Скрещенные клинки двух братьев

— Брат. Давай на тренировку, — Госсен без стука распахнул дверь в кабинет герцога. Эймон не отрывал взгляд от свитков и отдельных бумаг, неподвижно держа перо, на котором уже успели высохнуть чернила. Он, кажется, вечность сидит на этом стуле, не пытаясь даже встать, чтобы в очередной раз не попасться за чётким наблюдением за братом. Эймон раньше много времени проводил вдалеке от посторонних людей, но его можно было иногда встретить рядом с братом, хотя, если посчитать, что всегда надевал плащ, то не так уж его и часто видели. Не то чтобы он устанавливал слежку, нет, просто видел в этом необходимость. Он понимал, что кое-что должно проснуться в его младшем брате, что-то из другого мира и точно не доброе. Теперь он герцог Монийской Империи и не в его праве шататься по замку без дела. А как объяснить старейшинам, что ты отлыниваешь от правления, только чтобы в очередной раз удостовериться в безопасности младшего? Глупо ставить охрану. Очень глупо. Их убьёт Госсен за считанные секунды, да что там секунды, мгновения. Эймон привык всё дальше отдаляться от брата, безнадёжно вспоминая те моменты, когда они были детьми. Им было всё позволено. В качестве монарха его уважали и сторонились все поголовно. Пальцев не хватит, чтобы посчитать прислугу, которые так и уносят ноги после того, как отнесут ему ужин в кабинет. Он потерял счёт времени. Что? Кто? Когда? Где? Невозможно сосредоточиться на тысячной выбеленной бумажке, что режет чёрными чернилами глаза. Он только услышал, что дверь что-то громко хлопнул. И безоговорочно знакомый голос.  — Ты почему не отвечаешь? — повысил тон Госсен. — А, понятно. Соблаговолите ли вы, величайший император, светлейший человек на всём белом свете, надежда старейшин и возлюбленный придворных дам, выйти из кельи, а то станете как отшельник, — усмехнулся он. Эймон поднял голову, но не из-за должного обращения, а приятного, немного ломающегося из-за взросления, голоса. Он у него такой уже давно, не меняется. Тихонько улыбнулся про себя и подавил желание зевнуть. Эймон, разобрав слова и сложив их в понятный текст, ответил весьма непринуждённо:  — Ты офигел? Мешки под глазами сужали обзор, а «несвежая» голова ощущалась, как будто превратилась в камень, то есть от неё ничего не выдашь и тем более нормально не поговорить. Эймон сейчас смирился с такой перспективой и был даже рад, что его таким видит именно брат, а не умерший отец или совет старейшин.  — Пойдём, растрясу тебя, — самодовольно протянул Госсен, попутно переворачивая клинок между пальцев, быстро и без угрозы на повреждения — пальцы ловкие.  — Нет, — Эймон в который раз опустил голову к бумагам и безнадёжно понял, что буквы расплылись по белизне размытыми чёрными кляксами. Шрифт был красивым и понятным, но зрение отказывается читать, так как заслуживает полный отдых.  — На клинках, без магии, — осторожно рыл себе яму младший. — Я знаю, нам нельзя биться, не используя магию, но прошу. — В нём не утихала уверенность, может даже, маленькая усмешка. — Только не говори старшим, а то подумают, что герцог Пэксли пошёл против их писания.  — Я не собираюсь заниматься непонятно чем. Все наследники Монии обязаны использовать магию. Разве снова хочешь просидеть в темнице? Там ещё хорошо было. Эймон закинул ноги на стол, совершенно наплевав на порядок, всё равно слуги принесут копии. Растянув спину, тело пронзили звуки хруста костей. Он грезил, думая, как ляжет в огромные покои, зароется в накрахмаленное одеяло с бархатным пледом, попутно вспоминается подушку из гусиных перьев. Благодать.  — Так не надо было посылать меня туда, — огрызнулся Госсен. — Я не первый раз прошу о тренировке, и в каждый ты умудряешься находить отговорки.  — Правление — не отговорка, — потёр переносицу Эймон.  — Так ноги в руки и вперёд.  — Ты кем это командуешь? Молоко на губах не отсохло. Госсену дико захотелось бросить клинок куда-то в сторону, но он держался, так как уважает старшего и ни за что не сделает одну и ту же ошибку дважды. Ладони сжали рукоятку, а чувство идти только вперёд набирало обороты.  — Я больше не попрошу тебя об этом. Согласен? — холодный тон проник в глотку. — Если опять придумаешь какую-то бредятину снова или от фига пошлёшь меня, то вспомни, я тоже твой брат. По кабинету раздалась оглушающая тишина, от которой даже спать перехотелось.  — Ну, если ты хочешь проиграть. Госсен нахмурил брови, не в полной мере понимая ситуацию. Когда Эймон резко встал со стула и массивными шагами направился к двери, тот ничего не мог поделать, как плестись за герцогом. Его силуэт спины был величествен, как бы странно не звучало. Другого слова описать Эймона у него не находилось. Разве что, слово «манящий». Он и вправду, когда ходил с ровной осанкой, когда быстро писал каллиграфическим почерком, открывал губы в разговоре, смотрел на людей, особенно на него, у Госсена учащалось сердцебиение. Хотелось подойти по непонятной причине. Вот так сильно он манил лишь единственным видом, а если заглянуть во внутренний мир, то можно увидеть огромный словарный запас, секреты семейства, доступные только его членам, прекрасные манеры и чистое сердце, несмотря на железное убеждение в том, что убийство тоже помогает сохранить семью. На нём держалось всё, что связано с Монией. Неудивительно, служанки, принцессы, дочери друзей семьи Пэксли так заглядываются на него, откровенно. Они как будто думают, как бы захватить этого молодого человека, чтобы родить ему наследника на будущее поколение. Хорошо, что герцог отказывается от наложниц. В тот момент, когда Госсен узнал об этом, то целый день сиял изнутри, невольно улыбался и провёл тренировку в два раза длиннее, чем обычно. Не чувствовал, как силы угасали, он их просто-напросто не замечал. Всем без исключения, и монарху и его родственникам, разрешалось заводить наложниц, кроме женской линии, конечно. Если посмотреть, как некоторые единицы симпатичных служанок или кухарок осмеливались подходить к нему меньше, чем на метр, и прикасаться к его одежде, Госсену уже тогда хотелось взметнуть холодным оружием. Жаль, но по-другому за всю жизнь Госсен не научился выпускать пар или просто проглотить, этой ерундой страдали отец и наследный принц.  — Ты куда идёшь? — спросил младший. Ему ответили звонкие каблуки, раздающиеся по коридору в полной тишине. Обычно слугам запрещается ходить по этому ходу, так распорядился герцог, и он мог передвигаться по замку, не встречая на пути посторонних. Эймон любит спокойствие и то, от чего получается быть незамеченным. Не зря же говорят: Эймон Пэксли — тень. По лестнице вниз он отпёр внешнюю дверь во внутренний двор для тренировок. Сейчас утро, так что замок живёт полной жизнью, везде слышится чей-то голос и лязг от мечей. Госсен остановился, но Эймон — нет. Тот снова поплёлся за ним, пожимая плечами. Эймон шёл точно в лес, пока рыцари кланялись ему. Они прошли как бы ни километр, но, наверняка, столько по правде и прошли. Минуя раскинутые хвойные ветки, старший глубоко вдыхал свежий запах смолы, влаги, приносящий бодрость духа. Он наконец остановился на просторной поляне, на которую беспощадно падал рассвет, и повернулся к Госсену лицом. Он без слов всё прекрасно понял и подкинул один из многих клинков на поясе. Эймон не просит снять его, знает, что тот не воспользуется возможностью сжульничать. Выставленной рукой хватается за рукоятку, взвешивая невесомую сталь.  — Три. Два. Один! — провёл он счёт. Госсен молниеносно сократил расстояние до минимума и сделал выпад, взмахнув клинком. Он был уверен, что старший отойдёт назад, но в свою очередь он резко и с силой оттолкнул Госсена. Ещё бы немного времени, он бы упал, потеряв равновесие, но Эймон схватил его за предплечье, и потянул на себя.  — Пэксли не падают, — холодно заметил он.  — Это было начало. Госсен оттолкнул сжатым кулаком твёрдую грудь и пошёл в наступление. В подобных боях не устанавливают правила, они не гласны. О них все осведомлены. Младший бился в рукопашную, используя в ход только левую руку. Ноги проворно метались с места на место, лишь бы загнать в угол противника. Лязг и маленькие искорки от столкновения металла сопровождали их от начала до конца. Так же быстро исчезали, как и появлялись. Невозможно проследить за действиями обоих. Госсен выступал в роли нападающего, с него начинались удары и отменная провокация, которая не оставляла герцога скучающим. А Эймон был принимающим, что отбивается от последующего с каждым разом натиска и делает это безукоризненно. В каждом ударе, взмахе клинка, мелькающими зайчиками лезвия, выпаде, движении корпуса было что-то прекрасное. Прирождённый воин и убийца. Монарх и боец. Всестороннее обожание окружало его с самого детства. Он не потеряет уверенности. Никогда. Они одновременно скрестили клинки, силой пытаясь не упасть на землю. Руки напряжены до максимума, а ноги вдавливались в свежую траву, слыша характерный хруст. Госсен напряг лицо в оскале, Эймон не выдавал ничего, кроме безразличия, как будто говорил: «Я всё равно выиграю. Даже не старайся». Младшего это взбесило, и он забыл, что перед ним его любимый старший брат, перед глазами только противник, которого он должен побороть. Он сделал шаг влево, чтобы в итоге тот полетел вниз, но не тут-то было. Герцог сразу же, почувствовав ослабление, успокоился и встал ровно, резко войдя в атаку. Он наносил удар за ударом, метко целясь в выставленное перед телом оружие. Эймон оттеснял его на край поляны так быстро, что Госсен потихоньку выдавал в лице растерянность.  — Не сдавайся скоро, — кинул Эймон. Младший только сузил глаза и откинул нависшую чёлку. Он быстро парировал все атаки со стороны, лишь думая, как бы нанести ему урон. Прошло достаточно времени, чтобы выдохнуться, но они держались до последнего. Клинок против клинка, брат против брата, без использования магии, равные шансы. Почувствовав конец своих сил, Госсен, не раздумывая, что делает, наставляет лезвие возле лица Эймона. Прямо там, где высечен давний шрам. Этот шрам он сделал бездумно, случайно, даже не осознавая этого, но после корил себя долго и мучительно. Как представит льющуюся кровь у скулы, обрамлявшую острый угол, так упадёт на колени в отчаянии. Сейчас же он стоит, подогнув ноги в коленях, и чувствует дрожь. Мелкую, но весьма ощутимую. В одном положении противники простояли, не считая неуловимых секунд. Оружие всё висело у скулы, дрожащее от собственного страха. Госсену захотелось вернуть время вспять, дабы не применять столь низкий способ победить. Он боялся смотреть в глаза брата, но, собрав волю в кулак, поднял голову. Эймон, не переставая, глядел на него и, кажется, знал его мысли. Читал. Он ласково улыбнулся, и у Госсена что-то дрогнуло, тот редко поднимал уголки губ, но когда такое случалось, это означало согласие. Согласие на что? Хочет новый шрам? Раздумывал младший.  — Успокойся, я уже давно не обращаю внимания, — тихо и в то же время тепло сказал Эймон, накрывая ладонью сжатые пальцы, убирая лезвие с лица. Госсен онемел от подобных слов и принял нормальное положение рядом с братом, страшась уходить. Эймон не отпускал его, наоборот, подошёл ближе. Был слышен стук родного сердца, наполненного адреналином, и умеренное дыхание, скрывающее истинные ощущения. От мысли, что он тренировался специально для их с ним совместного боя, улыбка растянулась шире. Невозможно сдержаться. Эймон правой рукой всё держал Госсена, а левую аккуратно положил на шею. Невесомое прикосновение вызвало всего лишь выпученные глаза, которые не переставали следить за старшим и его действиями. Эймон прильнул губами ко лбу. Он так уже делал, когда у брата получилось наградить того шрамом, но тогда было больней, чем сейчас… Это знак успокоения и любви, примерно догадался Госсен. От этой мысли загорелось желание бежать, но удерживали путы, что крепко стискивали руку и шею. Он шагнул ещё ближе, до того момента, как грудь не наткнулась на чужую. Тепло.  — Тренируйся дальше, — только и сказал Эймон перед тем, как рассоединиться. Отпустил и ушёл восвояси, оставляя позади Госсена. Сердце бешено билось, отдаваясь в мозге глухим стуком. Мысли беспощадно находили окольные пути к пониманию слов. Но истина осталась истиной, и её трудно принять. Светлые чувства, которые испытывал он на протяжении всей жизни, могут оказаться взаимными.