Незаконченная история

Селена своенравно упиралась, сопротивлялась, дергала рукой, стараясь вырвать локоть из пальцев Жозефины, цепких, сильных, как у хищной птицы, хватаясь за стену и упиралась ногой в косяк, когда женщина принялась вталкивать Селену в комнату; девушка могла бы дать отпор и сильнее — теперь она уже взрослая, куда сильнее, чем та девчонка из приюта — однако не драться же ей всерьез с Жозефиной, которая взвилась из-за ерунды? В последнее время она была такой взвинченной, срывалась из-за каждой мелочи; когда Селена, протирая пыль в малой гостиной, случайно столкнула с каминной полки фарфоровую вазу, Жозефина сорвалась на разъяренный визг. Она вопила громче банши, чем наверняка всполошила всех соседей, не позволила Селене собрать осколки, а вцепилась в ее локоть и вперила в лицо растерявшейся от столь бурной реакции девушки нездорово блестящий взгляд. — Ты нарочно это сделала! — прошипела женщина, придвигаясь к ней вплотную; от Жозефины пахло перечной мятой, базиликом и ладаном, на чуть одутловатых щеках румянец выступил пятнами, губы тряслись, словно она находилась на грани истерики. — Специально разбила любимую вазу моей матери, чтобы мне досадить! Ты ничего не можешь сделать, как следует, умеешь только ломать, портить и пачкать! Селена опустила глаза на цветные, фарфоровые черепки, на которых был различим цветочный орнамент: лесной пейзаж в вычурной золоченой рамке, на фоне которого юноша с вытянутыми, как у эльфа, ушами сидел на скамье, склонившись, будто под тяжестью горя. Девушка скептически изогнула бровь, усмехнулась, чем привела Жозефину в еще большую ярость; от слов, слетевших с губ Селены, женщина вся затряслась, негодующе побледнев. — Могу заметить, что вкус у твоей матушки был весьма… своеобразный. — Мерзавка, — выплюнула Жозефина; Селена видела, что женщина готова ударить по ее взгляду, что ей хотелось нахлестать нерадивую и своевольную служанку по щекам, однако не сжалась в ожидании пощечины, а расправила плечи и величаво вскинула голову, насмешливо сузив глаза. Жозефина, заходясь прерывистым вздохом, с такой силой дернула девушку за руку, что Селена едва не растянулась на полу, запнувшись о собственные юбки. — Мы столько для тебя сделали, — выла Жозефина, таща ее вверх по лестнице мимо портретов; мороз забрался под кожу девушки, вынудил поежиться под странно живыми, пристальными взглядами изображенных на картинах людей, которые неотрывно следили за ней. — Вместо того, чтобы отплатить добром за добро, ты только… гадишь и гадишь, стараешься сделать только хуже! — Это всего лишь ваза, — попыталась возразить Селена, спотыкаясь на каждой ступеньке, которая будто норовила выскользнуть из-под ее ног; Жозефина бросила на девушку испепеляющий взгляд через плечо, стиснула ее локоть сильнее, и Селена недовольно поморщилась. — Эта ваза принадлежала нашей семье, как и все, что ты имеешь! — Я помню — ты так часто мне об этом говоришь, что впору вешать табличку мне на шею: «Собственность семьи Солсбери», — огрызнулась Селена, уже начиная свирепеть; она не хотела вспоминать о том, как вычла из зарплаты горничной стоимость фарфоровой фигурки балерины, подаренной кем-то из деловых партнеров, вычла гораздо больше реальной стоимости статуэтки, чтобы прислуга впредь была аккуратнее, но мысли сами лезли в голову, настырные, будто муравьи, и мерзкие, ядовитые, как змеи. Ей не нужны были деньги, фарфоровая балерина была не более, чем безделушкой, занимавшей место в гостиной, но в тот день у Селены было дурное настроение из-за непростых переговоров со спонсорами, звук бьющегося фарфора и суета испуганной горничной совсем вывели ее из себя; девушке пришлось отработать остаток месяца практически бесплатно, а Селена позабыла о разбитой фигурке уже на следующий день. Гадкое, липкое, словно грязь, чувство стыда вспыхнуло пунцовым румянцем