***
Они срабатываются. Не сразу, со скрипом, с неудачными пробными пилотами, с необходимостью урезать состав команды с шести человек до четырёх, но — срабатываются. Антон с Арсением, конечно, сыгрываются лучше, чем любая другая комбинация. Дима шутит, мол, даже если бы не знал, что вы соулы, так бы и подумал. Антон тогда недоверчиво фыркает, Арсений нервно смеётся. В общем-то, все в их бравом отряде покорителей федерального телевидения старательно делают вид, что ничего не происходит. Стас так вообще, кажется, поставил в своей голове бан на слова «родственные», «души», «связь» и «соулмейты». У Димы с Серёжей попроще, но они, по-видимому, чуют дискомфорт самих пресловутых соулмейтов и лишний раз помалкивают. И вроде как поначалу политика игнорирования даже работает — в конце концов, Антон не лгал и не лукавил, когда говорил, что эта связь совершенно ни к чему не обязывает. А потом, когда исключительно рабочие отношения переходят в личные, когда их всё-таки выпускают со своим шоу на ТНТ, когда начинаются разговоры о концертах, турах и дальнейших перспективах, настороженность отходит на второй план. Арсений уже не кажется чужим человеком, он — как минимум хороший приятель, почти уже друг, а ещё с ним совершенно искренне интересно и смешно. Никогда не предугадаешь, что творится у него в голове, какой каламбур он скажет следующим, как вывернет их совместную игру так, чтобы удивить всех вокруг (возможно, и самого себя тоже). Антон им чуточку восхищается. А как не? Арсений старше, опытнее и умнее. Пока Антон трясётся перед каждыми съёмками, Арсений чувствует себя на сцене как рыба в воде. Не заглядываться на него, пытаясь одновременно понять и что-то перенять для себя, не выходит. И Антон это даже осознаёт, но не пугается и не удивляется: в конце концов, его эмоции разделяют и остальные члены их команды. Когда спадает этот самый барьер настороженности и напряжённости, какой бывает между малознакомыми людьми, что-то внутри, видимо, щёлкает и выходит на волю. Тянуться к Арсению за объятиями, задерживать рукопожатие чуть дольше приличного, прислоняться лбом к его плечу во время смеха — это всё происходит само по себе. Возможно, тут срабатывает условный рефлекс. Чем ближе был Арсений, тем легче дышалось — в прямом смысле. Не то чтобы Антон в какой-то момент настолько херово себя чувствовал, чтобы ощутить на себе все прелести плюсов их связи, но даже общее самочувствие как будто бы улучшалось, стоило только пожать Арсению руку. Голова свежела, затёкшие мышцы набирались сил и даже давно травмированное колено переставало зудеть. Естественно, мозг выработал бессознательную реакцию: рядом с Арсением хорошо, поэтому надо к нему тянуться. Антон и тянулся, а почему нет? Хуже от этого никому не было. Непонятно было, осознавал ли сам Арсений всё происходящее, они так и не обсуждали ничего вслух, будто тогда появится какой-то особенный, дополнительный смысл. Но, так или иначе, Арсений никогда его не отталкивал. Наоборот — прижимался в ответ, касался, чтобы привлечь внимание, на сцене вообще, казалось, ничего не стеснялся. Это вошло в норму. Антон уже и сам перестал замечать, когда вся эта тактильность с Арсением резко стала отличаться от отношений с любым другим человеком, с какого момента с Арсом можно было позволить себе больше, чем с остальными. Все эти случаи проносятся в голове цветной мишурой, и каждое воспоминание оставляет за собой улыбку и что-то тёплое и мягкое в груди. Антон ложится в гримёрке на диван, кладя голову на колени Арсения, и облегченно выдыхает, чувствуя, как отступает пульсирующая боль в висках. Зависающий в телефоне Арсений, бросив на него понимающий взгляд, улыбается и поглаживает его по волосам. Съёмки идут тяжело, Арсений будто не такой энергичный, как обычно. На перерыве Антон тянет его к чёрному выходу, подышать свежим воздухом, и обхватывает за плечи, прижимая к себе. Арсений жалуется, что с утра его подташнивало, Антон почти серьёзно журит за то, что он наверняка почти ничего не ел, да ещё и выпил кофе на голодный желудок. Расходятся с едва слышным: «Легче?» — «Легче». После мышеловок у них вообще появляется свой собственный ритуал. Антона из-за низкого болевого порога на мышеловки почти не пускают, поэтому, как только заканчиваются съёмки, он бежит за кулисы, где ловит Арсения в свои объятия. Тот облегчённо стонет, разминая настрадавшиеся пальцы ног, пока рядом Димка или Серёжа ворчат под нос от зависти. С шокерами почти та же история. Антон при любой возможности старается держаться поближе к Арсению, Паша подкручивает мощность на пульте, Позов и Матвиенко едва ли не хором возмущаются: это же настоящее читерство. В какой-то момент это всё становится настолько обыденным, что входит в привычку. Они собираются в свой первый тур и прежде, чем уехать, решают отпраздновать. В лучших традициях жанра то, что планировалось как «посидим, пропустим по пивку и разойдёмся» перерастает в полноценную пьянку — Антон и не замечает, как напивается в дрова. Ему прекрасно, легко и весело ровно до того