duality

      

«..так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога»

      Солнце мое, ты всегда говорил, что боишься ничего не чувствовать. А в ответ получал лишь мои размышления - называй их молчанием, я думал о твоих словах слишком долго, чтобы прийти хоть к одному нужному ответу. В моей памяти сохранился каждый раз, когда ты об этом говорил. Сохранено всё - декорации, костюмы, актёры, реплики, даже дыхание каждого из нас.       Дома у него тяжело. На каждом из столов, не смотря на его свойства и принадлежность, настоящий хаос, который ни одним атомом не стремиться к упорядоченности. Багровый, гранатовый, железно-серый, дымчато-белый, индиго. Захочешь придумать любой цвет – найдешь его на одном из этих столов. Сначала его рисунки манили меня к себе, звали, шептали на ухо по ночам самые нужные фразы, гладили там, где ты не гладил, любили так, как ты не любил. Каждая клеточка моего тела, каждая родинка и морщинка были запечатлены на его холстах. Хлопковый, 60х90 самым первым увидел меня таким, каким обычно видел меня ты. Улыбка – во все 32, сердце – под сотню, взгляд – такой, что на седьмое небо летишь. А теперь его квартира – ядерный взрыв, и меня отталкивает взрывной волной.       Первый – левая нога на моей левой, голова – на своём законном месте – моём плече, дыхание ровное и спокойное. Тогда я услышал это и испугался. Начал думать о том, что ты когда-то уже имел возможность ничего не чувствовать, а сейчас просто упустил слово «снова». Безмолвно пообещал себе и тебе – этого не повторится. Морфей забрал нас в своё царство довольно быстро. Единственный раз, когда костюмов при проигрыше данного диалога не было.       Рядом пахнет краской. Состав простой: пигмент, акриловая смола и связующее. Пара тюбиков летит вниз, когда я присаживаюсь на стол. Когда он меня садит. За секунду ноги – двери лифта. Только у этой железной коробки есть кнопка, это машина и потому обязана поддаться. Почему поддаюсь я? Пара слов – кнопка нажата – двери ноги раздвинуты, а он совсем вплотную. Тела, как в книгах и сопливых романах, воедино. Рядом пахнет им. Состав простой: кофе, туалетная вода, связующее.       Второй – репетиция третьего – на пути в Пусан, когда мы ехали к нему. Сейчас я понимаю, почему ты сказал эту фразу именно тогда. Ты всё знал, даже когда не знал я сам. Черная толстовка и рваные джинсы – на тебе, белая и не рваные – на мне. Я потянулся к тебе с поцелуем, но перед ним прошептал «тебе не нужно ничего бояться рядом со мной». Дыхание было учащенным, но я списал это на излишнюю нервозность перед встречей с новым человеком для тебя.       Я часто думаю о том, что сильнее – любовь или ненависть? А если объединить глубокую привязанность к человеку и отвращение? Что, если одного человека любить и ненавидеть с одинаковой силой? Чтобы динамометр зашкаливал, чтобы изобрели новый прибор, потому что этот не справится. Хотеть порезать его на кусочки в момент вашего поцелуя, медленно вести лезвие по его руке, пока держишь другую, давать пощечину, пока признаешься в любви. Я тебя так сильно, любимый, хочешь ощутить насколько? Что, если два чувства станут одним? Общий состав, понимаешь? Любовь, ненависть, связующее. Ответ я знал всегда, но сегодня я принимаю его. И признаю в ту секунду, когда он кончает в меня.       Третий. Мой любимый. Снова поезд, снова звук движения с большой скоростью, голоса людей на фоне. Снова черная – на тебе, белая – на мне. Снова те же актёры. Наш диалог длился около получаса. Я сказал тебе, что сделаю всё возможное, чтобы ты ни на секунду не чувствовал пустоту. Пообещал на этот раз вслух, но на ухо – тихо, чтобы услышал только мой мир. Озвучил едва слышно мои самые пугающие мысли. Что, если однажды заставить человека чувствовать слишком много? Что, если в каждом движении твоего человека будут эмоции всех спектров? Выдержит ли он? Дыхание сбитое, после твоего похода в туалет на лице в первый раз появился грим для продолжения спектакля – розовые щеки и красные глаза. Прижал тебя к своей груди и просто молчал, как обычно подбирая слова. Тогда продолжения не последовало, хоть я и готовился к этому. Он встретил нас на вокзале счастливый, мы – с противоположной эмоцией. В его глазах ты сразу заметил что-то новое – я тоже, потому четвертый раз случился в те же сутки – ночью.       