Иначе

      Смерть жены принесла кардинальные изменения в его жизнь. Что-то внутри надломилось, дало о себе знать путем появления невыносимой душевной боли. И эти изменения заметил не только Валентин, заметили и коллеги по работе, и начальство.       И дабы на Лебедева не смотрели этими сочувствующими взглядами, терпеть которые он был уже не в силах, и которые только раздражали его с каждым новым днём все сильнее, он для себя решил, что никогда в жизни больше не покажет никому свою слабость, будет держать всё в себе. Так легче.       Что ж, Юля рассуждала также. И вместе с Лебедевым, после произошедшего, кардинально изменилась в своём поведении. Ушла в себя, закрылась, и со временем вообще перестала о чем-либо говорить со своим отцом. А позже, каким-то магическим образом, о том, что Лебедев живой, умудрялась и вовсе забывать.       «Неужели вы живой, товарищ полковник?! Способны что-то чувствовать...» — без сарказма и едких усмешек она не представляла разговора с ним.       Всем живым существам можно сделать больно, а Юля своими выходками буквально превращала его жизнь в пытку, доставляя неимоверную боль, о чем даже не задумывалась.       Не делилась переживаниями, ничего не рассказывала.       Каждый из них погружался сам в себя.       Они отдалялись друг от друга всё больше с каждым новым днём. Мало виделись — Юля пропадала на учебе и с Артёмом, полковник в оборонном ведомстве, так что, приходя домой, Юля даже не задумывалась о том, стоит ждать ли его, всё равно придёт поздно.       Заворачивалась в одеяло и подходила к окну своей комнаты, понимая, что, где-то там, отец, вместе со своими сослуживцами, решает, что делать с инопланетной штукой, упавшей на Чертаново.       Он 24/7 на работе, отчего Юле уже не впервой видеть его в камуфляжного цвета форме, забирающего её от Ткачёва. В очередной раз.       Юля давно заметила, что при виде Артёма у товарища полковника начинается внутренняя борьба, он буквально прожигает того взглядом, сверля его своими карими глубокими глазами и мечтая, вероятно, превратить в пыль, лишь бы тот поменьше вертелся возле Юльки. Смотрит на него, не моргая, от чего даже кажется, что если бы не все эти военные уставы и моральные принципы, прикончил бы его на месте, выстрелил и дело с концом. Настолько он его раздражает.       Порой Юлю реально даже посещает мысль, что отец когда-нибудь это сделает, отправит парня на тот свет, лишь бы тот перед глазами не светил, но в конце концов, расслабляется и выдыхает спокойно, понимая, что это всего лишь её собственная паранойя — Лебедев бы никогда до такого не дошёл.       Выработанная с годами железная выдержка сделать ему это не позволит, как бы то он того не хотел. Но от мысли, как сильно он ненавидит, когда видит их вдвоём — Юле, несомненно, сладко, потому что выводить товарища полковника на эмоции получается отнюдь не каждый день.       Ночью было прохладно — в особенности от того, что за колючей проволокой было темно и в любой момент можно было наткнуться на нечто инопланетное.       Артём рукава рубашки натягивает на пальцы, но и это его не спасает — кожу леденит даже сквозь ситец ткани, а оставить всё как есть он не может: кожа на пальцах содрана и щиплет, некоторые ногти сломаны и кое-где вместе с мясом.       И, казалось бы, всего-то нужно найти врача, чтоб обработали раны и перевязали, но ничего этого Ткачёв сделать не успевает, прежде чем его настигает прорвавшийся сквозь полуночную тишину больничного коридора звук шагов чужих ботинок.       Это было опасно, Артём, как никто, это понимал. Но с упрямой Лебедевой было бесполезно спорить, — как всегда настояла на своём, и пришлось её брать с собой.       