момента, как он начинает чувствовать желание выблевать внутренности (видимо, не стоило мешать пиво с вискарём). Кое-как по стеночке он доползает до туалета, дёргает дверную ручку, и изнутри доносится измученный стон Оксаны, а следом звуки, недвусмысленно намекающие, что не одному Антону тут приспичило пообниматься с унитазом. Он не то чтобы трезвеет, но беспокойство за подругу берёт верх над плохим самочувствием, и Антон через дверь интересуется: — Ты норм? Помощь нужна? Спустя пару секунд из туалета доносится слабое, но уверенное: — Нет, справлюсь. Оксана, кажется, считает, что нужно поддерживать имидж девочки-принцессы, а они, как известно, не блюют, поэтому вряд ли она сейчас кого-то впустит в святая святых. Да и Антона, в общем-то, не настолько сильно припёрло, можно и потерпеть. А затем его осеняет: зачем терпеть, если где-то тут ошивается его соулмейт? На всякий случай всё ещё придерживаясь стеночки, Антон бредёт по квартире, пытаясь по голосам найти Арсения, и обнаруживает его в самой дальней комнате. Он о чём-то увлечённо разговаривает с Катей, может быть, даже и о чём-то личном, если судить по их приглушённым голосам, но Антон, вооружившись бестактностью, врывается к ним, обхватывает Арсения сзади за плечи и утыкается носом в затылок. Тошнота отпускает — не проходит полностью, но отступает, остаётся скорее неприятной кислотой на языке. Кажется, даже рассудок как будто бы проясняется, и вместо желания кутить и веселиться накатывает усталость и сонливость. Сколько Антон проводит в этом странном полубессознательном состоянии, он не знает, но когда отстраняется, то понимает, что в комнате уже нет Кати, а Арсений всё так же покорно и молча терпит его присутствие. Или, может, «терпит» — это всё-таки перебор, потому что одну из обнимающих его рук он мягко поглаживает своей. — Легче? — в тишине тёмной комнаты спрашивает Арсений. — Легче, — едва слышно отзывается Антон. — Спасибо. — В буквальном смысле не за что. Антон отпускает его осторожно, медленно делает шаг назад — боится, что плохое самочувствие вернётся. Но, хотя его всё ещё мутит, желания выблёвывать ужин уже нет. — Стоит признать, что тебя обнимать гораздо приятнее, чем унитаз, — бормочет себе под нос Антон. Он опускается на идеально заправленную кровать — в квартире, снятой на сутки специально для вечеринки, везде неестественно чисто. — Лучше комплиментов мне ещё не отвешивали, — хмыкает Арсений. Склонившись над Антоном, он пристально заглядывает ему в лицо, ладонью касается лба, и Антон тянется за его рукой вслед — от одного только прикосновения тяжесть в голове проходит. — Ложись спать, Шаст, — негромко советует Арсений, поглаживая его по волосам. — Воды принести? Антон находит в себе силы только промычать что-то утвердительное. Когда Арсений выходит, он с трудом выбирается из своей одежды, оставаясь в трусах и футболке, и заползает под одеяло. Головная боль возвращается пульсацией в затылке, во рту пересыхает, и горло неприятно скребёт. Кажется, Антон успевает провалиться в дремоту, потому что в следующий раз, когда он открывает глаза, Арсений уже снова здесь — сидит на краю кровати и подключает к зарядке Антонов айфон. — Выпей, — просит он, протягивая Антону стакан с водой. — Тебе в любом случае завтра будет хреново, но без обезвоживания точно будет лучше. Антон, как послушный мальчик, выпивает всё до дна, а потом, когда Арсений уже подрывается уйти, хватает его за руку и сипло просит: — Останься? Пока не усну хотя бы? А то ты уходишь, и у меня так башка гудеть начинает… Долго уговаривать не приходится — Арсений присаживается обратно и кивает. Антон засыпает, чувствуя его руку, мерно поглаживающую по плечу. И совсем не чувствуя боли.***
Переломный момент наступает не разово, а чередой нескольких глубоких трещин, которые подтачивают жизнь, как вода камень. Первым неладное чует Стас, может быть, потому что работа у него такая — замечать проёбы. Он заходит в гримёрку после второго московского концерта, последнего в туре, и, казалось бы, настроение у всех приподнятое — впереди череда долгожданных выходных, концерт прошёл так, что заряд энергии остался и у зрителей, и у актёров, но Шеминов одним своим мрачным видом мгновенно гасит радостное настроение. Антон как-то сразу понимает, что претензии будут к нему и, возможно, обнимающему его Арсению. Димка, Серёжа и Оксана это понимают тоже, настороженно отступают в сторону и взволнованно переглядываются. — Вы совсем, что ли, совесть потеряли? — тихо, но зло начинает Стас. Арсений напрягается, его пальцы сжимаются на талии Антона и чувствительно впиваются в кожу — не больно, Арсений никогда не делал ему больно. — Про вас и так слухов в интернете — хоть жопой жуй, а вы их ещё и кормите своим поведением, — продолжает Стас, скрещивая руки на груди. — Вы понимаете, что мы на федеральном канале? Понимаете, какая ответственность на нас лежит? До Антона, наконец, доходит, в чём дело. Не то чтобы Стас раньше не делал намёков на то, что их поведение попахивает проблемами — «сами знаете, в какой стране мы