На этот раз взрывная волна это я, а не он. Мне больно смотреть на его ошарашенное лицо после моего грубого толчка. Только меня это не волнует, потому что каждая часть тела – о тебе, для тебя, по тебе. Потому что, застегнув джинсы, я натягиваю на себя твою черную. Потому что, выбежав из его квартиры, я вызываю такси к твоему. Потому что, попросив водителя быть быстрее, я твой.       Четвертый. Домашняя одежда, свободная и светлая. Причина слёз – неизвестна. Выпрашиваю, вымаливаю, высасываю. Ответ – я боюсь. Вопрос – чего? Проводишь, едва касаясь, по моей щеке подушечкой указательного пальца. Смотришь на это завороженно, будто в этой точке скопился весь мир, пристально наблюдаешь, изучаешь. Прикрываешь глаза и утыкаешься в мою шею. Одеяло – резко сверху, чтобы не видеть совсем ничего. Смеешься. Тоже резко. Совсем не понимаю. Объясняешь – я такой глупый. Целую тебя сотни раз, заставляю забрать слова обратно, заставляю смеяться еще громче. Дыхание сбитое, как и в третий раз, но после похода в туалет на лице грим иной – в глазах желание, а на губах улыбка.       Со мной ушло и непонимание, почему всем кажется, что люди любят только сердцем? Солнце моё, я люблю тебя всем. Пальцами по экрану удаленный твой номер в тысячный раз. Я обещал оставить и не лезть, не заявляться на твой порог – пьяный, накуренный, трезвый. Звучит вопрос, но я его не слышу. Прокручиваю все его люблю в голове, и меня начинает тошнить. Как я мог слушать его голос, а не твой? Слуховой нерв, улитка, слуховые косточки, барабанные перепонки, ушные раковины, мозг – всё твоё. А голос его. Как? К люблю добавляется нравишься, плавлюсь, не могу дышать, не могу без тебя, сложно с тобой, пока ты его, хочешь, я тебя нарисую, хочешь, я подарю весь мир. Как мне плавиться в ответ и забывать дышать, когда спиной мозг, артерии, трахея, дельтовидная, трехглавая, большая ромбовидная – всё твоё. Я люблю тебя лёгкими, костями, кожей, пищеводом, пальцами по экрану. Тогда почему я позволил? Почему я позволяю себе сейчас ехать?       Пятый – довольно спокойный ты, напряженный я. За день до этого он впервые меня поцеловал, а я впервые ему ответил. Мои слова впервые не такие уверенные и громкие, но я старался изо всех сил, динамометр зашкаливал. Теперь целую тебя, шепчу твоё имя и что я тебя всего моим всем. Плавишься, но не веришь – вижу. Кротко улыбаешься – грим заменяется маской, и прикрываешь глаза.       Срываюсь и просто кричу, прошу остановиться, кидаю купюры – около 20 тысяч, и выбегаю. В этот момент я – вулкан – окольцованный огонь, бурлящее пламя. Но всё равно твой. В этот момент я – ртуть – ядовитые пары. Кадмий, мышьяк, заряженный револьвер, гладкоствольная пушка танка, ядро земли, астероид. И я сделаю всё, чтобы не подпустить себя к тебе. Телефон в карман, ногами по мосту. В какой-то момент начинаю бежать, а затем начинается дождь. Нет? Тогда почему так мокро? В этот момент я – магнит. Завороженная русалка, смотрящая на луну. Довольно резко торможу, но продолжаю по инерции двигаться вперёд. С того самого дня, со дня конца света, в каждом человеке я ищу тебя. Сначала боялся увидеть, а теперь только мечтаю об этом. Чтобы мышьяком тебе в рот и дулом к виску, лишь бы касаться. Лишь бы тебя. Оглядываюсь, а все, как в чужом сне, смотрят только на меня. У каждого свои мысли, у каждого свои люблю, плавлюсь, хочу, своё ядро и свой астероид. Что мне с того?       Шестой раз был очень резким, грубым и громким. Присутствовало всё – и грим, и маски, и костюмы. В этот раз всё началось со ссоры. В меня летели подушки, одеяла, книги, упрёки. Тогда мы только вернулись домой и не успели даже верхнюю одежду снять. Уже через полчаса ты сжимал мою синюю, делал её влажной и слушал мою ложь. А я же хороший актёр. Помнишь, сколько у нас было репетиций этой сцены? Пять. Я успел подготовиться, выучил текст и движения.       5. Март, наша первая встреча.       V. Раз мы занимались любовью в твой день рождения.       Five. Собак мы хотели завести, когда нам стукнет 60.       