Отмычка

– Вот спасибо тебе за подгон, Оль, шизофреника со сложными галлюцинациями в моей карьере ещё не было, – руки Стрелецкого мелко потрясывало от возмущения, и капли кофе из открытого стаканчика разлетались вокруг, оседали мелкими неопрятными кляксами на белом халате собеседницы. Она в недовольстве поджимала губы, но молчала, понимая, что старый знакомый болен не менее, чем кто-либо из его клиентов. По хорошему, с его расшатанной психикой не мешало бы полежать в клинике и пройти курс качественно подобранных седативов, но Суворова благоразумно об этом не заикалась. Они никогда не были настолько близки, чтобы давать дружеские советы, но Ольга хорошо знала о бойких методах бывшего одногруппника и ценила его профессиональный опыт, позволяя себе перенаправлять в его руки некоторых пациентов, консервативные методы лечения которых не приносили должных результатов. Подобное произошло и на этот раз, но данный случай оказался совсем не похожим на предыдущие. Именно поэтому Стрелецкий лично заявился к ней в клинику посреди рабочего дня. – Ты почему мне даже не сказала об этом? – в глазах мужчины сквозило неприкрытое удивление, что в целом не было ему свойственно. Артём поначалу был рад новому клиенту, неловко переминавшемуся с ноги на ногу на пороге светлого офиса. В анамнезе Павла Алпатова стояла генерализованная амнезия, в прошлом содержалась карьера известного в некоторых кругах фармаколога, а на лице в тот момент читалась лишь беспросветная потерянность в окружающей его действительности. Год под антидепрессантами и строгим надзором персонала лечебницы, естественно, не мог пройти даром. Но на первый взгляд случай казался Стрелецкому простым, всего лишь необходимо выявить точку срыва, что привела Павла к потере памяти, а после одним из экстремальных способов поставить тумблеры в его мозгу в относительно нормальное положение. – Я подумала, что ты поймёшь это самостоятельно, – Ольга невольно развела руками, будто в действительности отгоняя от себя воспоминания о том, как Павел, в тот момент ещё именуемый Иваном на страницах истории болезни, рассказывал о соседе по палате, которого в действительности не существовало, а после крушил эту самую палату, переворачивая больничные койки и бросая себя на стены с облупленной штукатуркой. Женщина считала, что было бы трудно не заметить вечно скользящий взгляд пациента, что следит за перемещениями невидимого Артура, а иногда и переговаривается с ним на виду у окружающих людей, уж тем более, такому специалисту, каким является Стрелецкий. – Оль, я начинаю сомневаться в твоей компетенции. Ты вообще уверена, что мои методы подходят для лечения пациента с галлюцинаторными видениями? – было странно слышать речь о компетенциях от человека, синяк на лице которого освещал, казалось, половину больничного коридора, а замызганная куртка на пару размеров больше болталась мешком, но Суворова знала, что он прав. Она просто хотела помочь Павлу любыми доступными способами. Как и сам Стрелецкий. Чем больше сеансов они проводили, тем сильнее Артёму казалось, что они заходят в тупик. У Алпатова проблесками появлялись воспоминания о погибшей жене и работе, обернувшейся какой-то катастрофой, но воспроизведение этих моментов, давление на болевые точки клиента приводило к тому, что Павел потухшим взглядом рассматривал что-то на стенах, всем своим видом напоминая испуганную галку. Двинешься, так подскочит и улетит в ночную синь. Даже в морду своего психолога ни разу не двинул, как это делали другие. Впрочем, и достоверность воспоминаний пациента, которые могли быть скомбинированы его сознанием из обрывочной информации о собственном прошлом, не вызывала доверия. Стрелецкого это даже подстегивало, ведь он не привык бросать своих клиентов на половине пути, тем более таких тихих и загадочных, но ещё одной проблемой на нём являлось то, что сведений об Алпатове было удивительно мало, и даже связи в МВД не слишком помогли Артёму разобраться в его прошлом. Но, как оказалось, основная сложность лечения заключалась не в этом. Всего однажды на приём пришел не Павел. Его внешность, его лицо, но совсем иные паттерны поведения и даже мимика. Он отказывался от дальнейшего лечения, хамил и со скандалом и выбитой дверью покинул офис. У других терапевтов этого, возможно, хватило бы для того, чтобы больше не пускать клиента на порог, заблокировав его пропуск, но Стрелецкий хотел докопаться до сути. В следующий раз путём подробного и занудного опроса выяснилось, что Алпатов не помнит предыдущего сеанса. Именно тогда Артём узнал об Артуре, который категорически не согласен с ходом терапии и не доволен личностью психолога. – У него серьезные проблемы. – Не поверишь, но я заметил. – Я не о том, – Ольга зацепилась пальцами за рукав Стрелецкого и посмотрела на него слишком умоляющим взглядом, чтобы не распознать в нём личной заинтересованности, – Его тогда насильно здесь закрыли. Мы должны ему помочь докопаться до правды. – Во-первых, мы ему ничего не должны, – Стрелецкий противоречил собственной совести, поэтому говорил механически, – а во-вторых, сама понимаешь, что с его реальным диагнозом ему мои методы, все равно что мёртвому припарка. – Твои методы – это единственное, что вытрясло из его памяти хотя бы какую-то информацию. Это исключительно твоя заслуга. – Его воображаемый друг так не считает. – Ещё не хватало, чтобы ты начал подчиняться воле галлюциногенного бреда. Стрелецкий искренне расхохотался. Возможно, он действительно когда-нибудь подчинится бреду, только уже своему собственному. А Алпатов... Сознание Алпатова все ещё представляет собой замок, отмычку к которому необходимо подобрать.