живём, пацаны» — но он впервые так прямо выражает своё недовольство. Рядом пренебрежительно фыркает Арсений. Руку с поясницы Антона он убирает и делает шаг в сторону, но, кажется, просто чтобы взять со стола стаканчик с разлитым по поводу празднования шампанским. — Мы тебя поняли, Стас, — отвечает он со смешком. — Будем вести себя прилично. — Серьёзно? — также насмешливо спрашивает у него Антон. — Правда будем? Арсений встречается с ним взглядом — в его глазах пляшут черти. Им обоим смешно, потому что ну… в чём конкретно претензия, в том, что они ведут себя больше, чем друзья? Так они и есть больше — родственные души, куда уж ближе. И этот факт они даже не скрывали, все знали о нём с самого начала, поэтому претензии Стаса кажутся забавными. Забавно быть перестаёт, когда спустя пару месяцев Арсений приезжает в Москву и выглядит так жалко, что у Антона даже не находится слов утешения — непонятно, с какой стороны подступиться. Они снимают моторы — перед камерой Арсений надевает маску и блещет белозубой улыбкой, и Антон резко начинает верить, что он действительно хороший актёр. А когда съёмки заканчиваются, Арсений будто тухнет — сереет лицом, глаза безжизненные, уголки губ опущены. Антон ловит его уже на выходе из Главкино, хватает за рукав. Арсений останавливается и оборачивается, но как будто бы на автомате, ничего даже не говорит, только смотрит вымученно, мол, что тебе от меня ещё надо. — Арс, что случилось? — взволнованно спрашивает Антон. Он чувствует, что дело не в физическом состоянии: он на расстоянии пары метров уже чувствовал, что у Арсения начинает болеть голова, но сейчас этот внутренний радар молчал. Только при виде такого Арсения — болезненно бледного и смертельно уставшего, — сердце всё равно обливается кровью. — Пожалуйста, Арс, не молчи, — просит Антон, когда пауза затягивается. — Мы же друзья, да? Ты можешь мне рассказать всё что угодно, я пойму. Решение Арсению явно даётся нелегко, но он кивает. Они едут в его номер отеля — у Антона дома Ира, а лишние уши сейчас были ни к чему. Поначалу слова даются ему явно тяжело, а потом будто бы прорывает плотину. Он рассказывает, что Стас был прав — они были слишком безрассудны и беспечны, дали просочиться на экран тому, что должно было быть чем-то своим, личным и сокровенным. И ладно поклонники: ну пускай они пишут в соцсетях всё, что хотят, придумывают тысячу и один сценарий, в котором Антон и Арсений счастливы вместе во всех возможных смыслах. Но перед поклонниками не надо объясняться, можно просто промолчать, успешно проигнорировать, это только подливает масла в огонь и разжигает интерес. А вот перед женой Арсению пришлось отчитываться. Алёна, конечно, знала про них, Антон с ней даже был лично знаком, хотя и очень поверхностно. Принятие того, что у Арсения есть соулмейт, и это — не она, далось ей тяжело, но вроде бы поначалу буря улеглась. Как оказалось, не улеглась, а только временно затихла. — Она, знаешь, что говорила… — с судорожными вздохами произносит Арсений, — что я ей врал всё это время, что обещал, будто наши отношения не поменяются, а они поменялись. Антон чувствует себя беспомощным: они сидят в темноте номера на полу на расстоянии вытянутой руки друг от друга. В груди неприятно тянет, горло пережимает, и ощущения странные, не понять — свои или чужие. — Говорила, что я на неё никогда так не смотрел, как на тебя смотрю, — продолжает Арсений, откидывая голову на кровать позади и глядя в потолок. — А что я ей скажу, если это правда? Конечно, я на неё так никогда не смотрел, с какого хуя я должен на жену смотреть так же, как на тебя? Очередной глоток воздуха даётся как будто бы с трудом. Вроде бы смысл здесь в том, что нужно разделять жену и друзей, что-то вроде «я люблю и её, и их, но по-разному». Но почему-то слышится совсем другое. Что-то вроде: «она и рядом не стояла». — И я, как придурок, молчал, потому что совершенно искренне не понимал, что ей ответить. В конце концов, она сказала, что не может соревноваться с тобой. И мы подали на развод. Арсений опускает голову, и даже в сумраке неосвещённой комнаты Антон видит в его глазах слёзы. Внутри обрывается незримая нить, до того державшая Антона будто бы на поводке, и он тянется вперёд, притягивает Арсения в объятия. Тот плачет бесшумно, без всхлипов, просто тяжело дыша и утыкаясь носом в чужую шею. В этот раз боль не проходит и легче не становится, но к утру Арсений забывается беспокойным сном, а Антон едет домой, чувствуя, как мир в пальцах крошится и ломается разбитым стеклом.***
