Холод.

— Знаешь, Дилюк. — Кэйя, вновь очень пьяный, но в то же время и очень искренний, произносит это тихо, призывая бармена к себе. — Мой глаз Бога настолько холодный, что даже внутри всё будто заморозилось. Остановилось. Дилюк, настолько занятой до этого сверлением стены взглядом, оборачивается лицом к говорящему. — О чём ты? — спрашивает с каким-то еле заметным волнением, понятным лишь ему самому. Кэйя не отвечает, а лишь улыбается, смотря Дилюку прямо в глаза. Когда он так делает, Рагнвиндру ничего не остаётся, кроме как молча смотреть в ответ, слегка приоткрыв рот, словно хотя что-то сказать. Он и правда многое хотел рассказать, но никогда не мог подобрать верных слов. И вряд ли сможет, если сам Кэйя будет вот так молчать. «Трезвый он совсем другой.» — Дилюк подмечал это для себя каждый вечер, когда Кэйя сидел за барной стойкой, выпивая всё больше и больше с каждым разом. Это начинало не на шутку пугать, будто он делает это нарочно. — Давай поговорим. — Дилюк вздыхает после сказанных им слов и направляется к двери таверны, дабы запереть её. За столами уже никого не было, лишь свечи играли светом в полутьме. Кто-то ушёл сам, решив для себя, что на сегодня хватит, кого-то силой вытаскивали оттуда друзья или даже жена, говорящая срывающимся от слез голосом, что она прощает его в последний раз, а следующий будет означать развод. Дилюк за всю свою работу здесь повидал немало людей, успел понаблюдать за жизнью каждого, кроме одного. Кэйя молчит. Всегда молчит, когда пьёт без Венти или Розарии, даже Дилюку он не скажет ни слова. И поэтому Рагнвиндр переживает. Трезвый Кэйя совсем другой, ненастоящий. Подсев на рядом стоящий стул, Дилюк глубоко вздохнул и положил руку Кэйе на плечо. Тот вздрогнул и как-то слишком резко обернулся. С чего такой пугливый? — Как ты? — вопрос слишком банален, но слышал Кэйя его редко, поэтому немного удивился. — Тебе правда интересно, как у меня дела? — Альберих усмехнулся, прикрыв рукой лицо. — Дилюк, я не знаю, как я. Мне.. Холодно. Дилюк никогда раньше не прикасался к кому-то так же нежно, как сейчас к Кэйе, притягивая его за талию к себе. Прижав Альбериха к груди, он коснулся губами его теменной области головы, поглаживая ему спину. Тогда Кэйя впервые показал себя, заплакав вслух, говоря при этом что-то невнятное. — Кэйя, ты самое прекрасное, что когда-либо было в моей жизни, хорошо?