Индивидуальный подход

Каждую из них Макаров отчитывал по-разному. Поначалу разница почти не ощущалась — этот первый, самый лёгкий уровень моральных пыток всегда начинался неожиданно и стихийно, охватывая каждую из виновных, а затем растворялся в воздухе, оставляя после себя лишь невесомый флёр унижения и намёк на изощренное наказание в самом ближайшем будущем. Оно и понятно: Макаров их толком не знал, а вся эта педагогичная дребедень с индивидуальным подходом, о которой когда-то втирал его почти однофамилец, казалась ему не просто пустой тратой времени и нервов, а невыполнимой задачей. Да и какой тут к черту индивидуальный подход, когда они все одинаково безмозглые, безответственные, напыщенные пустышки? Но уже спустя несколько месяцев в оре Макарова стал прослеживаться определённый стиль, и для каждой из подопечных он был несравнимо разным. Например, Туркина. Макаров предпочитал орать на неё на расстоянии, большую часть времени регулировал громкость и почти всегда заканчивал свои речи ядовитым шипением. Орать на Туркину было неинтересно, потому что отвечала она ему самыми мерзкими угрозами, вызубренными из кодекса ещё на первом курсе, а браться за перевоспитание или пытаться объяснить, что от доносов этих хуже будет только ей, вообще не имело смысла — за умными книжками жизни реальной не видно, да и черт с ней. Туркина была человеком потерянным, а горбатого, как говорится, только могила и исправит. На Попову Макаров орал редко, несмотря на количество поводов. Орать на неё было бесполезно, ведь слова, пусть даже самые угрожающие, никоим образом не уберегали Сашу от грабель, которые поджидали её на каждом шагу и по которым она так виртуозно скакала. Ей нужно было показывать, снова и снова показывать, в чем её косяки, а не трястись над ней с пеной у рта и глазами бешеными. Остальное с ней просто не прокатывало. Но уж кому больше всех доставалось, так это Вербе. Ор начальника действовал на неё удивительным образом: в нужный момент она собиралась и, сморгнув горькие слезы, приступала к работе. Ей это критически не нравилось, ему тоже, но другого языка Макаров (да что там, и Макаренко тоже) для неё ещё не придумал. А все эти трехминутные слезные истерики в туалете обещали вскоре и вовсе сойти на нет. На неё он всегда орал по-другому. Наклоняясь слишком близко и глядя прямо в глаза, чтобы не дай бог взгляд не отвела и гримасу не скорчила, чтобы смотрела, на него одного смотрела, пока он её отчитывает. Что удивительно, Макаров никогда не повышал на неё голос. Он говорил спокойно, вот только каждое его слово и каждый взгляд были громче любой даже самой бешеной истерики. Орать на неё было сущим самоубийством — она непременно начинала орать в ответ. И с кулаками могла кинуться на начальника, у неё же вообще тормозов нет. И у Макарова их тоже нет, а кровопролитие на рабочем месте, да ещё и при свидетелях... жуткое зрелище. Правда, в какой-то момент новый метод воспитания подчинённой дал сбой. Дистанция каждый раз сокращалась все заметнее, температура поднималась, кровь в висках стучать начинала, и зрение затуманивалось, будто кто-то шашку дымовую в их этот проклятый кабинет подбросил. Макаров вылетал из кабинета, как прокаженный, не успев огласить суть косяка, только ядом побрызгав для вида, а Синицкая провожала его недоуменным взглядом да ресницами своими длинными хлопала, ни черта не понимая. Да и что она поймёт? Если ему самому непонятно...

