Погребенные под песками

Ее глаза – терпкое, осеннее небо. Он не утонул в них. Не пошел добровольно на дно. Провожая ее немигающим взглядом, равнодушно брошенным из-под тени черного капюшона, он, перехватив этот осенний взгляд, почувствовал лишь одно – она узнала его. Она узнала его, и, кажется, совсем не удивилась. Не остановилась ни на секунду, не спала обворожительная улыбка с красивого, правильного лица, не опустились стыдливо глаза. Он недолго смотрел в них; нарочито медленно, изучающе прошелся взглядом по высоким выбеленным скулам, изящным плечам, пышной груди, изысканно обтянутой невыразимо дорогим, вызывающе-алым кимоно. Он обернулся и исчез в бездонной толпе. В Суне было какое-то шумное торжество, а, значит, оставаться здесь было крайне не выгодно и опасно. Замеченный только гордой песчаной принцессой, он не боялся ее разоблачения. Она, как главное украшение вечера, не имеет права исчезнуть с праздника просто так, безо всякой причины. Она не дура – звать подмогу бессмысленно, знает. А даже если это случится, он все равно будет слишком далеко от деревни и, вероятно, больше никогда не увидит, как сжимают безупречно-красивые пальцы рукоять огромного веера, с хлестким треском рассекают промозглый воздух, поднимают к вершине блестящую в свете заходящего солнца пыль, листья, цветочные лепестки, колкий песок. Песок этот попадал ему в глаза, сушил горло, забивал дыхательные пути, оседал на дне – души ли? Была она у него… Когда-то… Он искривил губы в презрительную ухмылку и не без удовольствия понял, что впервые адресует эту улыбку самому себе. Он поглубже запахнулся в длинный плащ и с трудом позволил себе обернуться – в последний раз, единственный и непростительный более. Она смотрела на него. Он понял это, когда заглянул ей в глаза – их холодное безоблачное небо потемнело в момент – затянулось мутной дымкой, покрылось мрачными подтеками тяжелых туч. Она смотрела на него, но улыбалась другому, другим, всем и никому одновременно. В играющих бликах теплого еще солнца ее улыбка показалась ему оскалом хищного зверя. Одинокая слеза, скатившаяся из уголка этих глаз – каплей самого чистого в мире дождя. Небо плакало – болезненно, тихо и монотонно. *** Почему-то внезапно он вспомнил влюбленную дурочку Харуно, сотни других – далеких, странных и совсем ненужных. Он вспомнил, как отчаянно и неумело падала в его объятия дождавшаяся однажды его снисхождения Сакура. От нее пахло горькими вишнями – слишком банально и пошло. Красивая до тошноты, она отдавалась ему вся, без остатка. Утром его уже не было рядом с ней – даже сражаясь с ней бок о бок, в далеком-далеком детстве, он всегда был болезненно-далеко от этой женщины. Он жил так - разучился по-другому… Ему, вероятно, давно стоило исчезнуть – понял давно, когда бесконечно-доверчивые глаза белобрысого друга смотрели без тепла - с укором, болью, совсем по-взрослому даже. Ему, вероятно, давно стоило уйти… А он стоял. Вслушиваясь в ее бархатистый голос, подумалось вдруг, что голос этот похож на прикосновение шелкового песка к усталым босым ступням. Мягкий, глубокий, равнодушно-прохладный, он звучал ровно и безупречно-вежливо, но Саске видел – принцесса не отрывает от его скрытого лица надменного взгляда, посылает ему сквозь сжатые зубы самые страшные проклятия… Он сдвинулся с места, и влажный ветер донес до его слуха ее запах – запах нагретого песка и еще чего-то – вязкого, приторного, сладкого, словно густой, черный дым, от которого слезятся глаза, мутнеет в голове, подкашиваются ноги. Был бы он не Саске Учиха – обязательно сломался бы под таким напором чудовищной внутренней силы. Песчаная – уже не принцесса – не злилась, не нападала, даже не пыталась достать оружие. У нее его не было – он сразу отметил, что за напряженно-выпрямленной спиной нет бережно-сложенного веера. Она была прекрасна… Он подметил это совсем без восхищения, без похоти, без вожделения. Он всегда был последним подонком - знал об этом, принимая спокойно, совсем как должное. Если противник не нападал – он нападал первым, убивая точно и без промаха. Против него у нее не было абсолютно никаких шансов, она знала об этом, никогда не была дурой… Она знала, что он не промахнется и не опустит поднятую руку в самый последний момент – никогда не тешила себя сопливым, красочными сказками, героическими мифами... Она стояла, опустив руки, уверенно подняв голову – совершенно беззащитная, бесстрашная, беспринципная. Безжизненная. Она ни капли не боялась его. Он подметил это, опять же, без восторга, без удивления, без уважения… Просто ему показалось, что небо осыпается цветными осколками – то самое осеннее небо сыплется на него переливающейся крошкой, ему показалось, что он, как подкошенный, падает перед идеально-ровным, женским силуэтом на колени, ему показалось. Всего лишь показалось… Ведь он продолжал твердо стоять на земле – еще живой, уже влюбленный, смертельно-раненый - в самое сердце? Было оно у него… Было, он помнит. *** - Я не собираюсь нападать, Учиха, - она говорила твердо и непоколебимо, ледяная сталь тихого голоса смешивалась с шумом промозглого дождя. Она плакала, хоть голос не выдавал этого – ему показалось вдруг, что в контрасте с холодными, как лед каплями, ее слезы похожи на раскаленные иглы, что оставят ожоги на его безупречной коже, если он прикоснется, если она даст прикоснуться... Саске закрыл глаза и протянул обращенную в пустоту руку… *** Ему давно стоило исчезнуть. Такие, как он, жизни не достойны. Не достойны прощения. Не достойны раскаяния. Не достойны они и красивых, умных женщин с фальшивым золотом в невыразимо-мягких волосах. Ему давно стоило уйти… Он улыбнулся сквозь слезы и сделал шаг назад. В играющих бликах умирающего уже солнца, ее мерцающие глаза показались ему пылающим, неугасимым пламенем… Он не горел в них. Сгорел заживо еще до начала их бессмысленной встречи. Песчаная не-принцесса не протягивала ему руку во спасение. Никогда не была дурой…