можно мне потеряться в пурпурно-пламенных крыльях?

Квакити никогда не верил в то, что найдёт свою родственную душу, своё предназначение. Скорее, погубит себя ещё раньше, чем им судьба приговорила встретиться — задушит дымом и утопит в алкоголе, в жидком огне, что его тело испепеляет медленно. Никогда не ожидал он оказаться со своею родною душою в одном месте, почувствовать что-то особенное — ему ли ждать от жизни подарка? Угасающему угольку в костре неутомимой, яростной жизни? Волнение толпы никогда не останавливается, а Квакити в ней — как маленький, потерянный, дрожащий от холода щенок. Только холод в душе — стремительная вселенная иссушила его, истомила. Никогда не давала отдыха, никогда не останавливала несущиеся на полной скорости поезда событий, чтобы Квакити в них успел запрыгнуть и хоть на мгновение дать себе передышку. Он не ожидал, что торопливость его жизни хоть раз замрёт — тогда почему он сейчас застыл в хрупком, идеально-медленном моменте? Когда он, окружённый запахом кофе и булочек медовых, неизвестным человеком любуется так увлечённо, будто бы нет ничего больше важного в его дне? От мальчика с молочным коктейлем в руках пахнет клубникой — так сильно, что запах, сладкий и мягкий, растворяется в разуме Квакити, наполняя органы чувств ощущением фантомной близости. Он даже не знал его — изящного мальчика в яркой толстовке цветов пурпура и гордого золота, но почему-то чувствовал невероятно сильную связь, непреодолимое притяжение. Как два магнита, направленные разными полюсами друг к другу. Квакити — холодный, расчётливый минус, а Карл (такое имя было написано на чехле телефона красивыми курсивными буквами, и боже, как оно подходило ему) — тёплый и ласковый плюс. Мозг Квакити, мгновенный в своей влюблённости, услужливо подсказывал разумное объяснение такому ощущению, а сам крылатый упрямо его отвергал. Таких чудес не бывает, нельзя же просто встретить родственную душу в любимом кафе и сразу же её почувствовать! Сердце согласно не было. Оно дрожало и искрилось, подмечая многое-многое. На кудрях Карла танцевали золотые блики, часть их окрашивала бледную кожу лица солнечным цветом. Лучи падали на тёмные ресницы, изящно отражаясь от блесток на веках и разноцветных радужек гетерохромных глаз. Небесное светило превращало его в произведение искусства, но, глядя на то, как мерцали от мёртвого белого света лампы на стене его руки, Квакити не мог не думать о том, каким же будет мальчик в мерцании бледного лунного ока. Феей из сказки, туманным серебристо-аметистовым духом? Таинственным богом лесов? Почему так панически бились мысли в голове Квакити, представляя совершенно незнакомого человека в миллиарде магических образов? Он ведь не верил в любовь с первого взгляда, так почему один взор разноколорных глаз заставляет его терять дыхание? Карл смотрит на него. О, милосердная богиня Кристин, как ему вообще объясниться перед ним? Ему, наверное, подумается, что Квакити — какой-то сталкер, ужасный человек, желающий погубить его жизнь и… — Хэй, ты в порядке? — из водоворота мыслей его тихий голос вырывает, возвращает в реальность — но реальность как сон сейчас, потому что Карл держит его за руку, пальцы осторожно переплетая. И глядит обеспокоенно-нежно, волнуясь, заботясь. Сжимается грудь от того, как больно вдохнуть с тяжестью полыхающе-алого чувства в ней, в глубине сердца горит влюблённость, возникшая из пустоты и так быстро захватившая сущность Квакити, что будто пожаром по душе и телу прошлась. Оставляя на каждом органе тела бесконечный, неугасаемый огонь. — Я… Я задумался, прости… — бормочет Квакити смущённо, и это робкое чувство окрашивает его щёки в оттенки тепла. Карл, видимо, их замечает — взгляд по лицу бродит и губа прикушена острым клыком. Хочется осторожно коснуться губ, убрать это костное лезвие, вонзившееся в розовато-персиковую кожу, чтобы он не поранил себя. И свободная рука Квакити даже поднимается немного, но застывает в воздухе. Они ведь друг друга даже не знали? Тогда почему Карл так мило улыбается и переплетает вторую руку свою с рукой Квакити — так легко, будто так они сотни раз делали? Заставляя сознание крылатого пищать и кричать поэму его идеальности. Создавать песню из одного лишь чувства восхищения его фигурой — никогда рифмованные строки так легко ещё в голове музыканта не укладывались. Почему-то ему казалось, что эта мелодия в голове крутиться долго