Лебедева-младшая — одно дело, полковник же Лебедев — дело другое и, к прочему, крайне редкое, и стоит он сейчас в опасной близости от него, Артём его суровый взгляд на себе спиной ощущает, и, к сожалению для самого себя, понимает, что на этот раз слинять не получится. Его мозг пачкается об эти мысли, и он не видит особого смысла в приветствии, лишь морально готовится к худшему, тому, что вот сейчас, да воздастся ему от Лебедева по заслугам. Обстановка, как раз, благоприятная, ни свидетелей, ни улик, убьет по-тихому и никто не узнает.       Но на его удивление, со стороны Валентина он слышит сначала приглушённый вздох, после чего полковник спрашивает его, и даже вполне спокойно:       — Как она? — Артём не оборачивается, пораженный, сигарета, которую он так и не закурил, замерла в руке. Искренне удивился вопросу.       Ведь Лебедев и без него знает, как она. Знает, что повреждения не то чтобы серьёзные, но и радоваться нечему, всё-таки сорваться с разрушенного здания дело не пустяковое — конечности так болят, что невозможно двигаться, что Юльке теперь предстоит пройти долгий и нудный период восстановления... хотя, Артём уверен, что лечащий врач Юли уже наверняка оповестил её отца об этом.       Каждому живому существу можно сделать больно, и может, именно благодаря Ткачёву, Лебедев не смеет забывать об этом никогда.       — Врач говорит, ничего серьезного, — отвечает он ему. — Но шрамы ещё не затянулись.       Лебедев молчит, стискивая зубы, кажется до свода дёсен.       — Почему, — Артём впервые слышит, как голос полковника бессилен и дрожит, выдавливая это короткое «почему». — Почему из всех возможных вариантов она спуталась именно с тобой?       «Спуталась» — Ткачёв мысленно усмехается, — вот, значит, как Валентин Юрьевич отзывается о Юлькином таланте подбирать неподходящую компанию.       Ещё бы, ведь ему неприятно даже слышать его голос, не говоря уже о том, чтобы контактировать напрямую. Дрожь берёт даже тогда, когда, собираясь в прихожей, Валентин неосознанно улавливает голос дочери, разговаривающей по телефону в своей комнате. От одной только мысли, что на том конце провода Ткачёв, его обуревает злость, появляется непреодолимое желание оборвать все связи, отгородить Юлю от общения с ним.       Лебедев поднимает усталый взгляд и сталкивается с серыми глазами.       «Почему она спуталась именно с тобой? Из всех них ты не подходишь ей больше всего.»       — Она моя дочь, знаешь ли. И мне больно смотреть на то, во что ты её превращаешь.       Превратил давно.       Лебедев никогда себе в этом не признается, но он бы на замок её запер, только бы не выпускать из дома, к нему. Челюсть свернуть, лишь бы не приезжал к ней, не ждал под окном, у подъезда.       Внутри всё клокочет, и у него немеют мышцы лица от ярости, а в голосе звучит одна только пустота.       «Как ты смеешь её целовать, мою?! Держать в своих руках, проводить с ней время, подвергать опасности. Столько раз она из-за тебя оказывалась в больнице...»       — Я люблю её.       — Это не любовь, — жёстко отрезает Лебедев. — Ты её убиваешь. От тебя она приходит вечно в синяках. Заплаканная. Думаешь, я не вижу? Ты... — в голосе явственно слышен вызов, а его брань тут же подхватывает ветер, и Валентин сам не слышит её.       — И, тем не менее, нас всё устраивает, спросите сами у неё, хочет ли она расстаться... — с усмешкой, растворяясь в темноте, говорит Артём. — Тем более, нас уже давно слушают. — косится на двух медсестер, спокойно наблюдающих в сторонке.       Он уходит, оставляя Валентина наедине с одиноким светом тусклой лампы. Не заметил, потому что в глазах всё рябит от боли. От одной мысли о дочери его ладони сжимаются в кулаки. Юля.       