✨
8 февраля 2022 г. в 05:47
январские ночи в конохе никогда не были тёплыми и не отличались чем-то особенным, кроме, разве что, чистейшего звёздного неба и мягкого, заботливо указывающего дорогу, света луны. и всё же, что-то притягательное проходило вместе с лёгким морозом по щекам и носу, грело сердце, не замерзающее ни при какой температуре, — чувство, что дома тебя ждут. что стоит немного подождать, преодолеть это небольшое, но такое мешающее расстояние, и заботливые руки снова ласково коснутся щеки, обнимут со всей своей нескончаемой силой впервые за эти томительные недели.
дома тепло. с тех пор, как они смогли, наконец, сделать какой-никакой ремонт, дом дая преобразился и стал еще уютнее, будто перемножив старания своих хозяев друг на друга. будто это не новые окна и обшитые стены сделали его теплее, а любовь и семейное счастье.
дома тихо. сакумо кое-как борется с усталостью, клонящей скорее прилечь и отдохнуть, и его лицо тут же приятно покалывает, отходя от уличного холода и неизбежно краснея. он, сощурясь в едва ощутимом лунном свете, словно впервые очутившись в привычном коридоре, чувствует с кухни запах остывшей выпечки. видит и слышит всё в этом родном доме: как мирно сопят в своих комнатах гай и какаши, видя чудные сны, как штора где-то в соседней комнате мягко шуршит под уже стихшим дуновением ветра из входной двери, как всё и все в этом доме умиротворённо прикрыли глаза, отдыхая от дневной суеты.
хорошо просто вернуться домой, на время забыв об ужасах вечных сражений и кровопролития: туда, где всегда поймут и не осудят, где на душе спокойно и светло, где всегда ждет сытный ужин, чудесные дети, безмерно любимые, словно по часам растущие, и…
и дай. грозный, вечно суровый на вид, но какой любящий и добрый! заботливый отец и самый прекрасный муж, подаривший настоящую любовь и веру в юность, кто бы что не сказал за его широкой и надёжной спиной.
интересно, спит ли он сейчас, совсем не ожидающий возвращения сакумо, уставший и измотанный бытом и поддержанием юного духа в сердцах детей? или вновь сидит за очередным вязаным подарком для одного из сыновей, потирая уставшие глаза и терпеливо связывая ряд за рядом?
— ну и дела! думал, ты вернёшься позже, только готовить идти собрался, — шёпот раздается откуда-то из-за спины, близкий и дорогой, тот самый, по которому хатаке так сильно соскучился, тот самый, который каждый день хотелось услышать. от неожиданности сакумо даже вздрагивает — ещё бы, ведь просто нечестно так бесшумно и мастерски подкрадываться!
— господи, дай… ты бы хоть предупреждал! я уже не так молод, чтобы переживать настолько сильные испуги, — сакумо улыбается. он уже и не помнит, когда в последний раз улыбался так искренне и широко, но рядом с даем просто не может сдержаться — от него так и веет нескончаемым позитивом и радостью, которой майто готов заряжать абсолютно всех.
— теряешь форму, белый клык, — дай смеётся низко, раскатисто, словно гром летней ночью, прикрывая широкой ладонью рот и густые усы, лишь бы быть потише, — никогда не теряй бдительность!
родные руки распахиваются в стороны, и сакумо с огромным удовольствием ныряет в давно ожидаемые и такие нужные объятия. они у дая теплые и щедрые — не скупится делиться своей жаркой любовью, крепкой хваткой сжимает до мелькающих звёздочек в глазах.
сакумо привык видеть дая домашним. никак иначе, кроме как семейным, его увидеть и не получается: он как всегда в своей широкой домашней кофте неизменно зелёного оттенка, цветастом фартуке и с какой-то резинкой в волосах, что явно нацепил кто-то из детей, а дай про ту и думать забыл. хатаке тихо смеётся, разглядывая любимые черты, по которым скучал: на щеке дая красуется надпись «лучший папа», криво выведенная зелёным фломастером, а рядом весёлый усатый смайлик — уже проделка какаши.
уснул, пока пытался уложить детей?
нет сомнений, на кухне или с мальчишками дай на своем месте — даже лучше, чем на поле боя, о котором он всегда грезил. но что поделать, сакумо уверен: в случае необходимости майто защитил бы свою семью так же легко и без колебаний, как вынимает очередной вид печенья из горячей печи.