Они делают вид, будто ничего не было, нет и не будет. Их реже ставят в совместные игры на съёмках, а за пределами работы они перестают общаться вообще. Антон ловит себя на мысли, что уже и не уверен, что Арсений — не плод его больного воображения (а раз больное, нужно приложить соулмейта, разве нет?). Всему этому радуется, кажется, только Стас, остальные либо отмалчиваются, либо выдают своё недовольство поджатыми губами и нахмуренными лицами — спасибо за сочувствие, Поз. Самому Антону… нормально? Он в последнее время вообще уже ни в чём не уверен, всё вокруг крутится с такой скоростью, что он успевает только перебирать ногами, на выражение своего мнения не остаётся уже ни времени, ни сил. Арсению вроде как тоже… нормально. Звучит, конечно, убого, но «нормально» — это же лучше, чем «плохо», хотя и подозрительно близко к гораздо более пугающему «никак». Если честно, как там у Арсения, Антон понятия не имеет. И это странно, потому что он всегда чётко распознаёт, если у Арсения вдруг начинает снова болеть голова (кажется, с возрастом у него появилась метеозависимость), чувствует, когда подступает коварная простуда, а когда гудят от усталости ноги. Иногда Антон даже в таких ситуациях ловит его взгляд, поднимает вопросительно брови, как бы интересуясь: помочь? Арсений всегда отрицательно качает головой в ответ. Забавно, что в конечном счёте Антон так чутко настроен на состояние Арсения, что, когда сам заболевает, осознаёт в самый последний момент. В этот день у него съёмки «Команд», и на студию Антон приезжает без опозданий, хотя и чувствует странную слабость. Списывает её на общую усталость ровно до того момента, как не пытается поздороваться со Стасом, а выходит только жалкий, дерущий горло хрип. — Ёб твою мать, Шаст, — обречённо тянет Стас. — Ты что, шутишь, что ли? — Какие уж тут шутки, — сипит Антон, хмурясь. Получается так тихо, что он сам с трудом слышит собственный голос. Это как будто триггер: тут же накатывает и пульсация в затылке, и боль в глазах от яркого света, и саднящее, неприятное чувство в глотке. Насморка пока нет, но это, по-видимому, не за горами. В гримёрку забегает Серёжа — он сегодня сидит в жюри, — и удивлённо оглядывает их обоих. — Шаст голос потерял, — бормочет сквозь ругательства Стас. — Пиздец, чё делать? Врача позвать? — Какого, блядь, врача? — раздражённо бросает Серёжа. — Чем он ему поможет? Сам знаешь, кого надо звать. Стас молчит, сталкиваясь с ним взглядом. Антон садится на диван и тяжело вздыхает — у него нет сил ни спорить, ни уговаривать. — Звони, — наконец, выдавливает из себя Шеминов. — Чтоб был здесь через полчаса, я пойду откладывать съёмки. Стас уходит под всё ещё раздражённое ворчание Серёжи, там что-то про «пиздец ты охуел, конечно, он тебе мальчик на побегушках, что ли?», Антон, уже не особенно вслушиваясь, прикрывает глаза, чтобы хоть так унять головную боль. Люди вокруг суетятся, забегает взволнованная Оксана, ещё раз зачем-то приходит Стас, Серёжа приносит горячий чай, к которому Антон едва притрагивается — глотать больно. Когда в очередной раз дверь в гримёрку открывается, Антон сразу понимает, кто пришёл, — свет ламп перестаёт казаться таким резким, а очередной глоток чая уже не режет горло будто ножом. — Ну и как ты умудрился? — со вздохом спрашивает Арсений, усаживаясь рядом на диван. Антон смутно помнит, что они вроде как должны разыгрывать театр двух актёров и делать вид, что друг другу никто, но в этот момент на притворство уже не остаётся никаких сил. А ещё от тёплого бока Арсения рядом становится легче моментально, так что Антон поддаётся слабости и, повернувшись к нему лицом, прижимается всем телом. Арсений медлит, но всё-таки обхватывает его в ответ. Когда Стас в очередной раз забегает в гримёрку и видит их, обнявшихся и притихших, он замирает. Антон напоследок сжимает пальцы на боках Арсения и отстраняется. — Мне нужно ещё десять минут, — произносит он, повернувшись к Стасу. Голос ещё слегка сипит, но это уже поправимо спреями и леденцами от кашля. Общее состояние такое, будто пару-тройку дней Антон уже поболел и идёт на выздоровление. Стас кивает, оглядывает их обоих нечитаемым взглядом и, слава Богу, выходит, не сказав ни слова. — Легче? — спрашивает Арсений негромко. Антон встречает его взгляд и почти искренне отвечает: — Легче. *** В какой момент Антона заёбывает всё происходящее своей неправильностью, он толком не осознаёт, зато прекрасно запоминает, как решает попытаться всё исправить. В самом деле, они с Арсением — соулмейты, а создаётся такое ощущение, будто из всех в импрокрю Антон контактирует с ним меньше всех. Реже всего — на съёмках, разве что в каких-то играх, где участвуют все четверо и другого выхода не остаётся. Во внерабочее время их друг для друга вообще как будто бы не существует. Только живые концерты становятся хоть какой-то отдушиной, но и те имеют дурную привычку заканчиваться. Не хочется плохо думать об Арсении, поэтому причиной всего происходящего Антон для самого себя назначает Стаса. Только когда фигурально припирает его к стенке и требует объяснений, тот только пожимает плечами. — А я причём? Я ничего нового не говорил ни тебе, ни Арсению, это у него там свои тараканы в башке, вот с ним и разбирайся. Разбираться хочется немедленно — Антон уже начал решать проблему и отступать не намерен, — но Арсений, как назло, в своём чёртовом Питере, поэтому приходится писать сообщения в телеге. Сначала Антон думает обойтись парой ёмких фраз в духе «Чё за хуйня?», потом всё решительно стирает, а затем вываливает поток обрывочных