Лебедев перепробовал всё, от объяснений самому себе, что всё это неправильно, противоестественно, как минимум, странно, что себя слишком легко обмануть, думая, что к Юле у него исключительно родственные чувства, вплоть до самого настоящего игнорирования и запретов на каждом шагу.       И её злость к нему он уже видел.       Но истинную причину того, почему отгараживается вот так раз за разом, не знает, и, вероятнее всего, не узнает и впредь.       Сам виноват, ведь нельзя было бесконечно отмахиваться от неё, ссылаясь на срочные дела, и скрывать, что уже наполовину сошёл с ума, что уже наполовину — помешанный. Что запреты эти все выстраивает не потому, что ему это нравится, а лишь для того, чтобы оградить...       Юля вообще мало, что знает о нём.       Лебедев холодный, к нему не подступиться ни с одной из сторон. Как ни посмотри, всегда сосредоточен, вечно стоит на своём. И когда-нибудь Юля поймет насколько они с ним похожи.       За спиной тихо хлопает дверь. Валентин нехотя оборачивается, дабы узреть того, кто прервал бессвязный поток его мыслей.       Лебедева делает шаг вперёд.       — Юля..?!       Порывистый ветер треплет её растрёпанные волосы и заставляет дрожать ресницы. Она сонная ещё, видимо недавно встала.       Валентин хватает её за плечи и затаскивает обратно в помещение, плотно закрывая за собой дверь.       — С ума сошла?!       Вопросительно взглянув на него, Юля натыкается на обеспокоенный взгляд карих глаз. Как бы не абсурдно ей было это признавать, но у него красивые глаза. Глубокие, с тёмной выемкой по краям. Сейчас он был в смятении, а глаза не излучали холод, которым он одаривает ежедневно всех и каждого. Подходит ближе и Юля уже отчетливее слышит его запах, чувствует его прерывистое дыхание. Он протягивает руки к её куртке и с тихим лязгом замка застегивает её до конца.       — Ты что здесь делаешь, Юль? — спрашивает уже более спокойно.       И именно этот вопрос заставляет её нервно сглотнуть и прикусить внутреннюю часть нижней губы.       — Увидела тебя через окно, решила спуститься. Всё равно не могу заснуть...       Лебедев почти не дышит, просто стоит и смотрит на дочь с неким недоверием и неприкрытым удивлением. Ему кажется, что ещё немного, и она начнет оправдываться, говорить, что вовсе не с Артёмом была, сама туда залезла и оступилась, потому срываться на Ткачёва бессмысленно и совершенно нелогично. Он уже готов к её выдумкам. Почти собран. Почти.       — Пап, я... — но в действительности он слышит совсем иные слова: — Прости меня...       Замирает. Потому что её руки медленно обвивают его плечи, а нос утыкается в грудь. Юля прижимается к нему всем своим хрупким телом, из-за чего сердце в его груди делает кульбит, застревая где-то в горле.       — За что?       Валентин борится с дыханием, сердце стучит громче капель, внезапно начавшегося, дождя о гравий. Понимает, что так дальше просто стоять не может, обнимает в ответ.       — За то, что не слушала тебя насчёт Тёмы... — она трётся щекой о его китель, словно котёнок, — быстро скатывающиеся слёзы щекотят лицо. — Он ещё не знает, но я решила...       — Расстаться с ним? — заканчивает за неё Лебедев. — Давно пора.       Его пальцы сминают ткань куртки на её плечах порывисто, ласково перебирают прядки русых волос. Юля не спрашивает, каково ему видеть её, в очередной раз, в таком состоянии, забирать из больницы под чёткие указания врача. Неясное чувство от того, что отец, впрочем, как и всегда, оказался прав путается со смутным облегчением от того, что она, наконец, сказала правду.       