, дорогой, — невольно улыбаясь, кивает она.       И они закружились в благородном танце по безмолвному саду, не отрывая друг от друга взглядов. Юбки Жозефины развевались, поднимая за собой пыль с каменной дорожки и пыльцу цветов с аккуратных клумб.       Почему Лиам вдруг захотел станцевать с ней? Почему она вдруг согласилась? К чему этот венок из васильков? Да разве это важно? Неужели необходимо знать ответы на все вопросы разом? А как же таинственная недосказанность? Сейчас лучше помолчать. Всё же правильно говорится: молчание иногда ценнее слов. Ответы убьют всю романтику этого момента.       Танец становится быстрее. Лиам ускоряет шаг, платье Жозефины разлетается всё сильнее. У неё кружится голова. Но женщина не думает, что цветные пятна перед глазами у неё плывут из-за скорости танца и внезапных резких поворотов. Это запах ландышей туманит разум.       И вдруг юноша подкидывает её в воздух. Слишком сильно, как ей показалось. — Лиам, что ты делаешь! — напугано воскликнула женщина, но тут же ощутила, как юноша, легко поймав её, прижимает к груди её голову, успокаивающе поглаживая по волосам.       Жозефина обхватила брата руками, лишь сильнее прижавшись к его груди. — Неужто испугалась? — задорно улыбаясь, спрашивает Лиам. Его глаза игриво блеснули. — Ещё чего! — возражает она как-то по-детски. Не хватает разве что топнуть ногой для пущей убедительности.       Лиам лукаво улыбается. Жозефина, видя такую улыбку на его лице, всегда знает, что он что-то задумал. — Ну, раз так, — говорит он, обходя сестрицу со спины, — тогда…       Он подхватывает её на руки и начинает кружиться. Жозефина вскрикивает от неожиданности, обхватывая юношу за шею. — Лиам, что ты творишь! Отпусти сейчас же, ты уронишь меня!       Он лишь радостно смеётся и вдруг снова легко подкидывает женщину. Она испуганно вскрикивает, после лишь сильнее обнимает Лиама. — Лиам, перестань! — кричит Жозефина, вновь поднявшись в воздух, на этот раз куда выше. — Ты! Да знаешь, кто ты!       На самом деле, она не против. Женщине очень даже нравится, когда юноша подкидывает и ловит её, кружа по саду. Ей так хочется рассмеялся и просить, чтобы он поднимал её в воздух снова и снова. Но делает она ровно обратное. Где-то глубоко в душе она понимает, что происходит что-то неправильное. Она понимает, что не должна испытывать к Лиаму тех чувств, что будоражат её. Не должна наслаждаться его прикосновениями, его улыбкой, его взглядом, его вниманием. Его озорством она тоже не должна наслаждаться. А оно ведь так заразительно. Такое поведение брата для неё слишком необычно. Жозефина не может понять причины, по которой Лиам так чувствителен к ней. Почему он дарит ей цветы, вплетает их ей в волосы, почему делает комплименты и приглашает на танец. Она вновь ищет подвох. Думает, что это очередная шутка. Бедная Жозефина, почему она просто не может довериться? Почему не может позволить себе простую человеческую радость? — Ну и кто же? — смеётся Лиам, ласково смотря на сестру. — Ты! Да ты… — запинается Жозефина, не зная, как поступить. Она бы хотела сказать, что он самый прекрасный человек, какого она знает, но ей что-то мешает. Как несвойственно ей будут говорить такие слова. Почему Лиам может легко сказать то, что думает, а она нет?       Лиам на этот раз подкидывает её значительно выше. Так высоко, что Жозефина завопила он страха, боясь, что сейчас может разбиться. — Ты просто негодняй! Хулиган! Немедленно поставь меня на землю! Ты…       Но вот их взгляды вновь пересекаются. Она видит его голубые глаза, полные заразительно озорного веселья. Её губы растягиваются в непроизвольной улыбке. Ну какой же он хулиган? Какой негодяй? Он самый лучший, самый замечательный… Самый прекрасный, самый красивый… Как волшебное существо из книжки в её библиотеке. Жозефина не может оторвать глаз от его лица. —…самый красивый…— завороженно смотря на юношу, повторяет она вслух свои мысли. — Спасибо, я польщён, — усмехается Лиам, всё же опуская женщину на землю.       