Пустота

      Утопая во мраке, в эту ночь Том, на удивление, не плакал. Здесь, на ферме тьма особенно густая, думал он. Нет ничего хуже одиночества, тотального опустошения наедине с собой, размышлял юноша. Лучше быть избитым, униженным; всё терпимо, преодолимо, пока в тебе нуждаются. Пускай и ради удовлетворения своих садистских потребностей, пускай и для прельщения своего эго, пускай и для залечивания психических травм.       Когда Том впервые увидел Франсиса, было также темно. Тогда Франсис впервые придушил его. Тогда Франсис сказал ему первые угрозы, впервые оскорбил. Почему же в ту ночь это принесло Тому облегчение, почти счастье? Испуганный, задетый Том всё же испытал жгучий восторг. Ведь тогда он был почти на грани. Почти сошёл с ума от горя, утопая ночами в футболке умершего возлюбленного, он был близок к безумию. К сумасшествию от горя.       Жестокий, эгоистичный, надменный Франсис, внешне так похожий на погибшую любовь, всё же лучше чем изъедающая нутро пустота.       Том повернулся набок, скрутился, схватившись за живот. Слёз не было, но внутренности словно прожигало от нервного напряжения. Конечно, Том надеялся, что Франсис будет иногда одаривать его хоть намёком на взаимность. Том надеялся, что Франсис, просто весь такой странный, питает к нему хоть что-то тёплое, нежное. Но сегодня все надежды Тома были окончательно уничтожены. И дело вовсе не в том, что Франсис избил его; а в том, как он вёл себя с Томом после этого. Ни капли сожаления о содеянном или сопереживания, лишь обеспокоенность о собственной заднице. Не расскажет ли Том врачу, откуда синяки и ссадины? Не нажалуется ли он Агате?       С каждый днём пребывания на ферме Том всё больше и больше убеждался в том, что Франсис совершенно не похож на умершего Гийома. Да, голос почти тот же. Да, есть что-то идентичное во внешности. Но это люди разные по своей сути. Сложно поверить, что они братья. Франсис – настоящий эгоист, агрессивный и временами примитивный. А Гийом – сама эмпатия, само сопереживание; Том не знал ещё человека способного любить так искренне и сильно, как это делал Гийом.       Том заскрипел зубами от невыносимой боли где-то в грудной клетке, весь пищевод свело тошнотворной судорогой. Ему нельзя, нельзя было думать о Гийоме. Это совершенно невыносимо. Он не в силах вынести этой боли.       Именно в такие моменты Том нуждался во Франсисе. Даже желал, чтобы его избили, растерзали, размазали, изнасиловали… – что угодно, только не эта боль. Том не верил в спасение, пока не встретил этого жестокого, холодного, беспощадного мужчину. Удивительно, но именно Франсис подарил ему надежду, что адские, раздирающие душу мучения могут уйти.       Том медленно приподнялся на дрожащих локтях. Потный, светлые пряди прилипли ко лбу, выражение лица, как у героинового наркомана, умирающего без дозы. Побледневший, шатающийся Том медленно прошёлся по комнате, по-прежнему обхватывая трепещущий живот. Ему был нужен Франсис.       Что угодно…избей…убей…разрежь… – хрипло шептал Том.       Прижимался горящим лбом к прохладному стеклу окна. Сегодня была первая ночь после приезда Тома, когда Франсис не ночевал дома. Наверное, пьянствует, – размышлял Том. Видимо, хоть и не сопереживал избитому гостю, но сам испугался своего срыва. Нервы подвели, и решил развеяться при помощи алкоголя.       Сам не понимая, что творит, Том уселся на кровать Франсиса. Раскинул ноги и откинулся, прислонившись спиной к стене. Расслабленная, непринуждённая поза. Но что он будет делать, если Франсис придёт? Ещё и пьяный. Он же просто убьет его. Но разве это плохо?       Этой ночью, однако, Франсис так и не пришёл.       