вопросов отдельными сообщениями — сам ненавидит, когда так делают, и телефон разрывается уведомлениями, но в этот момент ничего поделать не может. Арсений отзывается коротким и информативным: «Приеду — поговорим». И точно-точно тяжело вздыхает, Антон прямо жопой чует. Спустя пару дней Арсений приезжает. И они говорят. Начинают издалека: мол, а помнишь, как было раньше, мы вроде бы всё обговорили, мы же друг другу друзья, не чужие вроде бы люди. Ну да, появилась публичность, но это означает, что нужно вести себя соответствующе на камеру, никто не собирается контролировать их личную жизнь. — Только мы договорились, что можем только дружить, — осторожно произносит Арсений. — А мне начало казаться, что я хочу большего. Антон удивлённо хлопает глазами. В нём всего одна банка пива, выпитая для храбрости, он явно не настолько пьян, чтобы ему послышалось. Тем временем Арсений колупает этикетку на своей бутылке, безжалостно кроша бумажные хлопья на стол, и смотрит на свои руки. — Ты вот говорил, что для тебя связь родственных душ ничего не значит, что она ни к чему не обязывает, и это, ну… ты имеешь право на своё мнение, — негромко продолжает он. — Но я с детства рос с мыслью, что с моим соулмейтом у меня будет любовь на всю жизнь. Знаю, это звучит наивно и по-детски, да я и сам перестал верить в то, что соулмейт у меня в принципе есть, поэтому и женился когда-то. А потом встретил тебя. Антон нервно сглатывает. Он, вообще-то, предполагал совершенно другой разговор. Что-нибудь про то, что Арсению стала противна их связь, что внимание поклонников его отталкивает, что он избегает Антона, просто потому что не хочет его видеть. — Ты не подумай, — вдруг решительно произносит Арсений, поднимая голову. — Я не люблю тебя. Антон и сам не понимает, вздыхает он облегчённо или разочарованно. Да и Арсений его добивает: — Но мог бы. Тишина повисает вязкая, неуютная и колючая. Антон всё ещё слишком ошарашен, чтобы придумать хоть что-нибудь, да и что тут придумаешь? «Ой, упс»? «Смешная шутка»? «Я бы тоже мог»? — Я поэтому постарался как-то минимизировать наше общение, — явно с трудом продолжает Арсений. — Чтобы можно было продолжать нормально работать вместе, потому что в противном случае мне бы однозначно снесло от тебя крышу. Он допивает своё пиво парой больших глотков и встаёт из-за стола, чтобы выкинуть бутылку в мусорку. Антон сверлит невидящим взглядом его спину, где-то между торчащих под светлой футболкой лопаток. Наверное, разумно тут было бы согласиться — Арсений, как более взрослый и опытный из них двоих, принял рациональное решение, которое обеспечит им спокойное, стабильное будущее. Проблема только в том, что Антона к нему тянет — и когда он рядом, и когда далеко (наверное, даже вдвое сильнее). Имеет ли это отношение к их связи или к Арсению он уже просто прикипел за предыдущие несколько лет, чёрт его знает. — Мне тебя не хватает, — честно признаётся Антон. Голос непривычно сипит. — Не потому что я рядом с тобой себя лучше чувствую, а просто потому, что это ты, понимаешь? Звучит не слишком вразумительно, но Арсений оборачивается и кивает. Конечно, кто ещё поймёт, если не он. — И я… — Антон зажмуривается и до побелевших пальцев сжимает бутылку в руке. — Я не хочу тебя мучить, и, если тебе рядом со мной тяжело, я пойму, оставим всё как прежде. Но если мы можем хоть как-то… общаться чуть больше, чем сейчас, давай попробуем? Всё ещё с закрытыми глазами Антон слышит чужие шаги, а затем его плечи обвивают тёплые руки. Он утыкается лбом Арсению в солнечное сплетение, обнимает за талию и чувствует, как уходит из каждой мышцы застоявшееся напряжение — а он и не замечал, какими тяжёлыми были конечности. — Не знаю, получится ли, — почти шёпотом говорит Арсений ему в макушку. — Но не попробуем… ну, ты сам знаешь. Антон не может кивнуть — для этого пришлось бы разжать объятия, — поэтому просто сжимает на спине Арсения ладони, как бы говоря: я знаю.***
Они пробуют и вроде бы даже успешно. Живое общение практически не меняется, они всё ещё осторожничают на камерах, а в остальное время Антон вечно одёргивает сам себя с мыслью: не перегибаю ли я палку, не делаю ли некомфортно? Зато количество переписок и звонков увеличивается, можно было бы сказать «раз в столько-то», но до этого количество равнялось практически нулю, а на него умножать, как известно, бесполезно. Антон рассказывает Арсению обо всём, что происходит, даже о том, в чём сам себе боялся признаться. Жалуется на работу, на конфликты со Стасом, на непонимание того, что он делает. Говорит, что из всех нынешних проектов дай Бог если парочка действительно приносят ему радость, а не только деньги и сомнительную славу. Говорит, что домой приходит практически только спать, а Ира даже вроде бы и не жалуется — устраивает её всё, что ли? Говорит-говорит-говорит и только в эти моменты не чувствует, что теряет себя. И Антон бы подумал, что он — эгоистичный мудак, использующий своего соулмейта не то как личный дневник, не то как персонального психолога, если бы не отвечал Арсению