на скулах Селены, обожгло сердце; срывающийся голос Жозефины доносился будто издалека, девушка не вслушивалась, не разбирала слов, задумавшись. Да, тогда она обошлась с горничной слишком строго, но ведь она, в самом деле, была виновата, пусть статуэтка и разбилась случайно; впрочем, как и Селена сейчас. Только фарфоровая балерина, изящная, стоящая на одной ноге и вскинувшая вторую в па, была не в пример красивее той уродливой, безвкусной вазы; матери Жозефины она на самом деле нравилась? Или она солгала, чтобы найти побольше поводов сорваться на Селену? — Посидишь в комнате до вечера, — просипела Жозефина, вталкивая девушку в ее спальню. — Я сама займусь уборкой и приготовлю ужин. Все равно тебе ничего нельзя доверить! — Я не ребенок, чтобы сидеть под домашним арестом, — ощетинилась Селена, цепляясь ногтями за косяк; Жозефина больно вывернула ее запястье, буквально втаскивая в комнату. — О нет, ты не ребенок. Ты — язва, лихорадка, от которой нет лекарства, — процедила женщина, — чем меньше ты будешь попадаться на глаза, тем лучше. По крайней мере, пока все не вспомнишь. — Может, стоит мне просто все рассказать? Уверена, это ускорит процесс возвращения памяти, — бросила Селена, отбрасывая спутанные волосы с лица; вырвав руку из хватки Жозефины, она обернулась, взмахнув юбками, но женщина тут же бросилась вон из комнаты, с крысиным проворством выскочила в коридор и захлопнула за собой дверь. Ключ несколько раз повернулся в замке, Жозефина издевательски лязгнула связкой и размеренно вздохнула, силясь усмирить расшатавшиеся нервы, и заговорила уже спокойнее, пусть и голос слегка дрожал. — Веди себя тихо, если хочешь, чтобы я выпустила тебя к ужину. Иначе останешься здесь до следующего утра. — Сука… — едва не выпалила Селена, однако вовремя опомнилась, прикусила язык, и проглотила рвущуюся брань; незачем злить Жозефину еще больше. Она способна виртуозно доводить себя до нервного срыва, однако совсем настраивать ее против себя неразумно, поэтому девушка постаралась унять бродящее в крови раздражение, едкое, будто желчь, и выдохнула, чуть ослабив шнуровку корсажа. Ладно, черт с ней, с Жозефиной, Селена побудет до вечера в своей комнате; зато не придется убираться в отеле и чистить овощи к ужину под непрекращающееся ворчание кузины Лиама. Щеки опалило, стоило ей подумать о юноше, но Селена постаралась отмахнуться от внезапно накатившего смущения и неуместного трепета; расшнуровав ворот платья, девушка вытащила шпильки из волос, расплела узел, стянутый на затылке, и с наслаждением тряхнула головой. Локоны, ничем не стесненные, рассыпались по плечам, упали тяжелой, крупно вьющейся копной, и Селена запустила в них пальцы, массируя кожу головы. Девушка сбросила туфли, прошлась по ковру босиком прямо к окну, выходящему на улицу; сквозь стекло, мутное, покрытое потеками и разводами, Селена смотрела на горожан, бесцельно бродящих по мощеным тротуарам, на экипажи, на даму в пышном розовом платье, алчно рывшуюся в коробке, выставленной Жозефиной к воротам отеля, и нищего, сидящего под фонарем, обессиленно уронив голову на грудь. Тучная женщина в засаленном платье, с рыжими волосами, выбившимися из-под грязного чепца, тянула за руку болезненно худую девочку, а девушки в кружевных перчатках, среди которых была и Амели, над чем-то звонко смеялись, и дружные в своей брезгливости приподняли шелковые юбки, когда перед ним упал старик, не выдержав тяжести ящика с картошкой. Никто не попытался ему помочь; старик остался лежать, растянувшись на тротуаре, картошку топтали лошади, которым овощи выкатились прямо под копыта, а Амели, отставив ногу, с надменным выражением лица ждала, когда служанка закончит вытирать испачканные носы ее туфель. Селена фыркнула, презрительно скривив губы; и откуда в ней столько спеси и заносчивости? Сама Селена никогда не была