— постой… а откуда ты знаешь, что я должен был вернуться именно сегодня?
— зов юного сердца! — дай мягко трётся носом и колючими усами о шею сакумо, заставляя того вздрогнуть, на секунду затихает, кажется, завороженный родным запахом, — на самом деле какаши всё не сиделось тихо. ты давненько на миссиях не бывал, он и разволновался — уговорил меня разведать обстановку у хокаге.
— а, вот оно как…
вот оно как — быть любимым и знать, что дома тебя ждут.
когда-то сакумо жил лишь для какаши, которого было не на кого оставить. изо дня в день с трудом выливал последние силы на то, чтобы обеспечить его счастливым детством и обезопасить, не допустить к ужасам войн и битв слишком рано.
а теперь у них с какаши есть настоящая семья. не этот хрупкий образ, построенный лишь на том, что ребенку в их мире тяжело без отца, а самая реалистичная, в которой любят, в которой ждут.
— …так есть-то будешь? вас чем там кормят на этих сложных миссиях? с вечера пирог остался.
кухня согревает окончательно, хоть и не так хорошо, как любящие объятия. сидя за столом так интересно наблюдать за даем, в желтоватом свете среди ночи спешно ставящего кипеть воду для чая и что-то колдующего с продуктами на другом столе. сосредоточенный, серьезный: подходит ответственно к любому делу, за которое берётся, старается всеми силами для самого дорогого.
всё как всегда. так тихо, мирно: оранжевая занавеска, поникший цветок на подоконнике, про который дай всегда умудряется забыть, детский рисунок, неумело прибитый к стенке едва держащимся гвоздём — два высоких силуэта и два маленьких, держащихся за руки.
— а как мальчишки? — сакумо прерывает уж было повисшую тишину вопросом, тут же оживляясь и смотря на дая с яркой искрой в глазах.
— а… наши мальчики! спят уже. ты представляешь, они с твоего ухода и не дрались даже… — в голосе дая впервые за ночь слышна нотка разочарования, тут же перекрытая мечтательным вздохом. как же взрастить сильных шиноби, да без постоянной практики?
— о, так ты их рисованию обучал вместо боевых искусств? то-то по твоему лицу видно!
где-то с минуту дай не понимает, в чём причина смеха сакумо, а тот как ни в чём ни бывало откусывает холодный пирог. вишнёвый! единственное, что дай никогда не забудет, даже со своей ужасной памятью, свойственной всему клану, — вкус еды, которую хатаке любит больше всего на свете.
впрочем, он не сотрёт надпись с лица даже тогда, когда заметит — слишком дорожит каждым старанием и творческим проявлением детей.
— ох уж эти непоседы… сам знаешь, стоит отвернуться, и они вдвоем уже весь дом перевернут, только подумать…
внимательно слушая, сакумо чувствует, как родной голос постепенно отдаляется, а сладость пирога ощущается едва-едва, будто он прожевал его еще с час назад.
усталость даёт о себе знать, и неудивительно — столько дней далеко от дома, после громадного перерыва от миссий! кто угодно бы завалился без сил, а он все слушает. внимает каждому слову, в затуманенном разуме в который раз отмечая, как сильно любит этого бесконечно болтливого и уверенного в себе мужчину.
— ..но пусть уж мальчики развлекаются! помнится, и мы в своей юности были не хуже. так ведь?
кивок в ответ — хатаке и не понимает, о чём речь, широко зевает, щурясь и с трудом дожевывая вкуснейший ужин. что может быть лучше, чем просто быть рядом с тем, по кому скучал, есть его божественную выпечку и постепенно засыпать, зная, что во время этого ничего не грозит, как на работе? ему просто хорошо быть в этом моменте — в тепле, в любви, сытым и в безопасности.
быть дома, наконец.
— память моя дырявая, я ж так и не спросил, как удалась твоя миссия! ну, как успехи, мой хороший? есть, что поведать?
когда дай поворачивается, так и не дождавшись ответа, он видит лишь опустившуюся на стол светлую макушку с растрёпанными непослушными волосами да рассыпанные рядом крошки от вишнёвого пирога.
сакумо и не почувствует сквозь сон, как его осторожно укроют мягким пледом, а затем заботливо поцелуют в лоб, но всегда будет знать — его любят. так сильно и чисто, как могут любить только до́ма.