***

Сегодняшнее утро, впрочем, как и вчерашнее, выдалось не особенно паршивым хотя бы потому, что Синицкая вот уже второй день не выходила на службу. Макаров сам «подарил» ей выходные, а заодно и себе. В её отсутствии разум становился яснее, гнев постепенно угасал, и все, чего ему хотелось — крепкого кофе, желательно, с коньяком. Ещё и Попова с Туркиной приятно удивили — почти раскрыли дело одного урода морального, который ему вот уже несколько месяцев покоя не давал. Да, сегодняшнее утро вне всяких сомнений можно было назвать вполне сносным. Может быть, даже хорошим. — Да все по классике, Павел Сергеевич, — отчитывалась Попова, глядя на макушку начальника, склонившегося над монитором одного из компьютеров, что транслировал записи видеонаблюдения из ночного клуба. — Тут и так уже все понятно. Что время-то тратить? Адрес чепушилы у нас есть. Давайте мы сейчас с Туркиной быстренько все порешаем. — Попова, ты можешь не гудеть у меня над ухом? — рявкнул Макаров, через экран наблюдая за силуэтом молодого парня, в одиночестве сидящего за барной стойкой. — Порешают они. Да отмотайте вы уже нахрен запись эту, я уже задолбался смотреть, как он зад свой тощий тут просиживает! Охранник молча повиновался. — Павел Сергеевич, это, конечно, может прозвучать, как нонсенс, но я впервые согласна с Поповой. Левченко надо брать немедленно, — вмешалась Туркина. — Анечка, радость моя, ты гениальный оперативник. Вот это может прозвучать, как нонсенс, — майор оскалился, поворачиваясь к подчинённой. — Ты знаешь, сколько раз мы этого упыря уже «брали»? И без доказательств отпускали. Ты видишь тут какие-то доказательства? То, что он уже хренову тучу времени насилует мой мозг я, увы, никак задокументировать не могу, а хотелось бы! — Э-э-э, тут, кажется, что-то происходит, — промычал охранник, заставляя Макарова обернуться и вонзить раздраженный взгляд в экран. Стоило майору увидеть что, черт возьми, происходит на этой гребаной записи, как все мыслительные процессы вмиг замедлились, глаз нервно задергался, а сердце заколотилось, как наутро после хорошей попойки. Видеозапись по тихой просьбе Туркиной отмотали на пару минут назад. Все замерли, внимательно следя за происходящим. Размахивая руками и что-то крича в динамик телефона, эффектная блондинка в неприлично коротком красном платье уселась за барную стойку. Она уже махнула рукой бармену, чтобы заказать коктейль, когда Левченко — уже не подозреваемый сразу по нескольким статьям — заметил девушку и с заискивающей улыбкой подсел к ней. У Макарова перехватило дыхание, когда она не проигнорировала ублюдка, а повернулась к нему с весьма заинтересованным видом. — Это чё, Синицкая? Да ну нафиг, — Попова наклонилась к экрану. — Нисколько не удивлена, — Туркина закатила глаза. Макарову же сказать было нечего. Он в полнейшем ступоре наблюдал за тем, как Синицкая сначала недовольно фыркает и отворачивается от Левченко, а затем этот ублюдок привлекает её внимание снова, показывая ей что-то в своём телефоне. Её голубые глаза округляются, алые губы приоткрываются, и она заинтересованно выгибает бровь. В следующую секунду бармен ставит на стойку два бокала с какой-то оранжевой дрянью. В следующие тридцать между ними завязывается знакомство. Несколько минут Макаров в ошеломлении, перерастающем в гнев, смотрит на то, как двое оживленно беседуют, заказывая коктейли снова и снова, и когда Синицкая выходит, по-видимому, в туалет, ублюдок подставляет её бокал к себе. Работа почти ювелирная, но если запись приблизить, можно заметить, как он ловко подсыпает в напиток какую-то дрянь. Катя возвращается, Левченко подставляет к ней бокал, и в этот момент Макаров, наконец, приходит в себя. Вернее, выходит из себя. — Я убью её, — прорычал он, резко вставая из-за стола и опрокидывая стул. — Попова! Туркина! Берите группу захвата и живо на задержание Левченко! — девушки переглянулись, рассеянно кивнули и уже торопливо направились к выходу из клуба, когда Макаров схватил со стола свой телефон и вдруг снова окликнул подчинённых. — Синицкая. Адрес мне её. Быстро! — Н-но, Павел Сергеевич, если это правда Синицкая, то вряд ли она сейчас у себя дома, — затараторила Туркина, глядя на искаженное гримасой ярости лицо майора. — И я не знаю её адрес. Саш? — А мне-то откуда знать? — Попова округлила глаза. — Её сейчас явно не дома искать надо. Макаров прикрыл глаза, выдохнул, кажется, весь воздух из лёгких и, махнув рукой, понёсся к выходу. Напоследок он