ангелом и обращалась с людьми довольно высокомерно, но до такого никогда не доходило; жаль, что сейчас нельзя поставить Амели на место, Селена с удовольствием бы посмотрела, как ее бывшая секретарша барахталась в зловонной придорожной луже, куда девушка могла бы ее столкнуть. Нарядное платье бы намокло, шляпка слетела бы, растрепались волосы, промокли бы туфли, а жители Тотспела сгрудились бы вокруг Амели, смеясь и показывая пальцем на чумазую барышню. Селена усмехнулась, воображая позор Амели, однако тут же одернула себя, отошла от окна, отворачиваясь; если Селена бросит Амели в грязь, это не исправит ее характер, не избавит служанку от издевок и не поможет девушке вернуться домой. Возможно, Лилит именно так и попыталась бы унизить Амели, но Селена не станет в это вмешиваться; она и без того успела натворить немало. Девушка стянула с высокой спинки кресла шаль, плотно закуталась, туго запахнув углы на груди; было не холодно, просто хотелось чем-нибудь занять руки, почувствовать хотя бы такое тепло. Одиночество было не самой плохой компанией, но сейчас Селене было так пусто и тоскливо, несмотря на богатое убранство спальни, больше подходящей господской дочке, а не горничной; хотелось, чтобы рядом оказался кто-то близкий, неравнодушный, которому дорога не Лилит, а сама Селена, однако девушка сама позаботилась о том, чтобы в ее жизни не оказалось никого родного, а Тотспел относился одинаково недружелюбно и к Селене, и к Лилит. Можно было бы попробовать докричаться до Роба или Лиама, сбежать через окно, только… зачем? Это только сильнее разозлит Жозефину, и девушка будет выглядеть глупо; разумнее будет подождать; в любом случае, никто не станет держать Селену здесь вечно, а пока на улице светло, и призраки не шныряли по отелю, можно попробовать уснуть. Все равно больше заняться нечем; читать роман о крестьянке, влюбившейся в принца, и которая ради него вознамерилась переплыть море на плоту, не было настроения. Что-то знакомое было в главной героине, а принц, оставивший возлюбленную якобы ради ее же блага, слишком напоминал человека, которого Селене хотелось забыть. Селена подошла к постели, забралась на перину, задрав юбки, и вздрогнула, замерев, когда что-то глухо ударилось об стену; девушка мнительно огляделась по сторонам, мысленно готовясь к появлению чего-то жуткого, но в комнате было все спокойно: никаких теней и приведений, только слегка пожухлый букет в простой голубой вазе, книга с закладкой из розовой ленты, раскрытая пудреница, наполовину пустой флакон духов. Селена медленно вздохнула, опуская плечи, ее рот изогнулся в сардонической усмешке. Замечательно, теперь она уже вздрагивает от каждого шороха! Скоро превратится в истеричку, как Жозефина; девушка сердито поправила подушки, вытянула ноги, собираясь лечь, но стоило ей повернуться к окну, как в горле ее застыл крик: за стеклом мелькнул кто-то бледный, чьи глаза смотрели на Селену сквозь высохшие потеки дождя. Девушка отползла в угол кровати, сбивая ногами покрывало, обхватила руками столбик, поддерживающий балдахин; окно закрыто, в комнату можно попасть, только разбив стекло, а шум услышит Жозефина и откроет дверь, хотя бы для того, чтобы устроить Селене очередную выволочку; она часто задышала, глядя на белесый силуэт, маячивший за окном, однако озадаченно нахмурилась, когда он начал тереть свободным рукавом рубашки грязное стекло; вряд ли призрак будет пытаться сделать его чище. Селена соскользнула с кровати, отбрасывая шаль, промаршировала к окну; чем ближе она подходила, тем явственнее различала за стеклом черты Лиама, озорно посматривающего на нее сквозь ресницы. Поняв, что юноша ей не мерещится, что это действительно он, а не призрак или мираж, девушка бросилась к окну; руки тряслись, когда она открывала створки, Лиам ждал, стоя на верхней ступеньке, приставленной к стене