притворяться.

немой секс, политый лидокаином закрытые глаза, передо мной не ты я ничего не вижу, мне больно, я стыну прости, но мне надо уйти (с) Нервы — Перегорели

Вейюн, его седьмая итерация, раздевается медленно. В этом нет ничего эротического, его движения клинические до предела, и Дамар ненавидит, что это вызывает в нём что-то, кроме отвращения и рвотных позывов. Он не уверен, что его чот'ч проявит хоть малейший интерес к происходящему, и тупо пялится на каждый дюйм открывшейся кожи. Она бледная, неестественно бледная, и вся эта ситуация неестественна до чёрных мушек перед глазами. Почему мы делаем это, спрашивает у себя Дамар. Как я докатился до такого. У Вейюна бесстрастное выражение лица, когда он берёт Дамара за руки, как Киала брала за руки Томара, и ведёт в сторону кровати. Он уже был в этой спальне, для него нет ничего нового, когда он восходит, абсолютно голый, как с хебитианских фресок, на кровать. Как на пьедестал. У Вейюна мягкое тело, мягкая грудь и половые органы, которые ужасают неподготовленный взгляд. Между его ног ничем не защищённый чот'ч, а чуть ниже можно заметить блеск странного, чужеродного аджана. Дамар сглатывает и поднимает глаза. В его грудине, прямо в районе чулы, что-то возится, что-то неприятное, ему неловко и стыдно. Откуда взялся стыд — непонятно, но это чувство заставляет его закашляться, и в тишине звук просто-напросто груб. Вейюна, кажется, это немного смягчает, и Дамар не знает, каких богов он прогневал и кому перешёл дорогу, но Вейюн дарит ему крошечную улыбку и говорит: — Разденься. Дамар раздевается быстро, и в этом нет ничего эротического. Он неосторожен, хочет покончить с этим быстрее, застревает в штанинах, а снятая броня крадёт с собой пару-тройку чешуек. Он переминается с ноги на ноги и давит на корню желание прикрыться: теперь, без своей скорлупы, он чувствует себя неловко. Должен ли он коснуться Вейюна? Это игра, правила которой ему не сообщили. — Используй свой рот, — говорит Вейюн и делает шаг назад только для того, чтобы Дамар встал коленями на кровать. Хорошо. Это просто выполнение приказа. Это он умеет. Его руки на чужих бёдрах: он кладёт их на пробу, медлит, прежде чем опустить всю ладонь. Кожа не по-кардассиански тёплая, и Дамар, к удивлению, находит прикосновение приятным. Только потом он исподлобья смотрит на промежность прямо напротив, как будто какой-то кусок пурпурной плоти во всём виноват. Член Вейюна ещё мягкий, и это дико, как дико и то, что они находятся здесь, так что Дамар навскидку лижет сначала основание, потом головку. Сверху раздаётся вздох поощрения, пальцы Вейюна глядят его по волосам, невесомо, и за уши тянут ближе, так что непривычно фиолетовая блестящая головка прижимается к губам. Дамар решает, что хуже уже не будет, и отстранённо открывает рот. С Дукатом делать это хотя бы было весело. Плоть во рту становится твёрже, и Вейюн гладит его по надбровным гребням. Когда он помещает подушечку пальца, того, что без когтя, в центр его чуфы, Дамар на секунду забывает, как думать. Это приятно, это действительно приятно, и он чувствует слабую пульсацию между ног только от одного того, что Вейюн играет на его теле, как на не самом сложном музыкальном инструменте. Чешуйки на лице приятно гудят, и Дамар тихо стонет ему в пах. — У тебя так хорошо получается, — урчит Вейюн. Поощрённый, Дамар проходит языком ниже, по его половым губам, слизывая липкую влагу. Он только входит во вкус, как Вейюн отстраняется, удерживает его голову на расстоянии и выдыхает: — Ложись. Сегодня он немногословен. Их беседа почти полностью ограничивается молчанием со стороны одного и односложными командами со стороны другого. Возможно, так легче. Дамар слишком хорошо умеет выполнять команды, как натренированная гончая, поэтому ложится на спину, опираясь на локти, пока Вейюн удобно устраивается между его ногами. Его мягкие, не знающие физического труда ладони плавно ложатся на живот Дамара, и Дамар чувствует, как резко сокращаются мышцы. Пальцы оглаживают паховую складку, неподалёку от места, где его аджан всё ещё плотно закрыт. Дамар нервничает, у него не получается расслабиться в полной мере, и Вейюн гладит сомкнутые чешуйки, уговаривая чот'ч выйти наружу. Это непростое дело, на первый взгляд, но у Вейюна умелые руки, и его прикосновения слишком, слишком приятны. Это тело, всего лишь тело, и оно предательски реагирует. Давно никто не касался его так, и этот голод по ласке даёт о себе знать. Простой кардассианский голод по взаимодействию с другим существом, пусть даже это маленькое крысиное животное, которое суёт в него пальцы, невзирая на табу и запреты. Дамар шипит сквозь зубы и откидывает голову на подушку. Он не может смотреть, как его разбирают по кусочку, как пальцы исчезают у него внутри, там, где ничьи пальцы не были, но больше всего он не может смотреть на самодовольное лицо Вейюна, который так