крикнул: — Что вы там застыли, мебель?! Быстро на задержание, я сказал! И не дай бог вы с адресом Левченко накосячили, я вас ошкурю! Собственноручно! Дальнейшую его речь Аня и Саша уже не слышали — Макаров скрылся за дверьми, попутно ища телефон, который держал в руке. Ярость застилала ему глаза. «Идиотка, идиотка, идиотка!» — стучало в его голове вместе с полным осознанием того, что Синицкая, хоть и легкомысленная, мягко говоря, особа, но на такую херню вряд ли поведётся. Она должна быть дома. У подружки или в каком-нибудь из многочисленных салонов. Да где угодно, черт побери! Он скорее глотку сам себе перегрызет, чем в этот бред поверит! Адрес он достал, уже выворачивая руль на шоссе. Адрес квартиры Синицкой, а заодно и всех её подружек-фиф, и ближайшие салоны отметил, и кафешки эти модные, где она себе капучино берет (и ему — крепкий чёрный без сахара, вкуснее чем автомате, чем где-либо ещё). Потому что знал — она дома. А Попова с Туркиной и без него справятся. А даже если и не справятся, то черт с ними, все равно потом сам все решит. Но сначала она. — Синицкая! Открывай! — он колотил руками по двери квартиры, даже не заметив, как влетел на одиннадцатый этаж без лифта. — Открывай эту грёбаную дверь, или я её выломаю к чертям! Мысль о том, что она может лежать без сознания где-нибудь в квартире Левченко его даже не посещала. Даже когда она с шестого раза трубку не взяла. Даже сейчас, когда она дверь ему не открывает. Все равно уверен. И уверенность эта была почти на грани безумия. Его трясло от злости и ярости одновременно, и даже когда за дверью послышались торопливые шаги, он не успокоился, а, кажется, взбесился ещё сильнее. Гнев достиг апогея, стоило двери открыться, а паре сонных голубых глаз встретиться с его глазами, сощуренными, исполосованными багровыми капиллярами. Синицкая запахнула неприлично короткий шёлковый халат и, подавив зевок, удивлённо спросила: —Павел Сергеевич? Он влетел в её квартиру, как сквозняк, и сразу же направился в самую дальнюю комнату — как решил сам Макаров, в спальню. — Павел Сергеевич, вообще-то, у меня ещё день выходного! — ступая босыми ногами по светлому паркету, она последовала за начальником. — Что это вы ищете?! Макаров обернулся к Кате, и венка, пульсирующая у него на лбу, её не на шутку испугала. Он бегло оглядел девушку на наличие увечий, а затем, подойдя почти вплотную к ней, грубо и холодно рявкнул: — Где он?! — Кто? — Синицкая недоуменно захлопала своими бесконечно длинными ресницами. На мгновение он потерялся: такую утреннюю Катю он ещё никогда не видел. Не было сейчас ни тонны штукатурки, ни эффектной укладки, ни вырвиглазных нарядов. Она наверняка только недавно вышла из душа — волосы, собранные в пучок, казались слегка влажными, кожа изумительно пахла гелем для душа, и — черт возьми — под голубым шелковым халатом, конечно же, не было белья. Макаров мысленно выругался и выдавил из себя ненавистное: — Левченко. Вчера ты была с ним в клубе. Она выгнула бровь. И как-то даже незаметно для самой себя и уж тем более для него сократила между ними дистанцию. — Павел Сергеевич, ещё немного, и мне начнёт казаться, что вы меня ревнуете, — пролепетала Синицкая. — Сначала Вершинин, теперь это... — «Это», Синицкая, — Макаров просто кипел от злости, — преступник, которого мы уже почти полгода ловим. А знаешь, что «это» делает? Подкатывает свои яйца в ночных клубах к таким, как ты, а потом таких, как ты, накачанных дрянью, которые он в это ваше модное пойло подливает, везёт к себе домой, трахает, обворовывает и в белый свет отпускает! Так на что это похоже, Катюш, а? — он склонился над ней, его лоб почти соприкасался с её, когда она подняла голову, чтобы встретить его взгляд. — На ревность? Или на работу, которую я выполняю? Температура между ними достигла критической отметки, воздух заискрился. Дыхание у обоих сбилось, но каждый остался при своём. Облизнув губы, Синицкая сощурилась и сложила руки на груди. — Если бы это была работа, которую вы, Павел Сергеевич, выполняете, вы бы сейчас искали преступника, а не меня. Я же должна быть с Левченко по его сценарию, нет? Или вы решили, что не такая уж я и идиотка и на всяких упырей в клубе не ведусь? — Да, Синицкая, я заметил, как ты не ведёшься, особенно, когда ты так мило с ним ворковала. Или камера плохо передала момент, где ты посылаешь его нахрен и едешь домой? — Так значит, все же ревнуете? — При чем здесь ревность, мать твою, если ты ведёшься на всяких