садовой лестницы. Когда Селена, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, распахнула окно, она строптиво поджала губы в ответ на ласковую улыбку юноши. — Жозефина опять пытается тебя воспитывать, — заметил Лиам, скользя взглядом по девушке, растрепанной, босой, в платье, почти бесстыдно расшнурованном на груди; Селена застенчиво поправила отороченный кружевами ворот, и в светлых глазах Лиама затеплилась нежность. Он поднялся на ступеньку выше, лестница скрипнула под его тяжестью и покачнулась, и сердце девушки оледенило страхом; она схватила юношу за руку, потянула вверх, затаскивая Лиама на подоконник, от чего он рассмеялся, покорно карабкаясь вверх, пока верхняя половина его тела не оказалась в спальне девушки. — Лилит, не так сильно, — взмолился он, лукаво блестя глазами; Селена сердито раздула ноздри. — Ни слова, пока не окажешься в комнате целиком! — Говоришь, что все забыла, однако командуешь совсем как раньше, — посетовал Лиам, забираясь на подоконник; девушка разжала пальцы, отпуская его запястье, но он поймал ладонь Селены, мягко поглаживая ее пальцы, и девушка стеснительно отвела глаза. Прикосновения Лиама, бережные, деликатные, волновали ее, хотелось отдернуть руку и при этом — чтобы он не останавливался, коснулся не только руки, но и… Стушевавшись, Селена отняла ладонь, одергивая рукав платья; Лиам послушно разжал пальцы, спрыгнул с подоконника на пол и прикрыл окно. Ветер, ворвавшийся в комнату, принес запах дыма и близящейся грозы. — И как это понимать? — Селена скрестила руки на груди; Лиам легко пожал плечами, по-прежнему безмятежно улыбаясь. — Узнал, что Жозефина снова тебя заперла, и решил, что тебе может понадобиться компания. — И ты не придумал ничего лучше, чем залезть ко мне в окно, — усмехнулась девушка, — хотя мог бы просто взять у Жозефины ключи. — Она бы не отдала. — Я уверена, что при себе она носит не единственный комплект, — Селена отошла к креслу, подобрав юбки; Лиам, пригладив взъерошенные ветром волосы, белые, как лебяжий пух, двинулся за девушкой, держась к ней практически вплотную. — Не единственный. Но так ведь интереснее. — О, да, — Селена забралась с ногами в кресло, — но если бы ты упал или занозил палец, Жозефина и в этом обвинила бы меня. — И в чем же ты провинилась перед ней на сей раз? Не просто же так сестрица посадила тебя под замок, — Лиам присел на подлокотник кресла, закинув руку на спинку; светлые волосы упали юноше на щеку, и он отвел их за ухо, тепло глядя на девушку. Селена коротко фыркнула, передернув плечами. — Разбила вазу. Случайно! Хотя она и была уродливой… — Ты про ту, что стояла на камине? — юноша звонко рассмеялся; звук его веселого, чистого смеха отозвался дрожью в сердце Селены. — Согласен, она была безобразной. — А Жозефина сказала, что это была любимая ваза ее матери. — То же самое она говорила про фарфоровое блюдо с оленями. И тот сервиз? Помнишь? С синими колокольчиками, — Лиам с улыбкой покачал головой. — Даже к чучелу лося, на которое ты нацепила все украшения Жозефины, ее матушка питала особую неприязнь. — Должно быть, потому, что это чучело — вылитое ее дочурка? — ехидно предположила Селена; Лиам прыснул, поддевая тонкими пальцами локоны девушки. Он играл ее волосами, перебирал вьющиеся, темно-каштановые пряди, придвинувшись к Селене так близко, что она ощутила запахи мыла, яблок с корицей и травяного чая, исходящих от юноши. Манжет его рубашки был перепачкан углем, и Селена понимающе прищурилась: снова рисовал. Никак не мог смириться, вот только с чем? С отсутствием таланта или с чем-то другим, более глубоким, личным, болезненным? Почему Селена помнила свою прошлую жизнь, а все остальные — нет? Чтобы ей было сложнее искать выход, а Тарологу — интереснее наблюдать за ее потугами? Или потому, что сам Лиам должен был искупить свой грех? Глядя в его