Ягодный бабл-гам

Это почти смешно. И Люцифер почти смеется ей в лицо. Ости кривит от отвращения. В их спальне пахнет сигаретами. Она сильнее сжимает в пальцах твёрдый переплёт книги. Костяшки белые-белые, обложка вот-вот треснет. Зелёные глаза сверкают злыми слезами. Они — тонкая плёнка над пеленой ревности. Обоснованной ревности. Люцифер даже не пытается выглядеть виновато. Отголоски земного шума ещё гудят в груди, закручиваясь завитками вдоль саднящих от недавно раздувавшихся в хохоте рёбер, тянут рот тенью улыбки, которая заканчивала искренний смех. Ему было хорошо. Ему было невероятно до того момента, как он переступил порог дома, что встретил его напряжённым молчанием, плохо выветрившимся табаком и лаконичным: «Мудила». Он молчит в ответ. Наблюдает. Ости смотрит. Напряжение множится. Силится. Давит. Взрывается. Всё так же сидя на широкой кровати, Ости захлопывает книгу, подбирает колени к груди, выдыхает тяжело, касаясь кончиками пальцев висков. Застывает плачущей статуей, и от этого ему даже становится её немного жаль. Он порывается сделать шаг к ней. Она выбрасывает руку в предупредительном жесте. Стой. Не шевелись. Не смей. — Клянусь, если двинешься хоть на шаг, я тебе башку оторву, скотина. Говорит настолько спокойно, насколько ей хватает сил. Он ухмыляется, сдерживается от закатывания глаз: — Слёзы тебе не идут. — Мудила, — повторяет она, шумно выдыхая. — Да брось… Будто тебя это удивляет. Что-то щелкает. В ней, в комнате, между ними. Ости впивается в него убийственным взглядом, подскакивает с места, подлетает к нему и, ей-Шепфа, её наманикюренная пятерня метит чётко в его глаза. Люцифер жёстко останавливает руку в захвате. Ости брыкается, пытается вырваться. В глазах ядрёным коктейлем мешается и страх, и злость, и отвращение, и что-то такое, что заставляет жалостью шкрябаться где-то в животе. Свободной рукой демонесса бьёт ослабленным кулаком ему в плечо. Плачет, не всхлипывая, или же Люцифер просто не слышит. — Мудак… Мудак. Мудак! От тебя опять воняет холодом и мятой! Катись к этой шлюхе. Видеть тебя не хочу! Её слова полны горя, а ему слышать — счастье. Да, видимо, он, действительно, мудак. Феноменальный, феерический, фантастический. Тянет к себе по привычке. Она сейчас поорет, потопает ногами, может даже пару раз ткнет когтями в грудь, но успокоится, утихомирится и снова к ноге приползет, как верная псина, что сама в зубах носит короткий поводок. — Не трогай меня! — визг такой громкий, что демон замирает. — Это была последняя капля. Я терпела, когда эта вонь наполнила нашу спальню в первый, второй, пятый раз. Терпела, когда ты приносил на рубашке длинные белые лохмы, от которых воняет сраной морозной мятой. Но это… Она вырывается из захвата. Смотрит глаза в глаза. Ей роста не хватает, чтобы смотреть на него, не задрав заплаканное лицо. Тычет пальцами в излишне расслабленные плечи, заставив его неосознанно сложить руки на груди. Он смотрит почти со скукой, брезгливо поджав губы. Как же он устал от этого цирка. — Это слишком даже для тебя! — Драматизируешь. — Не смей, — в голосе режется неведомая доселе Люциферу сталь, — так со мной разговаривать! Тебя не было две чёртовых недели. То, как она чеканит слова, достойно восхищения. Люцифер не удивился, вспыхни бы сейчас пол под ним синим пламенем. Да и он не против был бы, пустись это пламя плясать на просторах их комнаты. Пусть пожрало бы весь декоративный картон, склеенный на его лжи, все примочки и реквизит их якобы счастливой жизни, пусть горела бы их кровать, в которой он провёл слишком много пустых ночей, похожих одна на другую как в заученной до дыр пьесе для остопиздевшего механического пианино. Пускай! Пускай пыль в глаза превратится в пепел. Ему хочется смеяться. Ведь это почти смешно. Ости тянет забитым носом воздух и бьет ослабленным кулаком в плечо последний раз: — Пошел… вон… — Ты же сама пожалеешь, что прогнала меня. — Я жалею лишь о том, что познакомилась с тобой. Люцифер отпускает её руку. Она, понуро сгорбив плечи, обхватила себя руками, медленно развернулась и направилась в сторону кровати, не поднимая тяжелой головы. Люцифер хочет стряхнуть с себя накрывшую её истерику. Ему хочется помыться и напиться, лишь бы стереть из памяти её гневные глаза, блестящие изумрудами от слёз. За секунду до того, как дверь их спальни захлопнулась, оставив демона за дверью, Ости бросила ему вдогонку: — Люц? Он остановился, не показывая своей снисходительной улыбки. — Только скажи мне, кто она? Обернулся, скосив почти сочувствующие глаза на кровать. Ости смотрела в стену перед собой, завалившись на бок и подперев тяжёлую голову сложенными руками. Люцифер не ответил. За его спиной захлопнулась дверь. Кто она? Она? Понятия не имею. Ноги ведут украдкой заученной дорогой, подсмотренной в тайне, в гневе, против его воли. Ноги ведут не к ней. Не к мятной льдинке, ошибочно учуянной Ости. Коридор петляет. Лестницы вздымаются и спускаются крутыми поворотами. Сердце едет вниз и тужится из грудной