Сборник au Карл/Ниган

Я ехал домой после работы, когда краем глаза заметил одинокую фигуру на парапете моста. Я дал по тормозам раньше, чем осознал всю картину. Визг моих покрышек явно не смог отвлечь фигуру от своих горестных дум. Когда я был моложе, то презирал подобных слабохарактерных существ. Будь мне 20, а не 55, я бы проехал мимо, давая человеку самому решить свою судьбу. Но прожив полвека и самому побывав на краю, я понимаю, что жизнь та еще сука, а человеческая психика вещь хрупкая. Я подошел ближе, была уже глубокая ночь, только он и я. Сначала я решил, что сидит девчонка, каштановые волосы до плеч терзал холодный ветер, да и фигура худенькая и небольшая. Но подойдя ближе, понял, что ошибся. Парень. Это был молодой парень, даже мальчик, с виду лет шестнадцать. Черт, малыш, ну что же у тебя случилось, что ты решился на такое? Сидит сгорбившимся воробушком и дрожит от ноябрьского холода. Даже у меня начинает подмерзать, а ведь я только вышел из теплого салона. Сколько же он тут сидит? Губы синие, бледное личико. Миловидный. Девчонки на таких не вешаются, а вот парни… Так пристально смотрит на этот черный поток воды под нами. Долго. Надеюсь, я смогу увести его прежде, чем эта чернота посмотрит на него в ответ и утащит в безвозвратное. – Сейчас бы горячего чего-нибудь. – начинаю я, ежась на ветру. Парень вздрагивает, его взгляд напуганного светом фар оленя обращен теперь только на меня. – Привет. – Здравствуйте. – какой вежливый. На Вы обратился. Главное, что ответил мне, уже хорошо. Я широко улыбаюсь ему, разглядывая мягкие черты лица. У него поразительно синие глаза, только на уголках собралась влага не пролитых еще слез. В голове проноситься мысль – грусть ему не идет и скорее всего у него красивая улыбка, с небольшими ямочками на щеках. Моя чаще похожа на оскал и пугает даже тогда, когда я этого не хочу. – Не хочу показаться назойливым, но что такой симпатяга делает здесь один, еще и в такой холод? – он растерян и кажется я его засмущал своим комментарием о внешности. – Неужели не нашлось никого кто бы смог занять твой вечер более интересными вещами, хотя бы походом кино или кафе? – пытаюсь снизить градус пошлости и двусмысленности в своих словах, все же передо мной еще ребенок, а мне за 50, статью о педофилии получить не очень хочется. – Нет,… никто. – вдруг он засмеялся. Его мелодичный смех портили истеричные нотки, одна слезинка все же прорвалась и теперь убегает по щеке в низ, к темному потоку под нами. Его взгляд вновь приковала эта темнота. – Любишь острую еду? – я вновь отвлекаю его от созерцания пустоты. Он прерывисто дышит, выпуская облачка пара со своих губ. Его взгляд пронизывает меня, я вижу его растерянность, страх, отчаянье и… надежду. Я понимаю – он не хочет этого, но не знает, как ему быть дальше. – Мне нравиться… добавлять в еду маринованные перчики холопенье. – воспоминание отражается тоскливой улыбкой, а мне дает возможность сделать последний аккуратный шаг к нему. – Тогда… – я перехватываю его поперек живота сзади и тяну на себя, беря на руки. Он легче, чем я думал. – Предлагаю отметить нашу встречу за ужином в одном мексиканском ресторанчике. – он так впился в мое пальто своими длинными пальчиками, я его напугал. А вблизи его глаза еще ярче. И как его такого никто к себе не забрал? Я ставлю его на асфальт подальше от парапета и приобнимаю за талию, прижимая к себе. Наконец-таки могу стереть эту мокрую дорожку с его личика. Он вздрагивает от моей горячей ладони на его холодной щеке, но не пытается отстраниться. Наоборот. Чуть придвигается в ответ, льнет к моему теплу. Замерз. Еще и куртка совсем легкая. Прижать бы его сильнее, а лучше отвезти к себе и согреть, но приходиться