чистые, бесхитростные глаза, лучащиеся какой-то внутренней надеждой, Селена не могла поверить, что Лиам сделал что-то такое, за что вынужден расплачиваться. — Моя милая Лилит, ты так жестока, — с затаенной печалью произнес Лиам, и девушка выпрямила спину, поняв, что дело не только в ее остротах в адрес Жозефины. — Я просто говорю то, что думаю. И если мне кажется, что Жозефина похожа на чучело лося, я не постесняюсь об этом сказать. Кстати, я не видела в отеле никаких чучел животных. Они все испарились тоже по моей вине? — У лося подломились ноги, когда мы с тобой забрались на него верхом, от медведя избавилась сама Жозефина после того, как ты нарядила его в шляпу и плащ и подвинула к двери в библиотеку, — перечислял Лиам, в довольстве прикрыв глаза; было видно, что эти воспоминания доставляли ему удовольствие. — Лису ты подсунула в постель к Жозефине, а с головой волка ты предложила ей поцеловаться, потому что больше никто мою сестрицу целовать не захочет. — Ох, черт… — Селена поднесла пальцы ко рту, пряча за ними смешок. — Да я и вправду была отъявленной негодяйкой! Бедная Жозефина. Не то, чтобы мне было ее жаль на самом деле, а с шуткой про голову волка я согласна, но… — Лилит, — тихо попросил Лиам; он огорченно склонил голову, из-за чего юноша напомнил Селене поникший под дождем нарцисс, коснулся уже не ее волос, а щеки, проводя пальцем по контуру скулы. — Пожалуйста, постарайся быть добрее к Жозефине. У сестрицы никого не осталось, кроме тебя и меня, и она заботится о нас, как умеет. — Ей бы о себе подумать. Бесконечно трясясь над другими, упустишь собственную жизнь, — со свойственным бизнесменам цинизмом проговорила девушка, за что заслужила еще более грустный взгляд Лиама. — Нельзя жить, думая только о себе, Лилит. Иначе в один прекрасный день поймешь, что о тебе все забыли, — его пальцы спустились к стройной девичьей шее. — Вот я постоянно думаю о тебе. Селена сглотнула и затаила дыхание, когда Лиам погладил ее чувствительно дрогнувшее горло. — Когда ты не рядом, я только и представляю, как было бы славно, если бы мы были вместе, — вдохновленно продолжал Лиам; он опустил руку чуть ниже, расправляя кружево на вороте платья девушки, провел пальцами вниз, к линии корсажа, плотно льнущей к телу. Селена в возмущении свела брови, однако не оттолкнула юношу, который вдруг соскользнул с подлокотника прямо на кресло, вжавшись боком в девушку, которую своим телом впечатал в другой подлокотник. Селена попыталась отстраниться, встать, но Лиам удержал ее, положив ладонь ей на талию. — Ну, куда же ты, — прошептал он, устроив голову на девичьем плече; светлые до белизны волосы Лиама смешались с локонами Селены, щекой юноша по-кошачьи потерся об ее шею, и девушку бросило в жар. — Я тянусь к тебе, а ты от меня убегаешь. Как будто я тебе чужой, и ты совсем меня не знаешь. — Лиам… — Почему ты обо всем забыла, Лилит? Неужели тебе было так плохо с нами, что твой разум отказывается это вспоминать? — Я… не знаю, — обреченно выдохнула Селена, сдаваясь; ей хотелось кричать, сорвать это старомодное платье, годящееся разве что для выступления на Бродвее, дать понять, что Селене не место в Тотспеле, и ей пора домой, в свой мир, однако никто не поймет, решат, что она совсем спятила, заразилась безумием от Солсбери. Даже Лиам, несмотря на весь его трепет по отношению к девушке, не сможет помочь; тем более, что все его улыбки, ласка и нежность предназначались Лилит. Как бы она не была ужасна и как бы ее не презирали горожане, Лиам дорожил девушкой. Селена же по-настоящему не была нужна никому. Она отвернулась, избегая взгляда юноши, который повернулся боком в кресле, вытянув ноги, и им обоим стало немного свободнее; ладони Селены разглаживали складки на юбке, теплое дыхание Лиама касалось шее, его рука продолжала обнимать девушку за талию, и ей стало так спокойно, так