клетки, прочь, прочь, прочь. Прочь! Пока перед глазами дубовой махиной не выросла чужая дверь. Стук кулаком приглушенный, но в спокойствии ночи кажется, что стучит где-то под затылком. — Люц? Скрип двери заглох на полутакте. Два огромных удивлённых голубых глаза смотрят встревоженно, пухлые губы тянутся в чуть смущенной усмешке. Шепфа, как же ты прекрасен. — Я. Руки тянутся по выученной траектории, подхватывают светлую голову под загривок, тянут к своим губам, что целуют долго, глубоко и мокро. Ангел выдыхает, стонет едва слышно, отчего вот-вот ноги начнут подгибаться. Зарывается бледными красивыми пальцами в чернильные волосы, тянет Люцифера на себя, пятясь в пустую спальню. Дино улыбается. Дино почти смеется, ведь это почти смешно. Они расстались полчаса назад. Там, на земле, под личиной давно умерших людей они жили лучшую жизнь, разделяя момент, не ведая стеснения. Они забылись. Их не было две недели. Люцифер жмет Дино к стене, вдавливает между камнем и собой, будто хочет стереть ангела в пыль. А тот улыбается, почти смеется, сквозь чувственный поцелуй. Кусает тонкие губы игривее, в шутку злее. Люцифер укрывает ангела бордовыми крыльями, прячет его от всех и всё от него. Потому что моё. Моё-моё-моё! Дино, наконец, смеется. Сдавленно, когда воздух в легких заканчивается. Когда от белых волос остается взъерошенное гнездо, а губы начинает щипать, оцарапанные об щетину. — Не думал, что ты явишься сегодня. Соскучился? Люцифер отвечает укусом в стык шеи и плеча. Дино смеется, упирается неохотно, ворчит о том, что следы, оставленные бессмертными, не исчезают мгновенно. Люцифер подхватывает его под бедра, отрывается от губ, жадно глотая воздух. Глаза пьяные-пьяные. Ему хочется смеяться в ответ, ведь это почти смешно. Дино привычно изгибается в его руках, чуть отклоняясь назад, запрокидывает спутанные волосы с плеч. Прикрывает глаза, чувствуя горячее дыхание на своей грудной клетке. Люцифер колется щекой о ткань белоснежной футболки, чуть собирая её в гармошку, ластится голодным котом и жмурится от накрывающего удовольствия. Ангел медленно приподнимает его подбородок, взгляды долгие изучают каждую черточку лиц, прицениваются, куда хочется поцеловать сильнее. Люцифер несет его к кровати под тихий счастливый смех. Роняет на мягкий матрас, не чувствуя себя собой от переполняющей эйфории. Нет, в жизни не может быть так хорошо. Не может быть с ним, с Дино, так хорошо. Люцифер не может быть счастлив так глупо. Так, что хочется смеяться как душевнобольной от этой кричащей лёгкости во всем теле. Так, что хочется буквально сожрать своего врага, запихнув его куда-то себе под ребра. Так, что большие мозолистые ладони чесались от желания сжать белую кожу до отметин, но не от гнева, а от восторга. Дино ловко переворачивает их, седлая бедра Люцифера. Тот тянется руками, к нему, но ангел настойчиво перехватывает ладони, заводя их над головой демона. Пальцы тонут в пухе подушки, сжимают чужие сильнее. Он зависает над ним, лицом к лицу, шпарит горячим выдохом, пахнущим ягодной жвачкой с ментолом: — Твоя тебя так просто отпустила? — хитрый прищур, наклон головы — он весь сквозит снисхождением, усмешкой, прикрытой за праведным образом жизни. Люцифер громко цокает, подкатывая глаза: — Не начинай, святоша. — Я так не могу, Люц, не здесь, это так неправильно… — Дино нарочно проезжается крепче по бедрам демона, вырывая из груди несдержанный тихий полустон. Тон извивается как скользкий ужик, искрит хитринками как залпами искр. — Поэтому ты трешься об меня, показывая, как сильно ты не можешь? — бровь лезет на лоб сама. — Тебе показалось, — и он вновь прижимается крепче, заставляя Люцифера ещё сильнее хотеть опрокинуть его на живот и трахнуть так, чтобы ангел не смог ходить еще пару дней. — Зараза. — Думаешь? — почти что, гадина, смеется. Выжигает кожу ягодным дыханием, жмется, душу затягивая в бурлящую синеву бездны. Не целует, кусается. Люцифер пытается перехватить инициативу, пытается вновь взять его гибкое и сильное тело под контроль, но не получается. Мягкость ангелов обманчива. Она затягивает в трясину, из которой уже не выбраться. — Она не хочет меня видеть после нашего отпуска. — И почему я не удивлен? — мычит Дино, зарываясь носом в смуглую шею, вдыхая аромат кожи, который давно смешался с его собственным. — А ты удивишься, если я скажу, что больше не вернусь к ней? Ангел над ним замер. Медленно вытянулся на локтях, зависнув так, чтобы видеть лицо собеседника целиком. Кончики пшеничных волос защекотали скулы. Дино ухмыльнулся, воруя излюбленное выражение лица демона: — Не-а, — наклоняется ниже, смотрит на искусанный рот. — Я тебе выбора не оставил. Его тихий смех глушится о дверь спальни. Люцифер не думает о том, как его угораздило погрязнуть в этом божьем создании по самое горло. Лишь на секунду, перед тем как стащить с Дино футболку, в голове счастливо щелкает мысль: пускай Ости дальше ревнует к ней. Иллюзорной, ошибочной и пропахшей холодной мятой. Правду всё равно никто не узнает.