Червяк

А Вы никак бабочками заинтересовались, Николай Всеволодович? И через тонкие прожилки идеально сложенного витража крыльев привидился Ставрогину неумело выскребанный на внутренней стороне черепной коробки угловатый, щегловато наглый в своей развязности и путанности силуэт. Тонкие пальцы, стоит только потянуть им за луч влетающий в узкую трещину меж затейлевых жилок и щаколадно- карамельной, кажется, совершенно сладкой пыльцы, стоит только угловатым жестам размахаться, растрескаться, выломать стенки кокона колючей темноты, разпахнуть ловкие, тончайшие, облитые клетчатой тканью плечи, руки, обтянутые второй кожей запястья... Вот оно, лучшее существо, лучшее создание его бесценной во всех смыслах коллекции... - А мне, Пётр Степанович, всё Ваш голос припоминается... Тра-та-та, тра-та-та, и без умолку, и без передышки... И как же в лёгких Ваших помещается столько воздуха? Эх, снова Вы меня обманули, сколько раз Вы уже это на моём столе делали, м? Пять раз? Десять? Может, даже двадцать...- И будто бешенно мелькнувший меж кипенных пальцев, одетый кусочками порванных тканей, жадно пропитанный алым супом скальпель нарисовал на чисто выбеленном порошком животного безумия и какой-то природно дикости острейшую улыбку, казалось, сверкнувшую мертвенно-белым алмазом в свете уткнувшейся в полы чёрных небесных клякс луны.- Вести эти подсчёты- дело весьма и весьма простое, но, не находите ли Вы, Пётр Степанович, что оно и яйца выеденного не стоит. Кому в конце-концов будет интересно, сколько раз солгал своему близжайшему другу, Николаю Ставрогину, некий Петя Верховенский...- тёплая рука прошлась по нежной грудине, заглянула головами мраморных пальцев в каждую подкожную дыру, в каждый аккуратный порез, выдавливая тёплый внутренний сок, пахучий, до одури густой и живой, из сосуда пересыхающего тела. Надорваная глотка издала что-то явно неудоудовлетворительное, пропавший голос, пытаясь собираться из кровавого пепла в звонкого Феникса, снова и снова проваливался в клетку обтянутых тонкой мембраной рёбер, зарываясь в самые лёгкие, где клубами копился кипящий воздух, где медленно вздувался пузырь, подогревающий белые, идеально неломанный косточки, прямой позвоночник, заботливо отделанный сеткой жилистых мышц, закипающий в желудке, прямо под куполом белого организменного острога суп и ускользающее сквозь онемевшие пальцы сознание.- Вы снова хотите поговорить, Верховенский? Как думаете, какую причину мне придумать на этот раз, чтобы гуманно заткнуть Вам рот? Поверьте, эксперимента ради, Вы так долго лежите в молчании, признаюсь, я поражён, видимо, Вас устраивает Ваша роль...- под ошмётком кровавой плоти застонала природная слизь, хлюпнула, сладко, как симфония, как хлюпает в вожделении переполненный пряной слюной рот, как хлюпают порочные человеческие, самые сладкие соки, хотя Ставрогин был убеждён, что нет в человеке и не может быть в его богатом жилистом, обитым жирком и нежной коркой кожи нет ничего слаще и горячее напитанной человеческим страхом крови, нет ничего приятнее чувсвовать каждой своей порой, каждой своей пьяной от запаха тела клеточкой, как застывает на кончиках нервов чувсво, как закрепляется эмоция, как воспаляет этот процесс молодой, буйный, больной, совершенно жестокий разум. Но это лишь куколка... То, что должно обернуться прекрасным, течёт слюна, разширяются зрачки, от представления этого прекрасного, этого абсолютного идеала, пика человеческого развития... Бабочка... Венец эволюции цивилизации... - Вы очень прочны, Верховенский, я Вам это как знаток говорю... Либо методы мои стали правильными, либо мне натурально повезло...- какое же безразличие звучит в голосе, какое животное наслаждение наполняет глаза!- Да, можете смеяться Верховенский... В Вашем положении смеяться, в общем-то, противопоказано, но как мне было, знаеете, охота, щегольнуть вашей натурально идиотской привычкой переспрашивать чудившийся одному Вам смех...-тут Ставрогин не сдержался, зарычал, обнажая блестящие клыки, раздвигая коралловые губы в мерзком оскале.- Вам придется привычку эту оставить, Верховенский... У Вас началась новая жизни... Вам выпал шанс,Верховенский, шанс переродиться, стать не просто червём, не жалким насекомым, не ядом, отравляющим и так наш дрянной и прогнивший с ног до головы мир... Вы же должны знать, что червь рано или поздно становиться бабочкой? Ждите Ваших крыльев, Верховенский... Обещаю, отрастить их будет так же больно, как и перерезать Вашу грудину... И снова человеческий сок повалил наружу своей алой струёй. Как кисть, скальпель вырисовывал нечто на ребристой грудной доске... Каждый червяк рано или поздно станет бабочкой...