уютно, словно это было правильным — сидеть вот так, тесно прижимаясь к Лиаму, позволяя обнимать себя, хотя Селена и не заслуживала ни его объятий, ни любви. Она была лишь заменой Лилит, и не ясно — станет ли лучше от того, что Селена появилась в Тотспеле, или наоборот. — Мне тебя так не хватает, — тихо признался Лиам, — ты со мной, но будто не здесь. Снова общаешься с Бертом, начала часто навещать Мэри. А меня будто избегаешь. — Это не так, — возразила девушка, однако Лиам вжался в нее в сем телом, утыкаясь носом в шею, и Селена дернулась, ощущая себя в ловушке. Ей было хорошо, но это только сильнее внушало чувство неотвратимой угрозы, словно Лиам был опасен; но это же невозможно. Лиам не способен причинить кому-то вред; кто угодно, только не он. — Тогда почему ты так вздрагиваешь, когда я дотрагиваюсь до тебя? Тебе… неприятно? — горько спросил юноша и доверчиво прильнул к Селене, словно давая понять, что не отпустит ее, несмотря ни на что; он напрягся, весь закаменел, когда девушка осторожно высвободила руку, и вздохнул расслабленно, томно прикрыл глаза, когда Селена погладила его по волосам. — Может, напротив: я дрожу от того, что мне нравится? Губы Лиама плутовски изогнулись. — Будем дрожать вместе?.. Я знаю, что между тобой и Бертом что-то было, но, надеюсь, это в прошлом. Если ты и его забыла, то я бы не хотел, чтобы к тебе вернулась память о том, как вам с Бертом было хорошо. Юноша невесело усмехнулся. — Говорю как законченный эгоист. Прости, милая Лилит, но я говорю то, что думаю. И что чувствую. Он соскользнул с кресла на пол, встав на одно колено, пылко схватил девушку за руку, и Селена вжалась в спинку кресла, встретившись с шальным взглядом Лиама. — А ты?.. — он поднес ее руку к лицу, потерся щекой о тонкие, прохладные пальцы. — Ты все забыла, но ты ведь чувствуешь. — Нет, — девушка изобразила надменную улыбку, — я равнодушна ко всему как камень. — Не нужно лгать, моя дорогая Лилит. Со мной ты можешь быть честной. Я никогда и никому не раскрою твоих секретов. — Я сама их не раскрою, — несколько патетично изрекла Селена, и Лиам посмотрел на нее снизу вверх. — Даже мне? Почему? — Потому что я их сама не помню, дорогой Лиам, — девушка коснулась пальцем кончика его носа; юноша рассеянно моргнул, но уже через секунду в комнате вновь зазвенел его беззаботный смех. — Скрытница Лилит. Мы знакомы столько лет, а я до сих пор не могу разгадать твои мысли, — вскочив, он снова втиснулся в кресло, и Селене пришлось вжаться в подлокотник; она хотела встать, но Лиам придавил собой ее юбки, просунул руку ей под спину, обнимая за пояс, и схватил лежащую на столе, застеленном кружевной скатертью, книгу. — Почитаем вместе? До ужина еще много времени, как раз успеем пролистать пару глав. — Жозефина тебя не хватится? — Думаю, она скоро поймет, в чем дело. Но ей придется смириться, — розовая лента закладки лежала почти на середине романа, однако Лиам вытащил ее, прихватив зубами, и смешно выдохнул, разжимая челюсти, позволив ленте упасть на ковер возле кресла. — Начнем с самого начала. Помнишь, как мы с тобой учились? Зачитывали главы из учебников по очереди. Ты не против, если я начну, Лилит? — Читай. Но если я усну — не вздумай меня будить. — Если ты уснешь, я отнесу тебя в постель, — заявил Лиам, вогнав Селену в краску; она неловко отвернулась, но тут же поерзала в кресле, устраиваясь поудобнее, чем вынудила юношу подвинуться, спустила ноги на пол и привалилась к плечу Лиама, который раскрыл книгу на первой странице. — Дрянной роман, — отметила Селена, — наивный и неправдоподобный. — На то это и книга. Бед и жестокости в жизни и так хватает, — ответил Лиам, склонив голову набок; его висок прижался к макушке судорожно вздохнувшей девушки, жизнь которой в одночасье стала похожей на какой-то безумный, страшный рассказ с недописанной концовкой.