И объявляю Я, что отныне каждый, кто усомниться в Сияющей Цитадели и силе её, понесёт заслуженное наказание
Ибо благодаря Цитадели Фарлум будет стоять вечно.
Аминь.
С самого рождения Фарлума существовала черта, которую не смели переступать даже воры и разбойники, негласное правило, принятое скорее народом, чем правителем королевства, да продлится правление Его до конца времён. Жуки могли лгать и красть, ненавидеть и предавать, но никто из тех, кто был в здравом уме, никогда не опускался до бессмысленной резни. И Лэйс (тогда ещё совсем наивная и большеглазая в навороченном платьице да шёлковых панталончиках) осмелилась зайти за неё и поэтому, хотя бы поэтому, возвращаться ей стало некуда. Лидер в роскошных одеждах стал ошейником её, а позолоченная булавка судейским молотком, покрытым липкой гемолимфой, и это было только её решение, на которое она имела полное право и о котором ей не приходилось жалеть. В её ладони сыпались бордовые бусины, перекатывались и падали на пол, а она подбирала их дрожащими лапками, со свистом втягивая затхлый воздух, как те исхудалые безумные нищие, которых маленькая Лэйс видела совсем рядом со своим домом. Ни её набожная мать с кривыми конечностями и вечно мокрыми глазами, ни отец с рокочущим голосом не заставили бы Лэйс повернуть назад к неуклюжим слугам и узорчатым бокалам, заполненным дорогим вином до краев. Лэйс ещё давно опротивели длинные залы с высокими потолками и сломанное фортепиано в её комнате, что при нажатии на клавиши противно дребезжало, как бы она не старалась сыграть на нём. Шарп говорил, что её упрямость и безрассудство всегда были в каком-то смысле забавными, но Лэйс не считала своё поведение таким смешным, а уж тем более глупым. Хотя, возможно, нехотя признавала Лэйс, он был отчасти прав. Раскалённые угли жгли ноги, белоснежные лепестки забивались в рот, звенели в голове церковные колокола и мягко играла музыка из шкатулки на пыльном комоде. Лэйс напоминала себе загнанного в угол зверя, с её оскаленной пасти клочьями падала пена, когда позолоченная булавка с хрустом пробивала панцирь толстого чиновника или служанки в пушистой накидке, а белые бабочки устраивались пировать на трупе. Когда маленькой Лэйс наскучило играть с соседскими детьми, она начала коллекционировать колокольчики, а Лэйс же, заскучав в роскоши, стала собирать чужие черепа. Изжелта-белые, совсем чёрные с выпуклыми глазами, круглые и сердечком, всех их она складировала в шкафу и старательно протирала лоскутком ткани время от времени. В её увлечении не было особой цели или смысла, просто способ избавиться от скуки. Но всё изменилось, пусть Лэйс и не смогла бы сказать точно когда. То ли с самого начала так было, но стало заметно позднее, то ли появилось совсем недавно. На место безграничной скуке пришла сначала тревога, а после гнев, вскоре превратившийся в бешенство. Лидер сказал, издевательски звеня колокольчиками в длиннопалых руках, что её жизнь подходит к концу. Тогда Лэйс впервые плюнула ему в лицо и ушла, чтобы никогда более не вернуться. Принцесса, мерзкий паук, выпавший из золотой клетки, явилась в Глубинные Доки. Красное платье принцессы покрылось копотью, а игла затупилась о стальные двери, утратив свой металлический блеск. Принцесса хотела сбежать из опутанного шёлком королевства, куда её завела судьба, и сделала бы это, несмотря на цепкие лапы Фарлума. Но Лэйс, будь она хоть трижды дурой, не позволила бы пауку добраться до Цитадели, даже если ради этого ей придётся замарать руки по локоть в крови. А когда принцесса упадёт замертво, может, Лэйс удастся отломить и повесить эти длинные оцарапанные рога на стену в качестве трофея или сделать из её платья чудесный шарф...***
Первый раз в жизни Лэйс ждал провал. Принцесса забралась выше и ближе, и не остановили её ни неустанные работники, ни самые сильные бойцы. Перед ней обманчиво приветливо распахнулись огромные двери с красивой резьбой и зазвенел хор тысячи колоколов великой Цитадели, заманивая глубже в своё ненасытное чрево. Они встретились снова, среди натянутых ниток ткацкого станка, где до сих пор слышались отголоски последней песни ткачей, желания, что запуталось в шёлковых верёвках до скончания времён, в цветущем густом облаке из роз. Здесь Лэйс могла в последний раз попытаться остановить наглого паука, отрубить принцессе голову на длинной тонкой шее, выдавить глаза и сбросить её обратно на дно, где ей и место, ко всем обезумевшим тварям, помешанным на колоколах, и покрытым пеплом костям. Но Лэйс не учла, что паук зашёл слишком далеко, и что поздно что-либо делать стало гораздо раньше. Принцесса в красной изодранной накидке не засомневалась, когда её игла пробила насквозь Лэйс, только нахмурилась, вынула иглу и ушла прочь, безжалостно разрывая на своём пути шёлк. Маленькая Лэйс хотела умереть романтично, среди перьевых подушек под расписным балдахином в одиночестве, Лэйс-наёмница хотела трагично погибнуть в бою, сражаясь с неравным по силе противником, а нынешняя Лэйс просто предпочла бы менее жалкую кончину, чем смерть на примятых цветах, как будто её тело уже лежало в гробу, а рядом всхлипывала и лихорадочно молилась мать. Где-то далеко наверху тяжело зазвенел колокол, долгие века связанный шёлком и ослабленный печатями. Одна за одной порвались натянутые нитки, и Цитадель загрохотала, как будто в агонии, и затихла. В кровавой луже увядали цветы.