тем же. Создаётся ощущение, что об Арсении за несколько месяцев он узнаёт больше, чем за всё предыдущее время. Он рассказывает о кастингах — удачных и не очень, — о планируемых фотосессиях, делится неудачными кадрами (ничего в них неудачного нет, по мнению Антона, Арсений везде одинаково красив). Пару раз даже упоминает дочь, с которой хотел бы общаться чаще, — а это уже какой-то новый уровень доверия. В общем, эксперимент можно было бы назвать удачным, если бы не одно «но». В этот раз Антон осознаёт всё не сам, а с чужой помощью — хотя какая же она чужая, если мамина. С ней у него сохранились до сих пор доверительные и близкие отношения, она знала про Арсения с самого начала, искренне радовалась и даже не пыталась предупредить или осадить, вспоминая свой пример. Антон заводит с ней разговор в очередной свой приезд в Воронеж. Они сидят на кухне, попивая вино — даже странно осознавать, что теперь с мамой можно говорить вот так вот на равных, как два взрослых человека. И разговоры получаются совсем уже не детские, Антон приезжает к ней, как на исповедь в церковь, выкладывая в короткий совместный вечер всё, что накипело. В этот раз получается так же: Антон рассказывает ей, что чувствует медленно подступающее профессиональное выгорание, что не уверен в своём будущем, что с Ирой в последнее время не ладится совсем, и, видимо, придётся с ней расходиться, чтобы не терзать друг другу нервы. — Мне кажется, я только благодаря Арсу кукухой не поехал, чесслово, — невесело хмыкает он. — Мы с ним, правда, редко видимся, но в нашем веке технологического прогресса это не конец света. — Вы с ним созваниваетесь? — как бы между делом спрашивает мама. — Когда созваниваемся, когда переписываемся. Я, знаешь, просто поговорю с ним, и уже легче становится, — отзывается Антон, ещё не чувствуя подвоха, и усмехается. — Спасибо нашей с ним связи. Мама молчит подозрительно долго, вглядываясь в него внимательно и проницательно. Антон хорошо помнил этот взгляд: после него мама каким-то мистическим образом узнавала, что он нахватал в школе двоек, а вчерашний суп не доел, а вылил в унитаз. — Антош, — мягко произносит она, беря его за руку. — Связь так не работает. Не на расстоянии, не по телефону или через переписку. Только вживую, да и то — при физических недугах. Не при душевных. — Ма, ты на что намекаешь? — недоверчиво спрашивает Антон. — То, что я думаю о нём и мне лучше становится, — это не часть связи, что ли? — Да нет, больше на любовь похоже. — Мам! Не выдержав, Антон поднимается с места и идёт к висящей в коридоре куртке за сигаретами, хотя обычно дома старается не курить, чтобы не мозолить матери глаза. В этот раз она выходит с ним на балкон, накинув на себя плед, и приобнимает одной рукой. — Родственные души — это шанс, а не гарантия, — тихонько произносит мама, поглаживая его по плечу. Становится так же тепло, как обычно бывает от прикосновений Арсения (так же, но немножко по-другому). — Я вот свой шанс упустила. Она не просит подумать над её словами, не даёт никаких советов, только притягивает к себе и целует в щетинистую щёку, морщась от сигаретного запаха, а после оставляет наедине со своими мыслями. В голове набатом бьются слова Арсения: «но мог бы». Обречённо Антон думает, что он сам не мог бы, он уже.***
Перепутанные взгляды наши, Ничего я не хочу менять. Около тебя мир зеленее, Около тебя солнце теплее, Около тебя я понимаю, что счастье есть, Когда ты здесь, около меня.
Проходит ещё несколько месяцев прежде, чем Антону приходится что-то со всем этим делать. Именно приходится, он бы и хотел, чтобы это был его осознанный взрослый выбор, но обстоятельства его буквально вынуждают. Единственное, что он делает самостоятельно, — это всё-таки расходится с Ирой с прозаичным «нам не по пути». Когда она в ответ только философски пожимает плечами и говорит, что ждала такого исхода с самого начала, остаётся только проводить её сконфуженным и удивлённым взглядом, потому что по своей старой привычке Ира ничего не объясняет. Всё это время Антон поддерживает то же самое общение с Арсением, что и прежде: разговоры по душам исключительно буквами или голосами, прохладно-приятельское общение вживую. Изредка бывали то ли просветы, то ли провалы: когда Антоновы руки сами тянулись коснуться, благо, как правило, руки Арсения встречали его на полпути. Но наступает всеобщая головная боль в виде пандемии, и ситуация бьёт, конечно, по всем, но медийным приходится особенно тяжело: ни тебе съёмок, ни концертов, сиди в четырёх стенах и думай, на какие деньги будешь есть через пару недель. На самом деле всё не так плохо, и какие-никакие съёмки через интернет и веб-камеры есть, но у Антона настроение подраматизировать. К тому моменту, когда ограничения уже потихоньку снимают, а число заболевших понемногу падает, все уже вроде бы облегчённо вздыхают с мыслью, что импрокрю эта напасть обошла. Уже даже назначают дату съёмок, когда вдруг громом среди ясного неба Антону приходит сообщение от Арсения: «У меня, наверное, корона». Антон не отпускает