И для Тома это было хуже любого насилия.       А наутро, когда Том проснулся, Франсис уже ушёл работать в коровник. Кровать Франсиса была помята, выходит, пару-тройку часов он всё же поспал.       За завтраком его, конечно же, тоже не было. Агата и Том ели вдвоём.       К обеду Том сам пошёл в коровник. Он изголодался по Франсису. По его взгляду и голосу. Но и в коровнике Том Франсиса не нашёл. В какой-то момент расстроенный, слегка помутневший рассудок юноши даже вырисовал ему абсурдную, невероятную картину: что если Франсиса на самом деле и нет и никогда и не было. И ты, Том, всё также одинок, бесконечно опустошён, и нет спасения от этой разрывающей сердце боли.       У зеркала Том долго рассматривал своё отражение. Потускневшие, почти безумные глаза. Разбитые, будто подкрашенные алой помадой губы. Соломенные растрёпанные пряди. Тому было стыдно за свои побои. Наверное, Франсис просто не хотел видеть напоминание о своём срыве и намеренно избегал гостя. Была бы косметика, Том бы постарался всё замазать, спрятать, но откуда на ферме тональный крем. А он как-то не взял, не подумал, что его будут здесь избивать периодически.       Под вечер, когда Том уже буквально мечтал об одном лишь надменном взгляде Франсиса, тот заявился к ужину, как ни в чём не бывало. Агата закончила есть раньше обычного и оставила мужчин наедине. Ей явно было неприятно общество сына, который избил желанного гостя. Она всё ещё была сильно сердита на Франсиса.       Тогда Том сказал ему:       – Я ненавижу оставаться один.       Франсис, конечно же, удивился – поднял брови. Том часто изумлял его. Будто актёр, исполняющий роль на сцене драматического театра. Разве ведут себя так люди? Обычные привычные люди, которых он знал до Тома?       – Не пробовал заняться делом? – последовал ожидаемый ответ.       Больше за ужином они не говорили.       Когда Франсис расстилал постель, Том не мог отвести глаз от его спины. Широкой, мускулистой, по-настоящему громадной. Намного больше, чем у Гийома. Том, измученный, смотрел на Франсиса с любовью. И Франсис поймал этот взгляд, резко обернувшись, чтобы выключить ночник. Замер. Такой взгляд не мог не польстить. Так что Франсис даже усмехнулся.       А на следующий день в коровник они пошли вместе. Поначалу Франсис работал, а Том в большей степени наблюдал. Затем вместе принимали роды. Вся светлая кофта Тома окрасилась алым от свежей коровьей крови. Шокированный, он вышел на свежий воздух, пока Франсис отмывал таз и собирал мусор.       Что-то пугающее было так близко. Рождение, смерть, кровь – это было противопоказно хрупкому, пошатнувшемуся рассудку Тома. Его несколько раз стошнило на траву. Дрожащими руками он вытер рот и выпил грязноватой воды из ржавого крана. Этой поганой водой Франсис обычно мыл только инструменты, но Тому было абсолютно плевать; он просто не хотел чувствовать привкус блевотины в своём рту. Он содрал с себя испачканную кофту, вцепился в плечи, до крови; затрясся. И вот, его снова стошнило.       Обернувшись, Том увидел усмехающегося Франсиса. Но было что-то новое в глазах тирана; что-то совершенно необычное, это слегка согрело истерзанного Тома. Это была крохотная щепотка Гийома.       За ужином Том не смог съесть ни кусочка. А Франсис долго подшучивал над ним, пока Агата грубо не заткнула сына:       – Коровья кровь это слишком для городских парней, да, Том?       – А как же ты не теряешь сознание, когда у тебя месячные, а?       – Агата, ему нужно было только овощи и никакого мяса, а то сейчас под стол бухнется.       Том же ничего не отвечал и лишь изредка поднимал на Агату виноватые глаза.       