уродов, которых мне потом приходится от тебя отваживать?! — Так не отваживайте! — она ничуть не уступала ему, повышая голос так, что в ушах звенело. — Как там Саламатин сказал? У вас чувства отцовские взыграли? Так, что ли?! Это стало последней каплей. Она нарушила последние миллиметры дистанции. Оказалась слишком близко. И орала слишком громко. И слишком, черт подери, была красивой, чтобы он просто стоял здесь, пытаясь справиться со своей выдержкой, давно пославшей его нахрен. Вот и он послал, когда схватил её за подбородок и, почти касаясь своими губами её губ, прошипел: — Тогда хреновый из меня отец. Пришлось крепко зажмуриться, Саламатина перед собой вообразить, в конце-то концов, чтобы от неё отстраниться. Титанических усилий ему стоило её не поцеловать. Потому что это точка невозврата. Потому что с этого момента все будет по-другому. А он не привык к переменам. Он просто к ним, черт возьми, не привык. Поэтому и отдернул от неё руку свою, как от огня, и отошёл на несколько шагов назад, становясь к ней спиной и упираясь руками в стену. Синицкая несколько секунд сверлила его спину недоуменным и затуманенным взглядом. Ей отчаянно хотелось верить, что все его действия она истолковала правильно, без прикрас и розовых очков, как было в прошлый раз, когда она поверила в его ревность, а потом Саламатин сказал эту чушь. — Я не хотела, чтобы это оказалось правдой, — Катя вздохнула и подошла ближе к Макарову, борясь с неистовым желанием прильнуть к его спине, крепко сцепив руки на его животе — так, чтобы точно не вырвался, он же может. — Ну, про отцовские чувства, — она отвела взгляд в сторону, закатила глаза и вздохнула. Черт бы побрал этого Макарова! Все, что с ним связано — чертовски сложно, а Синицкая сложности на дух не переносит. — Может, я хотела, чтобы вы меня ревновали. Его плечи напряглись. Синицкая собралась с духом и встала за его спиной, всего в нескольких сантиметрах, и зажмурилась, ожидая праведного гнева в свой адрес. Он обернулся к ней, хмурый и грозный, и она с решимостью уставилась на его губы. Они оба — бесшабашные и взрывные, каждый по-своему, а сейчас стоят, как дети малые, и решиться на этот шаг не могут. Глупость какая. — Зачем? Самолюбие свое потешить? Так у тебя с ним и без того нет про... — Замолчите, Павел Сергеевич, — прошипела Синицкая, — Я теперь все про вас знаю. Не отвертитесь. — Интересно. Так просвети же. — Да как скажете, — она кивнула и без единой мысли положила руку на плечо мужчины, разворачивая его к себе лицом, чтобы затем впиться в его губы требовательным и наглым поцелуем. Макаров руки свесил от неожиданности и на поцелуй ответил не сразу. Но её напор, её бешеный ураганный напор сломил его настолько быстро, что он не заметил, как прижал девушку к стене, целуя её так, как никого никогда не целовал. Даже Олю, хотя мысли о ней в присутствии Синицкой его и не посещали. Макаров смял руками ткань халата Синицкой, проникая языком в её приоткрытый рот, и она застонала, дернув плечами, чтобы такая ненужная вещь, как одежда, им не мешала. Разорвав поцелуй и отстранившись, он оглядел её совершенное тело с нескрываемым восхищением. Жалкие остатки здравого смысла сами диктовали ему, что говорить: — Жалеть же будешь. — Ага, — она притянула его за шею и снова поцеловала, и ему окончательно сорвало крышу. Он подхватил её за бедра, углубляя поцелуй. — Спальня там, — на секунду прервав поцелуй, Катя кивнула в сторону ближайшей двери и уткнулась носом в сгиб крепкого мужского плеча, когда он понёс её в нужную комнату. Сильный, мужественный, настоящий, тот, кто ей нужен. Она давно это поняла. Намного раньше самого Макарова. И строго решила, что если вдруг однажды увидит хотя бы намёк на взаимность, никто и ничто не сможет её остановить. Правда, на намёки майор оказался скуп, и её энтузиазм быстро угас, а потом с каждым днем нарастающий бешеный поток чувств и вовсе спрятался под надёжным замком в душе. Сегодня Макаров, наконец, вынес этот замок без ключа и отмычки. Он навис над ней, жадно поглощая взглядом каждый сантиметр бархатной кожи. Она стала возиться с его футболкой, и когда Макаров сорвал её к чертям, облегчённо вздохнула и прикусила губу, разглядывая его пресс. В памяти невольно вспыхнул тот день, когда она скрылась в первом попавшемся кабинете, который по несчастливой тогда случайности оказался кабинетом майора. И открывшийся перед ней вид тогда напрочь выбил из головы все мысли. В горле пересохло, ноги приварились к полу, но