шутку про «ваше величество», просто потому что даже по одному сообщению видно всю жалость и отчаяние — тут тебе ни дурацких смайликов, ни ещё более дурацких стикеров, ни даже одной несчастной скобочки. Билет на Сапсан Антон покупает прямо из офиса, пытаясь одновременно справиться с приложением «РЖД» и по-быстрому доесть свой обед, чтобы поскорее поехать домой собирать вещи. Замечающий его судорожные телодвижения Стас со вздохом произносит: — Вообще, конечно, есть риск, что ты тоже заразишься, но тут и правда делать нечего, Арса надо на ноги поднимать как можно скорее, а то у нас весь график съёмок срывается. — Ага, — рассеянно отзывается Антон, наконец, оплачивая билет и захлопывая пластиковую крышку контейнера из-под еды. — График съёмок. Именно он. О каком-то там графике Антон даже не вспомнил. Радостные новости самому Арсению Антон сообщает уже на полпути в Питер — специально оттягивал, потому что предсказуемо получает в ответ: «Ты что, сдурел? Не вздумай, сиди в Москве, не хватало ещё тебя заразить». «Я знал, что ты так скажешь, поэтому я уже в Твери». Что там Арсений шлёт ему дальше, уже неизвестно — связь пропадает. Питер встречает дождливой, холодной для лета погодой и низко нависшими над городом свинцовыми тучами, как бы намекающими, что в ближайшее время просветлений ждать не стоит. Антон едва обращает на всё это внимание, поспешно заказывая себе такси на малознакомый адрес: Арсений его всё-таки отправил спустя кучу сообщений с ругательствами и попытками отговорить. Когда Арсений открывает дверь своей квартиры, Антон облегчённо вздыхает. Он уже успел себя накрутить, что его бедный несчастный соулмейт прикован к кровати и помирает в муках, но выглядит тот довольно бодро для человека, болеющего опасным вирусом. Все попытки Арсения отстраниться, выдержать проклятую социальную дистанцию развенчиваются тут же — Антон тянет его к себе в объятия, сжимает крепко до хрустящих костей и держит, пока хриплое, свистящее дыхание Арсения не становится ровнее и свободнее. — Легче? — глухо ему в плечо спрашивает Антон. — Легче, — сипит Арсений, в пальцах комкая толстовку на его спине. Будто компенсируя все предыдущие месяцы (или уже можно сказать — годы) Антон не отпускает Арсения дольше необходимого — держит за руку, обнимает или заползает в его объятия. Он сам, конечно, тоже заболевает на следующий день, но это кажется таким смешным и нелепым, когда Арсений может унять звенящую головную боль ладонью в волосах, а сухой, надсадный кашель — осторожным, едва ощутимым поцелуем в шею. И даже говорить ничего не приходится. Антон порывается в первый же вечер после своего приезда, сидя на диване в гостиной и сжимая ладони Арсения в своих, но тот осекает его и качает головой с лёгкой понимающей улыбкой. — Я знаю, — произносит он в ответ на тишину. Антон сухо сглатывает по уже начинающему саднить горлу. Потому что, действительно, и сказать-то нечего: для «я люблю тебя» ещё рано, а «я влюблён в тебя» — как-то слишком сухо и тускло в сравнении с тем, что он чувствует. Тут скорее что-то про бесконечное доверие, про желание и возможность вверить себя в чужие руки или, наоборот, взять другого человека в свои, безапелляционно и безусловно, принимая со всеми недостатками и минусами. Про то, что благодаря малопонятной связи соулмейтов можно лечить друг другу раны, а души лечатся уже чем-то совсем другим, чем-то выбранным осознанно. На выздоровление им дают две недели. Они оба не признаются, что уже день на шестой чувствуют себя вполне сносно, если не считать остаточный кашель и лёгкую слабость. Антон записывает в телеге кружочек, где картинно хрипит и жалуется на то, что готов сдохнуть, но к назначенному сроку обещает притащиться сам и притащить с собой Арсения (который в это время вполне себе бодро пританцовывает на кухне, готовя им завтрак). Антон целует его на седьмой день, и не то чтобы решается, скорее уже просто не выдерживает — эта мысль не оставляет его с того самого момента, как он переступил порог квартиры. У Антона не такой уж огромный опыт поцелуев, но, по его скромному и не очень экспертному мнению, нет ничего лучше, чем целовать улыбающиеся губы. То, что при этом сердце подскакивает в груди, а до самых кончиков пальцев разливается тепло, — приятный бонус. Последнюю украденную неделю они совершенно бессовестно не делают абсолютно ничего полезного — валяются на диване или кровати, залипают в сериалы и очень много говорят, наверное, уже давно бы посадили голоса, если бы не помогали друг другу буквально по мановению руки. Это уже становится настолько обыденным и привычным, что Антон движется на автомате. Слыша рядом кашель или подозрительно шмыгающий нос, он, не глядя, протягивает в сторону руку — когда просто дотрагивается и поглаживает, когда притягивает к себе, и Арсений в его объятиях удовлетворённо затихает. Сам Антон, если чувствует накатывающую боль в висках или неприятную тяжесть в груди, каким-то шестым чувством определяет, где сейчас Арсений, бредёт к нему, а после укладывает голову ему на колени и