Согласно нумерологии, если любовная связь началась 5-го числа, это будет жаркий и чувственный роман. Скажи мне, был? Я позволял себе врать. Надеюсь, что числа более великодушные.       Водитель - один из людей, что смотрят на меня. Неужели, я так плохо выгляжу? Или кинул слишком мало бумажек? Я смотрю в ответ и ухмыляюсь, скалюсь. Моё волчье лицо его пугает, и он срывается с места - отключает своё желание помочь. А мне плевать, верите? У меня слёзы градом, душа в клочья, а лёгкие, трахеи и мышцы стремятся к тебе.       В седьмой раз очень часто звучал вопрос «почему». Говорят, что от повторений теряется смысл. Но я до сих пор слышу твои всхлипы и истошный крик, и до сих пор всё понимаю. У меня было ровно семь попыток нас спасти. Я не воспользовался ни одной.       Остановившись, чей-то астероид спросил, в порядке ли я. Что мне ему сказать? Могу ли я рассказать ему, что ненавижу себя уже 13140 часов – ровно с того момента, как впервые ответил на его поцелуй? Или лучше о том, что 788400 минут я не могу нормально спать? Каждый мой сон – о нём. И, наверное, это моё наказание. Кесарю кесарево, богу богово. Рассказать ли, что меня тошнит от его имени, хотя он ежедневно меня целует, а я отвечаю? Астероид ждёт ответа, но получается лишь испуганный взгляд. Тебе ведь так же страшно, признай. Давай без моего ответа ты мне скажешь, что понимаешь меня. Скажи, что у наших душ одинаковые раны, кровь льётся с одинаковой скоростью. Скажи, что ты меня нарисуешь. Я же на это ведусь, да? Забери меня к себе, астероид. Я тебе расскажу, что боюсь ничего не чувствовать, у нас будет 7 попыток. Хочешь?       Полтора года жду восьмого раза, но сам понимаю, что его не достоин. Восемь? 8. Два в третьей степени. Шестое число Фибоначчи. Бесконечность в другой системе координат. Ты ведь знаешь, что чудес света всего семь? Восьмого не дано. У меня оно было, мне его поднесли прямо в руки, я его взял, я его брал, а потом отпустил – потерял.       Я снова чёртов лифт. Поддаюсь, стоит только нажать кнопку. Пока мы возвращались к нему, водитель – тот, который не видел мой волчий оскал, бросает на нас испуганный взгляд. Один – в черной, не в силах остановить потоки слёз. Второй – в серой, гладит, шепчет, волнуется, но знает. Два в третьей степени. Говорит, что я сам просил останавливать, нажимать меня на паузу, когда срываюсь, ни за что на свете не позволять нажимать «реплэй». Я – вибрирующий телефон на прикроватной тумбе – дрожу, воплю и движусь прямиком к падению. Он – рука, которая от падения спасает.       Желание быть спасённым только тобой меня убивает. Время на скорости 0,25 и пулей в грудь, чтобы чувствовать, как свинцовая стрела проходит через каждую клеточку тела. Самыми страшными пытками – вилкой еретика, колыбелью иуды. Фразой «больше никогда» из твоих уст. Я знаю, что ты позволил бы мне быть им спасённым. Затруднение в другом. Больше никогда не позволю я.       Для меня же кругом – ты. Его руки – твои, машина чужой гладкоствольной пушки – твоя, весь город твой, вся вселенная, солнце. Не помню, как выводит меня из машины, как умывает и сажает на диван. Передо мной силуэт. Ты. Он? Понимаю, кто это только по словам. Сильно жмурюсь и поджимаю ноги, обнимаю их. Почему нельзя зажмурить уши? Накрываю их руками, прижимаю сильнее, но всё равно слышу его голос. В тот момент, когда звучит твоё имя, замираю. За эти 18 месяцев он научился ставить меня на паузу, знает, что я остановлюсь только от одного слова. Опускаю руки и внимательно слушаю то, что слышал уже десятки раз. Только на этот раз его монолог меняется, поворачивает вообще не туда. «Я сказал ему мой адрес, он едет сюда».       Желание быть спасённым только тобой меня убивает. Заражением крови, угарным газом, погребением заживо, зарином и стрихнином, цианидом калия и свинцом в глотку, голодом. Фразой «Я сказал ему мой адрес, он едет сюда». Что хуже «он едет» или «я сказал»? Почему не «он сказал, я еду»? Я умру от своей собственной жалости, от твоего осуждения, когда поймёшь, что я действительно у него дома. Принеси мне на могилу ромашки.       