рад тому, что обнажил его до костей и дотянулся до нутра. На самом деле, с закрытыми глазами ещё хуже, потому что теперь Дамар отчётливо чувствует каждую фалангу, как они давят все разом, и это почти слишком. Их кончики трогают его чот'ч, и, со стоном, Дамар выворачивается. — Умница, — хвалит Вейюн, и Дамар ощущает на своём лице влажное прикосновение его руки. Это грязно, это заставляет его открыть глаза. Волосы Вейюна подсвечиваются сзади, у него плавный изгиб плеч, и он гладит грудь Дамара, ныряя в его чулу. Он улыбается, и, галлы, какой же он красивый, совсем не по-кардассиански, без чешуек и гребней, но красивый. Против воли Дамар смотрит ему в глаза и не видит, не узнаёт в них пятого. Этот момент неузнавания пугает, потому что Вейюн выглядит так же, как и раньше, две итерации назад, и у него совсем такие же морщинки и родинка над губой, но смотрит он совсем по-чужому. Дамар не уверен, что знает его хоть немного. — Дамар, — зовёт Вейюн, и Дамар коротко вопросительно мычит, — перестань думать. На первый взгляд, это ужасно сложно, но на деле слова как будто выключают его мозг, он остаётся в блаженной немой пустоте и, подтягиваясь вверх на локтях, притягивает Вейюна за загривок, чтобы поцеловать. В его горле стоит ком, когда их рты соприкасаются. Он держит Вейюна за лицо, за уши, бездумно перебегая пальцами по их рёбрам и граням, пока Вейюн держит его за чот'ч, методично поднимаясь и опускаясь кулаком. Вейюн целует его в подбородок на прощание и откидывается назад, на пятки. Дамар смотрит вниз, туда, где руки Вейюна сжимают его бёдра, туда, где одним слитым движением чужеродный чот'ч входит в его аджан: входит, как выстрел фазера навылет, вынимая последнее нормальное, последнее дорогое, что ещё осталось. С губ срывается тихий скулёж, а с члена на живот срывается капля смазки. Это всё слишком интенсивно, кажется, ещё немного, и Дамар не выдержит, его сердце, оно бешено колотится, и оно тоже не выдержит, но в этот момент Вейюн начинает двигаться внутри. Он шепчет что-то, Дамар не может разобрать. Какие-то обрывки слов, обрывки фраз, и универсальный переводчик даже не пытается их перевести. Дамар тяжело дышит через рот, и кровь пульсирует в его ушах и за глазами — откуда только взялась. Вейюн поднимает руку и сжимает его шейные гребни: Дамар уверен, что сейчас они почти чёрные. Он вздрагивает и рычит, рык на последней ноте бессовестно срывается: голосовые связки дают осечку, когда Вейюн подхватывает его под колено, чтобы быть ближе, глубже, чтобы быть в нём — во всех возможных и невозможных смыслах. Вейюн и так уже в нём, в голове, в теле, даже воздух пропитан им. Если бы всё, что есть в Вейюне, не было бы максимально токсично, Дамар бы не чувствовал себя так гадко, как будто его накачали нефтью. Каждый толчок сравним с ударом. Каждый толчок, как в наказание за все ошибки, вскрывает новые и старые швы. Дамар не закрывает глаз, потому что если закроет, будет видеть всех тех пострадавших из-за него страдальцев, лучше смотреть в лицо Вейюну, чем в лицо своим страхам. — Ты был очень напряжённым в последнее время, Дамар, — шепчет Вейюн, опускаясь почти до самого уха. Его снисходительность не знает предела, и Дамару, даже сквозь пелену возбуждения, хочется заплакать от злости. Он был напряжённым? О да? Быть может, из-за того, что убил дочь своего друга? Или из-за того, что этот самый друг неизвестно где, и ему нужна помощь? Или, дайте подумать, из-за войны между Доминионом, Кардассией и всем остальным миром? Из-за жертв? Тысяч и тысяч убитых, раненых, потерявших семьи? Из-за своей семьи? Дамару кажется, что у него есть весомые причины быть напряжённым, и если Вейюн думает, что, взяв его, сможет это исправить — что ж, это только мнение Вейюна. Дамар издаёт смешок. Потом ещё и ещё, потому что, о галлы, ему ни капельки не смешно. Самое уродливое: Вейюн вторит ему, и его широкая улыбка кажется абсолютно счастливой. Дамар чувствует её острые очертания, прежде чем губы Вейюна прижимаются к чуфе в долгом, пронзительном, невероятно нежном поцелуе присвоения; и вот этого — слишком, этого — больше, чем мозг Дамара может на себя взять. Он падает. Руки Вейюна держат его, но он падает. Это как неудачное сальто головой о землю, болезненный, прискорбный финал их дружбы, после которого мокро внутри, мокро на животе, мокро на лице от злых слёз, и все, чего Дамар хочет — это завернуться во что-то сухое и тёплое, лелея свою обиду, как оторванный хвост, как рыдающего ребёнка, но вместо этого он целует Вейюна, снова, и тянет его к себе для объятий, потому что он одинокий дурак, потому что ему холодно и не хватает ласки и потому что ему нужно-необходимо заполнить гадкую пустоту в груди, а Вейюн тёплый и почти что свой, и можно представить, что Дамар его знает, что за дверью нет войны и что целовать его в лоб так же естественно, как целовать жену. Притворяться так легко.