Она в ужасе понимает, что наделала. О Всевышний, неужели она сказала это вслух! Какой кошмар… Жозефина зарделась, смущённо опуская глаза. Но краснеет она ещё сильнее, ведь после понимает, что теперь рассматривает губы юноши. Такие тонкие, такие бледные. Женщину при их виде посещают постыдные мысли, от которых она не в силах избавиться. Слишком они навязчивые, слишком приятные, чтобы прогонять их прочь из своей головы. О, как ей хочется встать на носки и подтянуться к этим губам! Хочется, чтобы Лиам врезался в её губы жадным поцелуем, от которого женщина наверняка потеряет сознание, а после чтобы он нёс на руках обмякшее тело сестрицы до её же комнаты. Эх, мечты. Несбыточные мечты. Она тяжело вздыхает.       А Лиам продолжает улыбаться. Он видит горящие щеки Жозефины, видит, куда направлен её застенчивый взгляд. — Знаешь, какие цветы я люблю, Жозефина? — шепотом спрашивает юноша, легко приподнимая её лицо за подбородок.       Женщина восторженно вздыхает, когда понимает, насколько Лиам теперь близко. Как близко его лицо. Его губы в паре сантиметров… Между ними висит такой запретный поцелуй… — Лиам, я… Я не имела в виду… — она пытается выйти из неловкой ситуации, но язык предательски тяжёл. Женщина не может связать и пары слов. — Васильки. Я люблю васильки. Их цвет, их запах, — шепчет Лиам, не обращая внимания на жалкие попытки Жозефины оправдать свои неосторожные слова. — Мне кажется, тебе очень подходят эти цветы.       Неожиданное признание поражает женщину. И что ему ответить? — А ты?       Но его вопрос пролетает где-то мимо, легко коснувшись её ушей, ведь Лиам в этот момент кладет одну руку ей на спину и притягивает к себе. — Ландыши… — как заколдованная произносит она.       В этот момент у Жозефины земля уходит из-под ног. Она пошатывается и… Их губы находят друг друга. Как неловко, как стыдно, как неправильно. Однако так хорошо, так приятно и так нежно. Как в наивном женском романе, в котором главная героиня неприменно совершенно нечаянно падает в объятия к любимому. Только вот Жозефина не считает себя такой героиней. Такие героини красивы и молоды под стать своим кавалерам — галантным и внимательным. А что она? Ей сорок, она носит чёрное, чуть ли не траурное платье с закрытым воротом и насылает на жителей Тотспела смертельную болезнь. Её руки по локоть в крови, она не может и мечтать о чём-то подобном. Она не смеет мечтать о нём. Она чувствует, что виновата перед братом, чувствует, что свою вину ей не искупить никогда. Она не смеет осквернять такого чистого душой человека своими порочными касаниями.       Но сейчас губы Лиама скользят по лицу Жозефины, оставляя за собой пылающий след на её коже.       Ей плохо и хорошо одновременно. Разве может человек в одночасье испытывать такие несовместимые друг с другом чувства? Сердце бешено колотится, готовое вот-вот вырваться из груди, разум кричит, чтобы женщина оттолкнула его, но руки лишь притягивают юношу ближе. Она не может. Жозефина никогда не оттолкнет от себя Лиама.       Женщина несмело отвечает, тяжело вздыхая. Она вновь готова потерять сознание. — Я люблю тебя, Жозефина, — провожает её в забытье такая простая фраза, но такая важная, такая нужная ей. Пара слов, а они столько значат. «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю…» — И я тебя люблю… — сквозь сон шепчет она.       