Это революция, Хокаге-сама

      Вечереет. Солнце медленно скрывается за горизонтом, шум улиц сменяется безмолвием, а жители деревни тихо разбредаются по своим домам. Вот и Минато давно уже пора начать собираться. Но на столе у него куча бумаг, которые стоит заполнить, пару писем от правителей других деревень, которые стоит прочесть, а потому отдыхать пока он не намерен. Пусть и до ужаса устал. Пусть даже голова уже практически ничего не соображает. Работа и, следовательно, благо деревни, превыше всего.       Тишину кабинета прерывает настойчивый стук в дверь. Минато только и успевает поднять голову, как человек за дверью, явно не намеренный дожидаться одобрения, уже входит в помещение. Лишь один может позволить себе вести себя так нагло.       — Все еще работаешь? Рабочий день, вроде как, подошел к концу.       Как всегда холодно, безэмоционально и абсолютно неприемлемо по отношению к хокаге. Хотя ему можно. Ему все можно. Это же Фугаку. Не признающий никаких авторитетов, выстроивший вокруг себя неприступную стену, но неожиданно подпустивший Минато к себе настолько близко. Намикадзе от этих мыслей хочется улыбаться. Все-таки приятно осознавать, что вызываешь доверие у одного из самых влиятельных представителей самого опасного клана деревни.       — Хэй, — грубо напоминает о своем присутствии Фугаку, — Вместо того, чтобы глупо лыбиться за работой, может выпьем и расслабимся? Тебе явно не помешает.       Он трясет принесенной с собой бутылкой саке и заваливается на стоящий у стены диван, который Минато использует как место для сна, когда уж слишком зарабатывается и засиживается на работе допоздна. Хотя в последнее время не только для сна…       Намикадзе и не вспомнит, в какой момент это началось, когда именно Фугаку стал частенько наведываться к нему в кабинет, отрывая хокаге от монотонной бумажной работы и заряжая энергией с помощью своих горячих поцелуев, ласк уверенных рук, забирающихся под мантию, и тихих, но очень соблазнительных стонов. От воспоминаний у Минато перехватывает дыхание, а по телу тут же разливается жар. Мужчина спешно оттягивает воротник водолазки, а затем откладывает документы и, поднявшись из-за стола, направляется к дивану, где Учиха уже начал открывать бутылку.       — Хокаге-сама первый? — довольно ухмылясь, произносит Фугаку и протягивает усевшемуся напротив Намикадзе уже откупоренную бутылку.       В голове Минато почему-то проскальзывает недоверие, за что он тут же дает себе мысленную пощечину. Сколько раз он твердил себе, что должен быть выше всех этих предрассудков об Учихах. Сколько раз напоминал себе, что они такие же люди, как и все. Только загнанные и непринятые… А вовсе не угроза мирового масштаба.       Но каждый раз ловя на себе взгляд кого-нибудь из них, Минато кажется, что мысленно его уже давно отдали на растерзание собакам, а то, что осталось (если осталось, конечно), сожгли на костре. Поэтому и довериться окончательно, пусть даже и Фугаку, было крайне сложно.       — Как знаешь, — продолжает Учиха и сам делает несколько больших глотков прямо из бутылки.       Минато видит, как мужчина хмурит брови, как недовольно дергаются его губы, а взгляд становится чуть более отстраненным, чем обычно. Минато понимает. Ему самому неловко. Как он вообще позволил себе допустить мысль о том, что Фугаку мог сделать что-то с вином…       Зато теперь четвертый хокаге заметно расслабляется, забирает бутылку из мертвецки бледной (как и у всех Учих) руки, при этом специально мягко дотронувшись до чужих пальцев, и также припадает к пойлу. Фугаку, сидящий к нему в пол-оборота, от чего-то хмыкает, чему Минато не придает абсолютно никакого значения. Они сидят в тишине пару минут. Учиха, кажется, не собирается забирать у Намикадзе бутылку, что того в какой-то степени даже радует. Алкоголь после безумно тяжелого дня становится отдушиной.       — Я вот все думаю, — после долгого молчания вдруг начинает Фугаку, — как тебя — такого доверчивого просточка — хокаге сделали?       Он произносит свой вопрос медленно, буквально растягивая каждое слово, и склоняет голову к плечу.       — О чем это ты? — наконец отрываясь от бутылки, весело спрашивает Минато.       — Ты серьёзно думаешь, что человек, которому с самого детства приходилось жить изгоем; чувствовать абсолютное, непомерное давление со стороны всей, всей деревни на его клан; который видел, как его соклановцы сгорали заживо до тла просто ни за что; который знает, что его в любой момент может постигнуть та же участь, вдруг побоится выпить яду, понимая, что так он может забрать с собой чертового, почему-то бездействующего на явную несправедливость нашего благородного хокаге? Ты правда так думаешь?       Тело Минато прошибает дрожь. Бутылка тут же выскальзывает из его рук, оказываясь на полу. Как и недопитое саке.       — Ты не мог, — убежденно восклицает он, не сводя взгляда с собеседника.       — Ты так уверен?       Минато пытается уловить хотя бы какую-нибудь деталь, которая подскажет, что это все — просто большая и злая шутка. Но Фугаку смотрит на него твердо и решительно, ни на секунду не сомневаясь в своих убеждениях. Намикадзе отворачивается и, прикрыв глаза, нервно потирает переносицу. Глупый, глупый идиот. Как он только мог повестись на все это. Его ведь предупреждали, говорили, что стоит отвернуться, как Учихи тут же воткнут тебе нож в спину. Не верил. Надеялся на что-то, как дурак. И теперь поплатится.       — К чему все это, Фугаку? — тихо и обреченно выдыхает он.       — К чему? А к чему мои соклановцы погибали на радость вам? К чему мы все обязаны были страдать из-за каких-то там ваших предрассудков? К чему мы должны были стать изгоями, просто потому что вы чего-то там испугались? — голос Учихи с каждым словом становится громче и жестче, — Вы должны поплатиться за все эти года гонений.       Минато хмуро качает головой.       — Как будто ты не понимаешь, что моя смерть ничего не исправит.       — Кто сказал, что на твоей смерти все закончится? — Намикадзе поднимает взволнованный взгляд, — Сегодняшнее правосудие только начинается.       Минато охватывает животный, пробирающий каждую клеточку тела ужас. Сегодня. Сегодня все начнется. Нет. Уже началось. И он ничего не сможет сделать. Ни защитить свою семью, ни уберечь деревню, ни как-либо повлиять на это сумасшествие. Ничего.       — Это бунт? — Намикадзе затравленно смотрит на собеседника. Он чувствует себя виновато. Наверное, если бы он хотя бы как-то улучшил положение Учих в обществе, если бы попытался сделать хотя бы что-то, этого всего не было.       Фугаку смотрит на него снисходительно. Даже нося статус изгоев, Учихам все равно всегда удавалось оставаться будто бы недосягаемыми для других. Он разъясняет Минато, будто маленькому ребенку:       — Это революция, Хокаге-сама.