В комнате, раскладывая постельное бельё, Франсис вёл себя как-то странно. Том чувствовал его частые взгляды. И смотрел Франсис прямо, напористо, будто желал что-то сказать. И, наконец, он подошёл к Тому.       – Снимай кофту, – сказал Франсис, как ни в чём не бывало.       Том медленно поднял глаза на своего мучителя. Долго они просто смотрели друг другу в глаза. Франсис – сверху, сурово; Том – снизу, растерянно. Но через минуту он выполнил просьбу. И встал с кровати.       Тогда Франсис повернул его к себе спиной и отступил назад.       Том буквально чувствовал его взгляд, как он скользит по спине. Кожа Тома покрылась мурашками, и юноша начал слегка дрожать. Но когда палец, лишь один только палец Франсиса коснулся его шеи, Том буквально окаменел. К этому пальцу плавно добавился второй и третий, и затем уже вся тёплая, широкая, шершавая ладонь Франсиса плавно скользила по спине Тома. Рука прошлась по плечам, мягко погладила лопатки; Франсис осторожно, едва касаясь, провёл вдоль по позвоночнику. Прикосновения его были так легки, едва ощутимы; что Тому это всё казалось сном, фантазиями. Не мог же Франсис быть нежен. В эти мгновения он обращался с Томом, как с чем-то хрупким. Словно боясь, что этот сосуд может треснуть от одного решительного, резкого прикосновения.       Том повернул голову, чтобы убедиться, точно ли это Франсис.       Тот поймал его взгляд и усмехнулся:       – Ты кого хочешь увидеть?       – Тебя, – соврал Том.       – Ну да, – хрипло сказал Франсис не без злобы.       Развернувшись, Том, словно в тумане, прикоснулся к плечу Франсиса. И вопрошающе вгляделся в его лицо. Том позволил себе прикоснуться и к шее Франсиса, чуть скользнул пальцами под футболку мужчины. В глазах Франсиса загорелось пламя, и невозможно было понять – ярость это или страсть.       И вот, руки Франсиса оказались на шее Тома. Тиски сразу же сжались очень крепко. И Том прикрыл глаза:       – Да, убей меня. Прошу, убей меня.       Том услышал, как Франсис вновь усмехнулся:       – О нет, я не убью тебя.       Ноги Тома подкосились и он сел, а затем лёг на кровать. Франсис навалился на него, уже без футболки. Вдавил в кровать. Душил и руками, и голым торсом. Из глаз Тома, уже широко открытых, невольно текли слёзы. Рот его приоткрылся. Вокруг красивого лица Франсиса начали разлетаться яркие звёзды, а после он и вовсе исчез. Плачущий Том протянул дрожащие руки к самым любимым чертам. Трепетно, дрожащими пальцами обвёл изящные скулы, нос и губы Гийома. Заплакал, широко улыбаясь. Тогда Франсис быстро отпустил его шею, будто бы испуганный.       Быстро вскочил с кровати. Да, он был в ужасе.       – Ты…ты…грёбаный…грёбаный… – запыхавшись, сбивчиво шептал он.       Он разозлился от своей растерянности, начал дышать тяжелее и глубже.       Будто в беспамятстве он стянул с Тома оставшуюся одежду, быстро выключил свет и вновь навалился на юношу сверху.       Обхватил его голову, вцепился в соломенные волосы и зло прошептал прямо ему в губы:       – Назови моё имя.       На что Том вновь широко улыбнулся. Щёки его были мокрыми от слёз.       – Назови моё имя.       – Ги… – начал было Том, но Франсис не дал ему договорить.       Он плотно закрыл Тому рот. Тот вновь начал задыхаться, но Франсису было плевать.       Франсис решил, что сделает Тому больно иначе.       Он решил, что выбьет из него всю дурь.       Широко раскрытыми глазами дрожащий Том наблюдал за тем, как Франсис широко раздвигает ему ноги и с поразительной для натурала-гомофоба предусмотрительностью щедро смазывает его слюной. Не было и брезгливости. Франсис смело и интенсивно трогал его, даже слегка проникая пальцами внутрь. Затем он навис над юношей, заглядывая в глаза. Тому внезапно стало жалко Франсиса. Да, я вижу Тебя, я хочу Тебя, мечтаю о Тебе во мне, – хотел сказать Том, но не мог.       