Лиам готов тут же сорваться с места и пулей вылететь из комнаты сестры. Но так тяжело оторваться от её лица, что уж говорить о том, чтобы поспешить незаметно ретироваться. Юноша слышит её слова. Лиаму кажется, сестрица обращается именно к нему. Почему, не знает он сам. Наверное, ему просто хотелось бы, чтобы так было, вот и всё.       Он отстраняется прежде, чем Жозефина открывает глаза. Но руку убрать не успевает — он всё ещё держит ладонь женщины в своих пальцах. Лиам смущённо отводит взгляд. Он знает, его выдают предательски краснеющие щеки. — Как ты себя чувствуешь, сестрёнка? — осторожно спрашивает юноша, хотя ответ он хочет знать совсем на другой вопрос. «Почувствовала ли ты? Поняла ли, что я сотворил? И ненавидишь ли теперь меня за это?» — Я… — несмело начинает Жозефина, приподнимаясь. Она старается не смотреть на брата — ей так неловко, так стыдно. Жар подступает к лицу. — Я в порядке.       Прядь волос спадает ей на лоб, и тут женщина понимает, что от её привычного узла на затылке ничего не осталось. И это её пугает. Словно её безумный, но неприлично прекрасный сон начинает сбываться. — Тогда я, пожалуй, пойду? — спрашивает Лиам. Он не может определиться, чего хочет больше: уйти или всё же остаться. В тайне он надеется, что сестрица остановит его, попросит побыть с ней рядом. Неважно с какой целью, просто побыть вместе ещё немного. Просто помолчать. Молчание иногда ценнее слов. Но разум кричит, чтобы он убрался подальше из покоев Жозефины. Он натворил достаточно. Безумие поглотило его, и юноше об этом известно. Он не хочет навредить ей, не хочет, чтобы она узнала… — Нет, Лиам, постой, — может, слишком требовательно останавливает она его.       Силы стали возвращаться к Жозефине. А с ними былые уверенность и властность. Пора ей брать себя в руки, пора возвращаться к обычным делам. Пора спускаться с небес на землю. На небе грешникам не место, а она погрязла в пороках. На чистом облаке останется лишь Лиам.       Юноша подсаживается к сестре поближе. Ему неловко, но в то же время Лиам чувствует трепетное волнение и радость. Сбылось его внезапное желание: сестрица попросила его остаться.       Жозефина сконфужена от своей же резкой просьбы. Зачем она попросила брата не уходить? Тот сон был слишком ярким, слишком приятным и слишком красивым, чтобы хоть малая его часть воплотилась в жизнь. В серой пресной жизни с размытыми грязными красками нет ни капли тех ясных и чистый цветов из сновидений. Они бы слишком выбивались из общей картины, так что не следует даже пытаться наносить их на этот огромный холст.       Они оба чувствуют, что им не избежать тяжёлого разговора. Так всегда бывает, когда в семье одного из родственников что-то гнетёт — остальные это ощущают. Лиам знает, что мучает сестрицу. Жозефина знает, от чего страдает её брат. О, как они ошибаются. Наивные, думают, будто им известны чужие горести.       Они намеренно не смотрят друг на друга. Сидят плечо к плечу, отвернув головы и потупив взгляды. — Лиам, — тягостное молчание прерывает Жозефина. Она по прежнему не смотрит на юношу, пытаясь скрыть свое смятение. Пальцами женщина нервно разглаживает видимые лишь ей одной складки на подоле платья. — Тебя что-то тревожит?       Мысленно Жозефина чертыхнулась. Нельзя было задать вопроса глупее! Она знает, что тревожит Лиама. Картины, души, заточенные в них и странный мужчина, которого юноша постоянно рисует, если берется за уголь.       