Научи меня музыке

— Ну что скажешь, Костян? Я похож на Моцарта? — театрально запрокидывая голову назад и хаотично ударяя по клавишам старого пианино, произносит Челябинск. — Скорее на Баха, — с усмешкой молвит Екатеринбург, растянувшись на диване позади. — Почему это? Образ Юры вызывает невольную улыбку на лице Кости. Его силуэт, призрачно маячащий посреди синего сумрака комнаты, освещённой лишь одним серебристым лунным светом; его худощавые кисти, сумбурно перебирающие клавиши; его живая мимика и рубашка, сквозь которую, кажется, можно увидеть выпирающие ребра — всё это отпечатывается где-то глубоко внутри, на подкорке сознания. Екатеринбург не знает, когда его взгляды стали такими долгими и изучающими. Он уже не отдает отчет, а лишь ловит себя на мысли и позволяет своим чувствам окончательно затуманить разум. — Почему Бах то? — вторит Татищев, разрывая эту долгую паузу; не отрывается от инструмента и продолжает воображать из себя великого музыканта, прикрывая глаза и манерно выгибая брови. — Если бы ты был пианистом, то скорее преемником Баха. Я вижу в тебе все задатки, — останавливаясь на полуслове, Уралов еле сдерживает смех, — от твоей музыки тоже хочется резать вены. — Чего ты там спизданул? — Татищев грозно стреляет глазами через плечо, и с ещё большим упорством и назойливостью тыкает пальцами по клавишам. Костя подходит к другу совсем тихо, почти бесшумно. Утыкается носом в лохматую макушку, вдыхая до одури родной запах. Ловко ловит бегающие по клавишам пальцы, которые содрогаются от легкого испуга, но вмиг податливо обмякают и останавливаются. — Дурак ты, Татищев, — тихо слетает с уст Екатеринбурга, ещё больше обдавая жаром уши приятеля, — и руки у тебя холодные. Для пианиста это непростительно. Даже если начинающего, – голос Уралова превращается в почти неразборчивый шепот, ударяющий звенящим эхом по барабанным перепонкам Татищева. Руки у Челябинска и правда холодные и бледные, как мраморные изразцы. А синюшные вены выпирают с такой силой, что, кажется, вот-вот и выбьются наружу, выплеснув кровь во все стороны. Тёплые ладони Екатеринбурга скользят по костяшкам Челябинска. Мягкие касания пускают волну дрожи до самых кончиков пяток и, чего греха таить, кружат черноволосому голову. Юра вьётся ужом, будто хочет вырваться. Шатаясь из стороны в сторону, толкает в бок локтями. Не сильно, скорее для виду. Уралов в свою очередь оставляет на бледных запястьях Татищева едва заметные вмятины. А тот чувствует их горящим пламенем на тонкой коже и легким покалыванием где-то около сердца. Они оба знают, что достигли предела – той самой точки, за которой их обязательно утянет в пучину неизвестности. Оба знают. Настойчиво медлят. Боятся. Словно страшатся шагнуть дальше в лес навстречу манящей темноте, или нырнуть в океан к нескончаемой бездне. Юра ступает первый, утягивая Костю за собой. — Научи меня музыке, — робкий полушепот парня нарушает ночную тишь. Дыхание становится рваным, голова всё сильнее заливается свинцом. Уралов всё понимает. Окончательно завладевая кистями Татищева, аккуратно перебирает клавиши, извлекая из них нужные звуки. Тихонько соскальзывает вниз по запястьям, еле ощутимо касается впалых скул Челябинска щекой. Заставляет каждую клеточку его тела содрогнуться под разрядом тока. Тёплые волны накрывают с головой. Екатеринбург всецело посвящает себя щемящей и страстной нежности. Прикусывает мочку уха черноглазому, затем извиняется за проделанный поступок ласковым поцелуем в районе шеи. Прикосновения становятся более напористыми, нетерпеливые пальцы жмут шуршащую ткань рубашки, забираются под неё, обнажая угловатые плечи Челябинска. Перемещаясь ближе к ключицам, Костя простилает дорожку поцелуев, которые на следующее утро обернутся лиловыми метками на анемично-бледной коже. Огибая острые локти, руки Уралова задерживаются на талии парня, касаются низа живота под тонкой тканью одежды. Юре остается лишь сильнее теряться в новых ощущениях, всё сильнее выгибаться и всё сильнее молить о большем. — Катюша.. — где-то на выдохе совсем не запланировано слетает с губ. "Катюша? Звучит..так по-родному?.." — на задворках костиного сознания юрина фраза проносится эхом еще раз десять, в конце концов так и остается жить там. Екатеринбург аккуратным движением разворачивает Челябинск к себе, убирает угольные пряди волос с лица, заглядывает чистыми янтарными глазами куда-то прямо внутрь. И Татищев готов поклясться, что всеми жилками души ощущает этот взгляд гуляющим по самым сокровенным закоулкам его сознания. Почему-то становится очень тепло. — Я научу тебя музыке. Слова Кости равноценны признанию. Без лишней напыщенности и фарса. Легко и непритворно. Да и Юра сам всё понимает. Ему большего не надо. Лицо Уралова искрится добротой и любовью. Татищеву удается запечатлеть его искреннюю улыбку и уловить поцелуем в уголок губ, постепенно переходящим в нечто большее. Безмолвная лунная ночь заглядывает внутрь комнаты сквозь прозрачный тюль синими тенями и легким дуновением ветра. Не в состоянии нарушить любовную симфонию душ, отступает. И на смену ей приходит рассвет.