Не знаю, как реагировать. Снова грубым толчком? Он остановит. Взрывной волной? Он подавит. Взрывом сверхновой? Он погасит. Кинжалом в сердце? Он вытащит и продолжит со мной говорить, лишь бы я был в порядке. А если дулом к его виску и гладкоствольной пушкой? Но ведь я готовил это для тебя. Он осознаёт, что он Антихрист – мессия, пришедший на роль Христа, утверждающий уже 18 месяцев, что это он. Почему в этот самый момент всё становится о нём, а не о тебе? Едет. Он едет. Он едет, он едет, он едет. Его руки на моих щеках - становится менее мокро. Наверное, ты думал, что не нужен мне, как сейчас не нужны эти солёные капли на лице перед ним. Легкие, которые твои, а не мои, прекращают работать из-за ликования, из-за того, что их хозяин скоро будет рядом. А сердце – тоже твоё, а не моё, бьётся со скоростью 190 км/ч, на которой я когда-то был близок к тому, чтобы разбиться.       Царь небесный, утешитель, советник, наставник, дух истины, везде сущий и всё наполняющий присутствием своим, сокровище благ и податель жизни, прииди и поселись в нас, очисти нас от всякого греха и спаси, преблагий, души наши.       Помнишь же, что восьмого раза не было на самом деле? Я не помню. В своей голове я придумывал его десятки раз, и сейчас искренне верю, что он был. Это будет девятый, только начну я. Скажу, что боюсь ничего не чувствовать, мы же так начинали? Или я это тоже придумал? А если я придумал и тебя? Что, если ты сейчас приедешь, а у тебя другое лицо, легкие не опознают своего хозяина, а сердце замедлится?       Во мне так много вопросов, как в тебе в седьмой раз. Нужна ли эта встреча? Почему я не прошу его позвонить снова и попросить не ехать? Почему не стою на коленях и не умоляю просто остановить тебя. Я ведь не смогу – увижу и превращусь в самое мощное оружие, грубые толчки будут не ему, а тебе. Расплавлюсь лавой и затоплю – заживо сгоришь, напишу твоё имя в дневнике смерти – остановится сердце, стану ядовитыми парами - задохнешься. Не смогу видеть твою кожу, волосы, черную толстовку. Потому что дальше – больше – посмотришь в глаза, обнимешь, простишь. В этот момент я буду виной, грехом, порухой. А сам момент – революцией.       Я скажу тебе, что не знаю тебя, не помню. Скажу, что просил совсем не о тебе, умолял и рыдал. Кто-то другой с твоим именем завладел моим сознанием, повелевал и властвовал. Не от тебя я слышал хочу, люблю, буду рядом. Тому, другому тебе – твоему двойнику, я сделал больно, а затем заставил и боль уйти. Тому я молчал в нужный момент, в ненужный врал и всегда-всегда притворялся. Это у двойника была сияющая улыбка на лице от моих глупых шуток и слёз тоже от глупых. Это с тем другим мы разыгрывали сцены с костюмами и гримом. Точно не с тобой. Потому что тебя, солнце моё, я никогда не подпущу к себе. Не позволю ещё раз тебя уничтожить.       Он приводит меня в порядок – переодевает и укладывает волосы, чтобы выглядел если не красиво, то хотя бы прилично. Я – молчание, тишина, покой. Всё, что было внутри, вышло и перегорело. Там только дикая любовь и страсть, а это подавить я смогу. Смогу же, да? Или я снова внушил это себе? Скоро проверим. Проверим же? Он едет. Онедет.       Костяшки твоих пальцев бьют по двери в унисон с моим сердцем – так же быстро. Появляется желание исчезнуть, паника и потоки слёз на щеках. Снаружи, кроме слёз, нет больше ничего. Он открывает дверь и отходит, чтобы ты увидел меня. Мы – космологическая сингулярность, новый Большой взрыв. Я опровергаю всех ученых, которые считают – вселенная родилась от взрыва. Вот, мы здесь, здесь и Большой взрыв, только вселенная всё та же. И всегда будет. Нужно смириться.       Я не слышал твой голос около 31536000 секунд, но знаю, что ты скажешь первым. Моё имя. Это всегда оно. Я слышу его ещё до того, как ты на самом деле произносишь. Я думаю, что слышал его и до того, как родился, как появились на свет мои родители и бабушка с дедушкой, до первых крестовых походов, до падения Римской империи. Когда происходил большой взрыв, все звезды пели твоим голосом моё имя, и я слышал это, потому что был среди них. Ты же знаешь, что в космосе нет звука? А я, дурак, слышал. Потому что я тебя очень сильно, солнце.       