Спустя долю минуты Лебедеву всё же приходится отстраниться от неё, но лишь для того, чтобы удостовериться, что та перестала плакать и вытереть влажные дорожки соли с её лица. Он проводит подушечками больших пальцев по её щекам, отмечая про себя, что она не сопротивляется, и кожа у неё, к слову, очень тёплая и мягкая.       — И что же послужило причиной для этого? — пытаясь уйти от навязчивых мыслей, спрашивает Валентин.       — Не знаю, просто надоело всё это. Надоело обманывать. — Юля поднимает на него взгляд и, встречаясь с его непонимающим, добавляет: — Я не любила его никогда.       — Зачем тогда...       — Чтобы тебя позлить, — и, ловя на себе укоризненный хмурый взгляд, продолжает: — Ну а что ты хотел? Ты круглыми сутками на работе, мне же нужно себя как-то развлечь... — быстро пролепетала Лебедева и сжалась, мысленно приготовившись к словесному наказанию и нравоучениям, которыми он так любит её одаривать.       Но вместо этого Валентин долго и сосредоточенно думает, внимательно изучая её лицо взглядом, и, вероятно, даже не собирается ей что-либо предъявлять. А спустя пару мгновений, опускает взгляд ниже и, неожиданно для обоих, вдруг жадно впивается своими губами в её. Без надежды на ответ. Без вообще здравых мыслей в голове кажется.       Было плевать на последствия, важно было лишь ощутить мягкие тёплые губы, смятые в единственном порыве собственного желания, запомнить этот момент, а дальше будь, что будет.       Не ожидая подобного, Юля, полностью обескураженная, секунду ничего не делает, застывает на месте, словно завороженная, но вскоре, подавшись напору, отвечает на поцелуй.       И у Лебедева глухой грохот внутри от осознания этого, он наблюдает за тем, как она медленно прикрывает глаза, зарываясь пальцами в его волосы, приятно поглаживая, в то время, как одна его рука ложится ей на шею, а вторая обнимает за талию, тем самым притягивая ещё ближе к себе.       Они пробовали губы друг друга на вкус, нежно покусывая, жёстко сминая, убеждаясь в правильности сделанного выбора.       Губы у полковника Лебедева сухие, прохладные, созданные для команд, но Юля убеждается в том, что ей не нужны другие. Её же губы для него мягкие и теплые, напоминающие ему приятный вкус свежей выпечки, которые, кажется, он теперь навсегда запомнит.       Когда воздух кончается, Лебедев наклоняется ближе, опаляя своим тяжёлым дыханием девичье ухо, отчего та не может сдержать тихий стон, утыкается носом ей в шею и выдыхает, не выпуская дочь из своих цепких объятий:       — Юля...       Касается губами нежной кожи, замечая, как она невольно вздрагивает, хватается пальцами за форму на его плечах, нервно сжимая. Её грудь тяжело вздымается от отрывистых и судорожных вдохов, и Валентин понимает, что следует прекратить всё здесь и сейчас, пока всё не зашло слишком далеко.       Выпрямляется и видит Юлю, ошеломленно смотрящую на него. В её глазах читается немой вопрос и хорошо, что он понимает всё без слов. Не знает, есть ли в нём смысл, ведь маски сорваны, но Лебедев собирается ответить.       В другом конце коридора слышится какая-то возня и неразборчивый гул, что заставляет их отойти друг от друга на безопасное расстояние. Юлю потряхивает от нахлынувших эмоций, но она продолжает всматриваться в основательно потемневшие глаза напротив, не отрываясь ни на секунду.       Лебедев прерывает зрительный контакт, неожиданно для обоих, берёт её за руку, и тепло его прикосновения вызывает приятную волну мурашек.       — Провожу тебя до палаты, — говорит он, вернув себе былое хладнокровие, но Юля всё равно замечает его лёгкую секундную улыбку.       Лебедев поглаживает мягкую кожу её пальцев и тянет за собой вглубь коридора.       Юля улыбается уголками губ, следует за Валентином и, впервые за столь долгое время, понимает, что теперь всё будет иначе.