— «…В тот же миг надели на Кагую-химе одеяние из птичьих перьев, и сразу же угасли в ней все человеческие привязанности. Перестала она жалеть старика Такетори и грустить о его участи, — ведь тот, кто наденет небесную одежду из птичьих перьев, забывает обо всем земном. Кагуя-химе села в летучую колесницу и в сопровождении сотни посланцев из лунного мира улетела на небо». Ну а что же было дальше — об этом мы прочитаем…
— Не хочу! Не хочу читать дальше!
Вздрогнув от неожиданного крика Рей, Риса выпустила из рук книгу. Надо бы наклониться и поднять — но сил оставалось слишком мало, и их остатки Риса потратила на то, чтобы пригладить волосы взъерошившейся от гнева дочери.
— Кагуя-химе… — Рей запнулась, но все-таки выпалила «плохое слово», — дура! Она вот так взяла и бросила дедушку с бабушкой?! Вот пусть и катится себе на Луну и замерзнет по дороге!
«Сказание о старике Такетори» было любимой сказкой Рисы, и Рей она тоже вроде бы нравилась — но какой же суровой была эта любовь! Рей беспощадно раскритиковала и таинственных личностей, которые оставили Кагую на Земле («Зачем они посадили ее в ствол бамбука?! А если бы дедушка не нашел ее и разрубил бамбук пополам?»), и старика со старухой, которые назвали девочку Угуису-химе, Принцесса-Соловей («Лучше бы они назвали ее Ваши-химе или Карасу-химе! Орел сильный, а ворон умный — а соловей только и умеет что чирикать!»), и неудачливых женихов-обманщиков («Они все — дураки!» — все, чего они удостоились). А вот теперь пришла очередь и самой главной героини.
Что ж, пусть так. Пусть лучше Рей ненавидит героев старой сказки, чем врачей, которые больше ничего не могут сделать; чем отца, который появляется рядом все реже и реже… чем саму Рису, которая очень скоро ее оставит.
Но все же Рисе так не хотелось, чтобы все закончилось одной лишь ненавистью…
— Послушай, Рей-тян — а как же настоящие мама и папа Кагуи? Они на Луне так долго ждали ее и скучали по ней…
— Они ее бросили! Значит, больше они ей не мама с папой!
Пришлось зайти с другой стороны.
— Рей-тян, а помнишь страшный фильм, который мы с тобой смотрели? Те инопланетяне заболели и умерли просто потому, что Земля была совсем не похожа на их родную планету. И Кагуя-химе, если бы осталась на Земле, наверняка заболела бы…
— Как ты, да?
Риса смешалась, не зная, что ответить. Вывернувшись из-под ее руки, Рей соскользнула с кровати и потянулась к книге; аккуратно расправила помявшиеся страницы, проверила, не выпали ли цветы, которые они вместе положили сушиться в середину книги; затем демонстративно захлопнула ее и нырнула обратно в объятия Рисы.
— Мама, знаешь… если бы на Луне ты поправилась, то я бы не злилась, если бы ты улетела!
Долго-долго Риса обнимала и, собираясь с силами для каждого движения, гладила по голове отчаянно рыдающую Рей. Время приема посетителей давно прошло, но врач, заглянув в палату, кивнул и тихонько прикрыл дверь. Солнце за окном садилось, окрашивая белые больничные стены алыми отблесками — совсем как огонь в храме Хикава.
— Рей-тян, — позвала Риса, и Рей подняла заплаканное лицо. — Милая моя, даже если бы мне пришлось улететь на Луну, я никогда-никогда не забыла бы ни тебя, ни твоих папу с дедушкой.
— Ты не стала бы надевать одежду из птичьих перьев? — строго уточнила Рей. Она вытерла слезы, потом еще раз — те все продолжали капать.
За окном громко прокаркал ворон. Рей и Риса вздрогнули, а затем посмотрели друг на друга и рассмеялись – одна сквозь слезы, вторая задыхаясь.
— Вот, ворон умный, он знает, что нужно делать. Я бы попросила у него черное перышко и вплела бы его среди белых. И каждый раз, когда я смотрела бы на него, я вспоминала бы тебя, мой вороненок. А потом, наверное, очень нескоро — но однажды я обязательно насобирала бы столько вороньих перьев, чтобы сделать из них другую одежду. Ту, которая отнесла бы меня обратно.