Макаров с ором выставил её за дверь, как нашкодившего щенка. Теперь они на её территории, он больше не орёт, а ноздри раздуты и зубы стиснуты скорее от желания, чем от злости. — Иди сюда, — прошептала Катя, обвивая ногами его торс. С джинсами и боксерами он расправился не так быстро, как с футболкой, но в конечном итоге они тоже оказались на полу. Макаров изумился неподдельной хищности в её взгляде, она знала, чего хотела, и она непременно это брала — у него были разные женщины, самые разные, но такого взгляда прежде он ещё никогда не видел. Синицкая ни на кого не была похожа. Никакого острого ума и первоклассной дедукции, исключительная женственность, прямолинейность и простота, в то же время разгадать её было практически невозможно, ведь за красивой обёрткой могла скрываться любая начинка, вкус которой не был ему знаком. Ему нравились такие женщины, как Оля — интеллектуальные, с крепким стержнем, взрослые и мудрые, способные поставить его на место, в то же время, готовые прогнуться под ним. А от таких, как Синицкая, ему просто срывало крышу. И пути назад не было. Поезд тронулся, а вместе с поездом тронулся и сам Макаров. — Я предупреждаю, — прохрипел он, касаясь губами её губ и пристраиваясь к горячему входу, — я уже не пацан и фора... — Да заткнись ты уже, — она потянулась рукой к его члену и, обхватив твёрдую плоть, направила её в себя. Паша толкнулся в неё и сразу же сорвался на какой-то сумасшедший темп, стоило только увидеть её выражение лица, это ни с чем не сравнимое удовольствие — улыбку, прикрытые глаза, румянец на щеках. Синицкая была на грани абсолютного наслаждения и чистого безумия. Таким она Макарова и представляла. Дикий, необузданный, сильный, он получал от её тела все и всего себя отдавал взамен. Он толкался в нее почти неистово, удерживая свой вес на одной руке, другой держа её за бедро, и это удовольствие, этот почти наркотический кайф держал обоих в своём крепком мареве, туманя рассудок. Всего за секунду весь этот огромный мир сузился до них двоих. Она громко стонала, впиваясь ногтями в его крепкие плечи, — наверняка останутся следы — а он, нависнув над ней и раз за разом в неё вбиваясь, знакомил её со всеми гранями того наслаждения, которое только можно испытать, когда желание друг друга достигает критической отметки. Все в нем пылало, разрядка была так близко, а он так боялся её разочаровать, и, опустив руку, скользнул пальцами меж её влажных складок, чтобы коснуться клитора. Стоило ему усилить свои ласки, когда она простонала что-то нечленораздельное и не самое цензурное, и он почувствовал, как сокращаются её мышцы на его члене. Макаров отпустил себя, изливаясь в неё — это было высшей степенью удовольствия, самой высшей, почти убийственной. Он едва сдержал себя, чтобы не рухнуть на её обмякшее и разгоряченное тело, и приземлился рядом, прикладываю к груди отекшую руку. Синицкая, как кошка, что-то мурлыкнув себе под нос, прильнула к его боку и поцеловала в крепкую грудь — туда, где начинался узор замысловатой татуировки. Оба тяжело дышали, глядя в потолок ошеломленным взглядом. Макаров лишь на секунду задумался о том, принимает ли Синицкая таблетки, но вскоре и эта мысль потонула в туманном мареве, заполонившем его голову. Хотелось курить. А ещё посмотреть на неё хотелось. И увидеть в её глазах то, чего он совсем не ждал. Макаров опустил подбородок, глядя на светловолосую макушку девушки, устроившей голову на его груди, и, будто прочитав мысли, Синицкая посмотрела ему в глаза. Она улыбнулась — устало и немного сонно — а потом вдруг приоткрыла губы и резко приподнялась, накрыв рот ладонью. Сердце Макарова ухнуло в пятки. Сейчас начнётся... — Твою мать, — протянула она, и он мысленно приготовился отражать любые её истерики. — Вы Левченко-то задержали?! Он мне вчера заливал, что днем у него рейс в Доминикану! Облегчённый вздох слетел с губ Макарова. Он усмехнулся, проведя ладонью по лицу, и покачал головой. Катя обернулась к нему, разводя руками. — Что? — Туркину с Поповой отправил, они справятся. Наверное, — он обвил руку вокруг талии Синицкой, притягивая её к себе. — Иди сюда. В кой-то веке я не хочу думать о работе. Улыбнувшись, Катя прильнула к мужчине, увлекая его в очередной поцелуй. А где-то на полу, в ворохе из одежды Макарова, завибрировал телефон. До сообщения, высветившегося на дисплее, уже никому не было дела. «Павел Сергеевич, блин, возьмите трубку, мы все просрали! Вам лучше сейчас же приехать.» Попова.