облегчённо прикрывает глаза. Прикосновения из платонических и ласковых постепенно перерастают во что-то большее — видимо, прямо пропорционально улучшающемуся самочувствию, пока, наконец, чаша терпения не переполняется. Обнимая вечером Арсения, пока тот нарезает на ужин салат, Антон опускает руки ниже и забирается под резинку пижамных штанов. — Ты же не гей, — говорит Арсений. В его голосе слышны и насмешка, и предвкушение одновременно. Возмущённый такими наглыми обвинениями Антон сжимает ладонь на его члене, и Арсений сдавленно охает. — А ты Санёк? — непринуждённо отвечает Антон, носом тычаясь за ухом и мокро целуя в плечо, не скрытое спавшим рукавом футболки. — Чего? Арсений настолько сбит с толку, что даже откладывает нож и поворачивается к нему лицом. — Ну, мем такой, — охотно поясняет Антон. — «С Саньком, не геи». Не видел? — Мемы, Шаст, серьёзно? Прямо перед моим салатом? Несколько секунд у Антона уходит, чтобы вспомнить, о чём речь, после чего он складывается почти пополам от смеха. Арсений заботливо придерживает его за руку, тоже посмеиваясь. — Сука, мы точно соулмейты, — задушенно сипит он, пытаясь отдышаться. — Трахаться-то будем? Вместо тысячи слов Арсений хватает его за руку и тащит в спальню. В этот вечер их едва хватает на то, чтобы друг другу подрочить, хотя и от этого Антону неожиданно так охуительно хорошо, что оргазм как будто бы выкидывает его на другую планету — перед глазами на секунду темнеет, а затем мир расцветает новыми красками, ещё более яркими, чем раньше. Он сам спешно сжимает расслабленную было ладонь на члене Арсения, внимательно вглядываясь в каждую реакцию и запоминая всё: каждый вздох, каждый несдержанный стон. За короткий отпуск они успевают наверстать упущенное. Арсений отсасывает ему прямо на кухне сразу после завтрака, плавно опустившись на колени и бесцеремонно стянув с Антона штаны до лодыжек. В моменте думать ни о чём, кроме как о горячих мягких губах, не получается, но, едва только кончив и восхищённо отметив, что Арсений даже не отстранился, Антон хватает его за руки. — Бля, Арс, твоим коленям — пизда. Тот поднимается на ноги, непринуждённо отряхивает штанины и пожимает плечами. — Мне кажется, пока я за тебя держусь, то могу и на гвозди встать и не особо почувствую. Вообще-то в этот момент Антон чувствует очень сильные чувства, но не удерживается от хитрого: — Потому что я твой соулмейт или потому что тебе так нравится делать мне минет? — Да, — отвечает Арсений. Они доходят даже до полноценного секса, хотя Антон и судорожно пытается убедить Арсения, что ему и так хорошо (ему охуительно), что они не обязаны, что у них ещё куча времени. Он всё ещё что-то бессвязно лепечет, даже когда Арсений бесцеремонно опрокидывает его на кровать и забирается сверху, уже без одежды. — Я так долго этого ждал, ты себе не представляешь, — тяжело дыша, произносит он. Его рука ритмично двигается за его спиной, Антон только догадывается, что именно там происходит, но даже от воображаемых картинок хочется совершенно неприлично скулить. Боже блядский, Арсений растягивает себя под него, охуеть можно. Если честно, Антон не ожидал от этого секса ничего крышесносного, помимо самого факта, что этот секс — с Арсением, а, значит, обречён быть классным. Но уже где-то в процессе, ритмично втрахивая Арсения в матрас, Антон понимает: это пиздец. Это несравнимо ни с чем другим, и все те, кто был с ним в одной постели до этого, меркнут на фоне. Ощущение такое, будто нет ничего и никого во всём мире, есть только Арсений с его горящими огнём глазами и жгучее, острое удовольствие, поделённое на двоих. Только следующим утром, когда Арсений будит его поцелуями и требовательно тянет на себя, обхватывая ногами вокруг талии, Антон поймёт, в чём часть кайфа: он не чувствует усталости. Может быть, если устроить марафон на час-два-три, то это будет спорным утверждением, но — у него не затекают руки и ноги, не тянет спину, не хрустят предательски кости, не ноют мышцы. Нет ничего, что отвлекало бы его от Арсения и желания сделать ему приятно. Но это, конечно, только часть. Всё остальное — исключительно благодаря тому, что гораздо важнее секс не как процесс, а как способ выразить всё то, что клокочет в груди непереносимым жаром. Всё хорошее, естественно, заканчивается. Они берут два билета до Москвы, в день выезда собираются неторопливо, обмениваясь поцелуями и объятиями при любой возможности, потому что знают — за дверью этой квартиры придётся терпеть. Если честно, эта мысль наводит на Антона такую тоску, что он даже передвигается медленнее, будто бы тем самым оттягивает неизбежное (хотя на самом деле только увеличивает вероятность опоздать на поезд). Арсений это, конечно, замечает и перед самым выходом притягивает к себе, обхватывает руками и замирает. Антон вдыхает его запах, прикрывает глаза и старается убедить себя в том, что они не перестанут существовать там, во внешнем мире. Мягкие тёплые ладони Арсения убеждают в этом лучше всяких слов. — Легче? — спрашивает он шёпотом. — Легче, — эхом отзывается Антон.