одергивать себя мыслью, что передо мной, скорее всего, несовершеннолетний. – Ты же не против? – Пугливый, снова вздрогнул. Пригрелся воробушек, даже глаза прикрыл. – Нет. – Взгляд уже не такой напуганный и растерянный, приходит в себя – хорошо. – Спасибо. – Я ерошу ему волосы и стараюсь улыбаться не пугающе. – Ну, пошли! Нас ждет буррито, немного соуса табаско и… Тебе сколько? – все же решаюсь уточнить этот момент, прежде чем мы дойдем до машины. – За меня уже не посадят. – говорит он мне, улыбаясь. Я был прав, у него ямочки. Немного грустная и усталая вышла улыбка, но ему идет. Чертовски идет! Таким людям нельзя грустить – это кощунственно, преступление против красоты. – Но текилу еще нельзя. – шутит значит уже отходит. А всего-то нужно было обратить на человека внимание, дать немного тепла. – Тогда закажем тебе чего-нибудь горячего, но не градусного. – Мы уже подошли к машине как парень остановился, легкая улыбка, что мне удалось вызвать, вмиг слетела и он резко развернулся назад. Казалось, что он хочет закончить начатое. Я быстро перехватил его и прижал к себе, утыкаясь в его макушку подбородком. В нос закрался легкий запах его шампуня – корица. Шутки про булочку с корицей выходят на новый уровень. – Ну куда же ты? Я уже настроился на ужин в компании. – Моя рука стала поглаживать его спину, успокаивая. – Простите. – Обдал он горячим дыханием мою шею. – Сумка. Я оставил там сумку. – Прежде чем выдохнуть я замер, переваривая сказанное. Так вот что. – Садись пока в машину, я заберу. Мы же не хотим, чтобы ты стал ледышкой. – Легонько щёлкаю его по носу и открываю переднюю дверь. Он покорно садиться и сразу пристегивается. Умничка. Рядом с местом, где он сидел, в тени выступов и правда стояла спортивная сумка. К ней, значком, была приколота записка – предсмертная. Недолго думая я откалываю ее и кладу в карман, чем меньше вещей ему будет напоминать о сегодняшнем моменте, тем лучше. Не хотелось бы найти его на утро со вскрытыми венами в собственной ванне. В прочем, прежде чем решать везти его потом к себе или нет стоит узнать его историю. Может все не так плохо и у него есть место, где его ждут. Оказалось, нет. С одной стороны, все было банально. Пропадающий вечно на работе отец однажды вернулся к шестнадцатилетию сына и понял, что тот вырос совсем не таким, каким он его видел. Мучительные и уже бесполезные попытки перевоспитать, выбить дурь, непринятие. Равнодушная мать карьеристка, нагулянный от друга отца ребенок – общая тайна мамы и сына, съедавшая его. И последние две капли к распаду и взрыву – отказ от обучения, навязанного отцом, и признание в своей ориентации. Ему дали полчаса на сбор своих вещей. С другой стороны, мне было сложно представить, как это было больно и страшно для только что достигшего совершеннолетия замкнутого парня. В наш-то век гнобить за любовь к своему полу. Его звали Карлом и он любил писать, мечтал о литературном факультет местного вуза, а не о полицейской академии. После ужина я все-таки привез его к себе. Его губы обжигали меня, сохранив вкус перца чили. Под моими ладонями ходуном ходили ребра, сердце трепетало как у маленькой птицы, зажатой в ладонях, когда я погружался в него – первый, впервые. Может кто-то сказал бы: «Паскуда ты, Ниган, пользоваться ситуацией и состоянием, оказавшегося на краю человека». Я бы им ответил: «Нах*й идите! Ему сейчас это даже нужнее чем мне!» Большую часть зрелости считать себя неправильным уродом. Никакие мои слова не докажут ему обратное лучше практики. – Этой красивой малышке нравиться папочкин член? – мои пальцы оставляют синяки на его бедрах. – Да. Ах… Да! – его стоны – музыка, его крики – песня. И раз он никому не нужен я заберу его себе.