Мой голос дрожит, когда я произношу твоё в ответ. Для тебя художника не существует, перед тобой весь страх мира, всё сожаление и раскаяние. Пойдём по сценарию, как и всегда, да? Какие у меня там слова? Забыл, не помню, что-то о двойнике. Весь мой сценарий рушится от одного твоего холодного «давай прогуляемся». Мы? Ты и я, правильно? Нет никакого другого, это ты, твоё лицо. Я видел его в тот момент, когда ты собирал вещи и уезжал на съемную, это тебе я говорил всегда, тебе он пытался что-то объяснить, но ты зажмурил уши и не слышал. Верное решение. Потому что объяснений и оправданий нет, никогда не было и не будет. Их не вычислить формулой, не рассчитать математически, не придумать о них правило и исключение, забыв о морали. Ты говорил мне о пяти собаках – два померанских шпица, хаски, ретривер и игрушечная, которую оставит наш внук. Ты – мой хозяин. Не осознаю, как делаю несколько шагов к тебе. Ты разворачиваешься и идешь вперед, я следую за тобой.       Улыбаюсь от того, что на тебе и правда чёрная. Тебе очень идёт, я говорил? Многим не нравится эта цветовая гамма на тебе, но ты – упрямец, не принимаешь ничью точку зрения. Мою ты принимал, ты слушал меня и слушался. Пару минут ты идёшь быстрее меня, а затем я подбегаю. Легкие дышат ровнее рядом с владельцем, кожа теплая, даже кровь течет иначе – я чувствую. Все мышцы и скелет реагируют на тебя, особенно при осторожном касании моим плечом твоего. Продолжаешь идти так же, как и шел – руки в карманы, взгляд вперед. Не могу оторвать взгляда от слизистой твоих глаз, маленьких недостатков на лице, слюны на губах, которые ты только что облизал. По какой-то причине начинает болеть лицо, а затем ты бросаешь фразу «хватит улыбаться так, будто ничего не произошло», и я понимаю.       Твоё появление здесь хранит в себе весь смысл и этого мегаполиса, по которому мы шагаем, и всей страны, так же как и мира с вселенной. Только вот рядом с нами, рука об руку – как и мы, идут пороки, безнравственность и неуважение. Они мои друзья, сам знаешь. Не понимаю, как и зачем ты закрываешь на них глаза. Ума не приложу, почему и я закрываю? Они – как и мой ужасный поступок – всегда будут рядом. В ду́ше, когда я буду смывать с твоих плеч пену. На улице, когда упаду, катаясь на роликах, а ты будешь дуть на моё колено. И в тот момент, когда ты – наполненный сосуд, будешь изливаться со стоном, а я – как самый последний извращенец, наблюдать за этим, не отрывая взгляда. Когда прибежит наша дочь и будет умолять об ещё одной конфете, когда будет просить ещё одну сказку, выпускаться из школы, выходить замуж, приносить в мир нового человека. Это уже в нас: и акриловые краски, и нумерология с чертовой пятеркой, и ромашки на могиле, и свидетельство о браке, и диплом нашей дочери, и самая сильная боль в мире. Наверное, мы переживём это, только потому, что мы что-то большее, чем люди.       «И сказал Господь сатане: откуда ты пришёл? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошёл её». Обошел её, чтобы снова вернуться. Давай вернёмся в истоки, когда из состава только ты, я и связующее. Без акриловой смолы, кофе и ненависти. У нас будет семь попыток, хочешь? Извини, что заставил тебя ничего не чувствовать, солнце моё.       Мы будем ещё долго идти, будем молчанием, тишиной и покоем. В один момент ты скажешь, что передумал и я могу улыбаться, а я засвечусь. Буду светом, новогодней гирляндой, огнём. Тысячу раз скажу какую-то глупость, но однажды это вызовет у тебя улыбку и я, наверное, умру. Услышу, что ты очень скучал, что каждый день думал. В ответ – я тоже миллион раз. Мы – титан, самый прочный металл, крупнейший спутник Сатурна. Мы – атомы водорода в одной молекуле, мы – 1 и 2 на циферблате – всегда рядом. Когда мы дойдём до моста, наши руки будут переплетены узлом – самым прочным – обратным булинем, а затем мы будем твоим спасением – падением вместе – песней non, je ne regrette rien*, и тогда я, наверное, проснусь. Чтобы всё было на своих местах – ложь лжецу, а правда праведнику. Я – в его объятиях, холсты – в его студии, краски – на полу, а моё солнце в центре вселенной. Чтобы каждый мой день был ударом молнии, укусом австралийской змеи или медузы, бредом и контузией. А каждая ночь - солнечным ядром, химическим оружием, астероидом, кипящей лавой в жерле гиганта, Большим взрывом. А вселенная всё та же. И всегда будет. Нужно просто смириться.