Лиам понимает вопрос иначе. Ему кажется, сестрица сквозь сон всё же почувствовала прикосновения его губ. Теперь ему тревожно. — С чего ты взяла, Жозефина? — пытается он выдавить беззаботную улыбку, но получается очень неважно. — Тебе показалось…       Договорить он не успевает — женщина легко касается рукой его предплечия. Юноша вздрагивает. Вдруг он чувствует, что безумие сейчас может завладеть его рассудком. Ещё чуть-чуть, и он не сможет спокойно смотреть на треклятые портьеры в комнате Жозефины и чёртово закрытое платье, в которое она облачила себя. Лиаму кажется, что эта комната выглядела бы гораздо лучше, будь она поглощена пламенем. Огонь завораживал. Он перебрасывался бы с вещи на вещь, не оставляя после себя ничего, что так раздражало Лиама. Пламя стекало бы по шторам, прожигая в них огромные дыры. Упал бы с креплений карниз — больше Жозефина не заставила бы брата вставать на стремянку и вещать новые портьеры. Они сгорели бы дотла, оставив разве что горстку пепла, которую развеял бы после ворвавшийся в комнату свежий ветер. Платье Жозефины он тоже предпочел бы подпалить. Чтобы сестрица больше никогда не пришила к нему новые пуговицы. Ни к одному из множества тех однообразных платьев, что она хранит в старомодном шкафу. Это ей пойдет только на пользу. Так будет правильно. Нельзя так душить себя, но если Жозефина этого не понимает, придется ей немного помочь. Потом она будет только благодарна. «Огонь причиняет людям боль», — откуда то из глубин подсознания шепчет Лиаму совесть. Впервые юноша рад, что её голос ещё звучит в его голове. Она не отвернулась от него, ещё верит, что безумие можно обуздать.       Эта мысль как отрезвляет его. О чём он только думает! О нет, вновь безумие готово вырваться из него, снова оно готово показать свою разрушительную силу! В отеле давно не было постояльцев, но Лиам вполне держался. Сегодняшний день всё испортил. Навеянные безумием фантазии заставляют его думать о Жозефине так, словно она может стать его подружкой, которой он распускал волосы и дарил бы платья. А теперь она касается его руки, словно говоря, что и не возражала бы ей побыть. Юноша поворачивается к сестрице. На него смотрят обеспокоенные ясные глаза, но Лиам видит совсем иное. Он вдруг представил, как огонь поднимается по подолу её платья, пожирая его. Жозефина не пытается его потушить. Она, гордо выпрямив спину, стоит и с болью смотрит куда-то вдаль. Пламя обнимает её за талию, струясь по поясу того, что когда-то было чопорным одеянием, затем подбирается к груди, после к горлу. И она душераздирающе кричит. Она не зовёт на помощь, не сыплет проклятиями. Страшный нечеловеческий вопль режет уши. Её поглощает огонь. Святая инквизиции. Ведьма сгорает на костре. Полностью, безвозвратно. Даже пепла, как от злосчастных штор, не осталось. «Нет, я не хочу…», — проносится в голове Лиама, когда перед его глазами расступается чёрный дым, и он вновь видит обеспокоенное лицо Жозефины. Он собирается с силами и несмело говорит: — Мне страшно, Жозефина. Я боюсь за тебя.       Женщина удивлена, однако не произносит ни слова. Что бы не тревожило брата, для него это важно, а значит она обязана его выслушать. — Я боюсь, боюсь навредить тебе, — с отчаянием Лиам поднимает на неё глаза. Он видит, как сестрица бледна, как она поджала губы. Губы… Юноша вновь переводит взгляд на них. Безумие обрушивается на него, как морская волна на берег во время сильного шторма. Ему кажется, что, не коснись он этих губ сейчас же, он точно схватит первую тлеющую свечу, что ему попадется, и комната сестры наполнится адским огнем и едким дымом. А после, не долог час, пламя перекинется и на неё. Нечеловеческий предсмертный крик. И тишина. — Прости…       Жозефина не успевает осознать сказанного, не успевает понять, за что перед ней извиняются. Лиам притягивает её к себе и порывисто целует. Женщина недоуменно вскрикивает, первое время пытается освободиться от внезапных объятий, но после сдаётся. Она обмякает в кольце рук юноши. Длинные пальцы Лиама скользят по её спине, касаясь позвонков словно клавиш пианино. Они с лаской перебирают пряди её волос, прохаживаясь по ним как расчёской. Сердце бешено колотится, щеки в который раз за сегодня заливаются румянцем. «Нет, сказка всё-таки правильная. Правда, она не о ведьме и принце. Она о двух одиноких людях, нашедших покой друг в друге. Жаль, они слишком порочны, чтобы попасть в волшебный мир Долины Наваждения. Им не суждено перейти мост. Им дорога отнюдь не в рай — они ответят перед Всевышним за всё, что сотворили», — невесёлая мысль проскользает в голове Лиама. Но ему сейчас все равно.       