Как только врач пожелал ей спокойной ночи и вышел из палаты, Фобос и Деймос, как всегда, протиснулись через приоткрытую форточку и прыгнули на одеяло. Риса — принцесса Рейвен Коронида — пыталась гладить их, но вороны сами терлись об ее вконец ослабевшие руки. Вот они, ее посланцы в птичьих перьях — но нет больше родного дома, куда они могли бы ее забрать.
***
Черное пламя пожирало священную рощу Корониды, золотое полыхало в руках предательницы, но в этом пламени ей было холодно. Звезда, горевшая у нее в груди с рождения, погасла; угасла сама ее жизнь, она была мертва — и пламя, которому нечем больше было напитаться, отступило. Ее собственные крылья осыпались черным пеплом вместе с боевым облачением; крылышки Фобос и Деймос, что уносили ее вдаль от гибнущей Корониды, крошечные, усталые, отчаянно бились в унисон — и в какой-то момент подломились.
Хлопья замерзшей воды, на которых она лежала, должны были быть холодными — но внутри было холоднее. Хлопья были белыми, небо, с которых они падали — серебристо-серым; волосы пожилого мужчины, который склонился над ней, о чем-то взволнованно спрашивал ее на незнакомом языке, были немного темнее, волосы второго, подбежавшего следом — черными, как у нее самой.
Когда ее закутали в одеяние непривычного кроя и поднесли к ее губам сосуд с горячим ароматным напитком, холод немного отступил.
В асклепионе — больнице, как он здесь назывался — она провела несколько лет. То, что она не знала ни языка, ни обычаев планеты, на которой оказалась, посчитали симптомами неизвестной болезни — так же, как и то, что ее тело медленно разрушалось изнутри. Врачи не знали, что она уже мертва, они изо всех сил сражались за ее жизнь. Она так не узнала, что именно спасло ее, бесчисленные лекарства и процедуры или сама решимость этих людей — но чудо произошло. Потеряв свое звездное семя, она все-таки продолжала жить.
Пожилой священник, Хино-сенсей, целыми днями читал ей вслух на языке, который становился все менее и менее непонятным; первой из этих историй, которую она поняла от начала и до конца, было «Сказание о старике Такетори», которое вначале она приняла за отрывок из учебника истории. Сын священника, Хино Такаши, на руках выносил ее в больничный сад, в котором снег понемногу сменялся незнакомыми, но прекрасными цветами, и воздух становился все теплее — и холод внутри нее тоже угасал.
Когда Такаши в первый раз поцеловал ее, ей наконец-то стало тепло.
И в конце концов ей дали новое имя. Его придумывали долго и тщательно, но с фамилией вопрос даже не поднимался. Она — Риса — вышла замуж за Хино Такаши и вошла в семью Хино. Когда внутри нее вспыхнула новая звезда, чужая, совсем не похожая на сейлор-кристалл Корониды, но ослепительно-яркая и горячая, холод исчез навсегда.
Ничто не длится вечно, любое чудо имеет свои пределы. Все чаще Риса ощущала себя не здесь, не на пороге храма Хикава, не обнимающей Такаши и не расчесывающей длинные черные волосы малютки Рей, не своим застывшим в миге от разрушения телом — а крошечным, почти потухшим кристалликом на другой стороне Галактики. Рей росла, ее звезда разгоралась, и пришло время отдавать тот свет, что Риса взяла взаймы.
Когда руки, которыми Риса попыталась поднять Рей, отказались ей подчиняться — у звездного семени ведь нет рук — пришло время прощания. И Риса вернулась туда, откуда началась ее новая жизнь. Здесь все должно было и закончиться. В конце концов сдались врачи. Сдался Хино-сенсей. Сдался и попрощался с ней Такаши. После долгих уговоров сдались Фобос и Деймос. Но не сдавалась Рей.
— Пожалуйста, будьте рядом с ней, присмотрите за ней, — как всегда, попросила Риса. — Она ваша новая принцесса, она все, что останется от Корониды… все, что останется от меня. Не дайте ее звезде погаснуть так, как погасла моя.
***
Когда-нибудь за Рей придет враг в одежде из вороньих перьев и заберет ее с собой.
Когда-нибудь алый кристалл Сейлор Марс, парящий во тьме, ощутит рядом присутствие другого, свинцового — и пускай у звездных семян нет глаз для слез и рук для объятий, это ничуть им не помешает.
Когда-нибудь принцесса Рейвен Коронида вернется домой.