будет. Урчать невидимые струны разума не устанут и слова танцевать не перестанут. — Осторожнее, в мыслях можно случайно потеряться надолго, — улыбка у Карла добрая-добрая, светлая, как он сам, полыхающая нежностью. — Я, кстати, Карл. Теряюсь в параллельных реальностях своих сказок постоянно, — и он тихо хихикает, а Квакити завороженно наблюдает над тем, как вибрирует его грудь. В голову приходят палочки, что мерно опускаются на барабан, глупая, но забавная мысль. Хихиканье Карла — как своя собственная ударная мелодия. Сердце стучит в такт, пропуская удары, чтобы под эту песню подстроиться. — Меня… Меня зовут Квакити… — голос хриплый, будто бы он не говорил веками. Отчего-то от этого звука щёки Карла заметно меняют оттенок, и даже взгляд мальчик кудрявый в сторону отводит, затихая и вновь нервно губы кусая. Не замечая, как Квакити снова им любуется, скользя взглядом по мягким чертам лица с туманящим разум увлечением. Квакити не знает, когда Карл успел сесть напротив него — но теперь его запах сильнее, и он не может не радоваться. Клубника смешивается с дымным запахом дорогих сигарет, и Квакити даже стыдно за то, что от него опять пахнет табаком, ядовитой смертью — не хочется, чтобы… чтобы его родственная душа отравилась. А Карл, кажется, даже не беспокоится — рисует узоры пальцами на двух ладонях, захваченных его руками. И от этого движения у музыканта по коже пробегает дрожь, стрекотание электрики, маленькая личная молния. Прямо в сердце. Нежданно, негаданно, желанно. — Чтож, Квакити, — шепчет Карл, и его голос звучит так интимно, что чувствуется, что кудрявый обращается только к одному человеку в мире — и боже, как счастлив Квакити быть этим человеком. — Не возражаешь, если я задам тебе немного личный вопрос? — К-конечно… — мнётся он, немного напуганный, дрожащим голосом отвечая. — Не девственник, — шутит робко, улыбаясь криво, но с настоящим счастьем в душе, когда Карл заливается хохотом. Другой звук. Более глухой, идущий из глубины лёгких, и барабан уже не изящно стучит, а грохочет — его смех внезапно становится в сотню раз идеальнее для Квакити. — Учту, — стирая слёзы смешинок с глаз, фыркает Карл беззлобно. — Хотя даже если бы и был, долго бы таким со мной не остался — не с тем, как эта рубашка твоё тело обтягивает… — лицо солнечного мальчика невероятно близко, во взоре — дразнящая насмешка и что-то более глубокое — с ним флиртуют, понимает вдруг Квакити, и во рту мгновенно пересыхает, когда жар опаляет грудь. — Но это не то, о чем я хотел тебя спросить, — отсраняется он вдруг как ни в чем не бывало, даже если на губах ещё след той насмешки остался. — Я бы сказал, что меня интересует нечто чуть более интимное… — смотрит немного взволнованно, — ты не обязан отвечать, конечно, но… Какая у тебя метка души? И, заметив шок настоящий на лице Квакити, Карл ещё дальше отдаляется, явно неловкость ситуации почувствовав — отпускает руки Квакити и своими активно размахивает в такт неожиданно быстрой взволнованной речи. — Понимаешь, ты просто чувствуешься так необычно комфортно, и я будто бы всегда тебя знал, но я вижу тебя в первый раз, и я знаю это чувство хорошо, потому что это то, что я чувствовал, когда первый раз встретил своего жениха, и я просто надеялся… — Крылья, — прерывает его лепет безостановочный Квакити и тут же счастье на лице Карла видит. — Моя метка — это крылья. Красное и… — смотрит в гетерохромные глаза мальчика, тонет в разных, несочетающихся радужках. — И пурпурный, как… — Мой глаз… — бормочет Карл, и улыбка на его лице такая широкая, что она сияет, солнцу подобная. — Сапнап… Сказал мне это когда-то. И одно из моих крыльев алое, это его цвет. Значит, мы… -…Родственные души? Наверное? — Квакити смотрит на него робко, ожидая удара или крика, как когда-то… Когда-то давно от того, чьё имя не хочет вспоминать. — Я, мм, мне жаль, что я вмешиваюсь в ваш дуэт… — Глупый, — выдыхает Карл, его рот ладонью своей закрывает. — Мы тебя ждали. Стрелки на часах упрямо тикают, отстукивая последние минуты перерыва Квакити. Часы, правда, забыты — брошены в сумку, ненужные, мешающие наслаждаться искрящейся радостью. А сам Квакити, схватив Карла за руку, бежит за ним по радужно-солнечным лужам, глупо смеясь и хихикая, бежит непонятно куда, непонятно зачем — в чужую квартиру, чужой уголок, встречать свою вторую родственную душу, знакомиться с кем-то с глупым, пламенно-красным именем Сапнап.