Жозефина несмело отвечает. Всё как в её сне. Может, она всё ещё без сознания? Если так, то почему бы и не помечтать, раз разум рисует ей такие приятные образы. Потом она будет стыдиться своих мыслей, потом вновь простоит до утра на коленях, моля у Всевышнего прощения, потом… Потом.       Лиам чувствует, как тепло раскатывается по его телу. Он спасён, безумие отступает. Ещё можно держаться, пока в отель не приедет новый постоялец. Чёрный дым развеивает весенний ветер. Наваждения уходят. Теперь и шторы кажутся ему не такими уж и ужасными, чтобы обязательно поджечь их, и сестрица прекрасна в любом, даже самом закрытом и траурном платье.       Лиам отстраняется. Он не смеет смотреть на Жозефину, ему слишком стыдно. Хорошо и стыдно одновременно. Он закрывает лицо руками. — Прости, прости меня… — лихорадочно шепчет юноша. — Я безумен, видишь! Я пытаюсь держаться, но… Я боюсь за тебя! Я боюсь, что в беспамятстве сотворю что-то ужасное!       Жозефина пытается отдышаться. Дрожащей рукой она старается пригладить волосы, спавшие ей на лоб. Его поцелуй ещё горит у неё на губах. Вряд ли женщина когда-то забудет его. Нет, такое забыть нельзя. Наверняка это всего лишь сон! Ещё один безумно прекрасный сон. Это не может быть правдой. Реальность слишком жестока, чтобы дарить ей такой щедрый подарок. Незаслуженный подарок. Жозефина не смеет принять его, однако отвечает на поцелуй и наслаждение растекается по её телу, когда Лиам прижимает её к себе.       За что, судьба, ты так играешься с ними? Насмехаешься. Тебе весело, для тебя это представление: как интересно наблюдать за неумелыми актерами из зрительного зала, смотреть, как они тушуются, забывают слова, неловко двигаются и говорят. Не забудь кинуть в них помидор напоследок и язвительно похлопать. — Прости, прости меня! — Лиам качается вперёд-назад, пытаясь успокоиться. Он тянет себя за длинные белокурые волосы, накручивает их на пальцы, нервно перебирает. — Я не мог унять своего безумия иначе как… поцеловав тебя… Я ужасен, отвратителен! О боже, что я наделал…       Жозефина невольно улыбается. Бедный мальчик. Ее бедный мальчик, он и сам испугался. Похоже, даже больше, чем она. Лиама трясёт. Женщина и сама дрожит всем телом, испугавшись испытанных эмоций.       Что ж, один поцелуй — небольшая цена за здоровье Лиама. Хотя бы на время. А Жозефине будет так приятно её заплатить. Пусть и не без настойчивых нашёптываний совести.       Это ради его блага. А ради его блага Жозефина сделает многое. Даже позволит поцеловать себя.       Она неловко касается ладонью горячего лба юноши. Он испуганно вздрагивает. — Лиам, — зовёт женщина его по имени.       Он несмело поворачивает голову в её сторону. Какой у него запуганный взгляд… У Жозефины начинает колоть в сердце, когда она смотрит в его печальные виноватые глаза. Нельзя так изводить себя, дорогой, нельзя. Ты не так и сильно провинился. — Я опасен… — шепчет юноша, всё ещё отводя взгляд от сестры. — Опасен для тебя… Я безумец, я сумасшедший, ненормальный… — Тише, тише, дорогой, — ласково произносит Жозефина, поглаживая его по волосам. Она прикладывает указательный палец к губам Лиама, подозревая, что только так сможет остановить его беспорядочные извинения. — Мне кажется, что и я теперь безумна. Но я не чувствую, что это так уж плохо.       В том году Рождество наступило раньше.