Том не мог врать.       Жаркая и обжигающая боль от резких, ритмичных движений Франсиса всё же начала приносить Тому немалое удовольствие. Это лучше, чем пустота. Тело о тело, грудь о грудь. Широкая, крепкая – Франсиса; вздрагивающая, бледная – Тома. Франсис очень крепко держался обеими руками за стопы Тома, сжимая их до красноты; раздвинул ноги юноши так сильно, что у того горели суставы, почти приятно. Франсис тяжело и хрипло дышал, почти срываясь на рык, иногда низко склоняясь к лицу Тома, от чего Том будто бы смущался, что было так странно, учитывая обстоятельства. Когда их тела стали особенно близки, когда они были максимально впечатаны друг в друга, когда было уже невозможно понять, кто кого вдавливает в кровать, кто кого имеет, когда они стали практически едины, – Том перестал сдерживать свои стоны и застонал громко и пошло прямо Франсису в лицо. После чего Франсис практически сразу кончил; отстранился и опустил глаза на свой живот, липкий от чужой спермы. Лицо его будто окаменело. Он молча вытерся простынёй и ушёл.       Наутро Том проснулся опустошённый и счастливый одновременно. Всё горело и сладко ныло внутри. Юноша блаженно потянулся. Франсис умел трахаться, делал это искусно. Он знал технику, чувствовал тело партнёра, понимал, как доставить удовольствие даже мужчине, хотя, Том почему-то был в этом совершенно уверен, это был первый гомосексуальный опыт Франсиса. Грусть накрыла Тома, когда он наткнулся взором на постель. Помятая, вся в пятнах. Он ведь никогда не любил просто секс как что-то механическое. Ему важны были чувства, как бы ванильно это не было. Такой Том был человек.       Помрачневший, он вышел на крыльцо, чтобы закурить. Там был и Франсис. Затягивался бычком сигареты, обжигая пальцы: очевидно глубоко задумался о чём-то. Грубая кожа не была чувствительна, и он бы ещё долго курил фитиль, если бы Том не окликнул его.       Тогда Франсис медленно обернулся и посмотрел на растрёпанного юношу. Как ни в чём не бывало, разумеется.       Они стояли и молча курили минут пять. Пошёл дождь.       Мерзкий, моросящий и ледяной; такой здесь бывает в это время года часто, почти каждый день.       – Можем представить, что ничего и не было, – тихо сказал Том себе под нос.       – А что было? – ответил Франсис. Равнодушно, разумеется.        Том завис, как он зависал часто, когда ему было особенно больно. В такие моменты он говорил сам себе, где-то глубоко внутри – запомни, запомни это мгновенье, это лицо, этого человека, его слова и выражение лица; запомни его отношение к тебе. Запомни и сделай выводы. Больше не открывайся, не доверяй. Никогда.       Франсис же ухмылялся, почти самодовольно, и смотрел куда-то в туманную даль.       Сквозь дождь очертания леса едва улавливались.       – Думаешь, что можешь меня просто так избивать, душить и трахать каждый день, и я никуда не денусь? – выплюнул Том.       После таких слов Франсис перестал улыбаться:       – Так вали.       И собрался было уйти в дом, но Тома было уже не остановить:       – Я мог бы… мог бы… если бы ты правда хотел, – он начал нелепо плакать, – видеть только тебя. Я мог бы попытаться забыть…       Франсис едва сдерживая смех, прервал его:       – Ты о чём вообще? Нахрена пытаться? Говорю же, вали, если хочешь.       И когда Том попытался схватиться за его рукав, не давая уйти, Франсис сказал уже мягче:       – Пойдем завтракать, Агата ждёт.       Но Том не пошёл за ним в дом. Остался стоять на крыльце. Достал ещё сигарету, но просто держал её в руке, не прикуривая. Он вдруг понял:       Это и есть пустота.