В хозяйстве пригодится

Гримёрка – удивительное место. В первую очередь, потому, что там постоянно присутствуют посторонние. Эдакое правило трёх «п». На одну среднестатистическую (ох и сладкое слово – статистика!) гримёршу приходится по одной зашедшей поболтать костюмерше, одному нервному композитору, которого уже накрасили и к выходу в свет подготовили, но ему мало и вообще, видите ли, скулы не дорисовали, на лирического героя не похож, одной неизменной ведущей, у которой в голове встроенный секундомер, а в голосе при отставании от графика включается встроенная гильотина и одному директору. На выбор. Выбираете коммерческого – получаете уникальное предложение столкнуться с ним посреди ночи. Николай, если честно, чувствует себя Мистером Икс. Даром что чёрная маска любителя ролевых игр отсутствует. Остальное всё на месте. Несчастная любовь, цирк вокруг и красивый баритон. Правда, хэппи-энда не предвидится в ближайшие лет двадцать. По их истечению можно будет хотя бы как-нибудь смешно умереть. Заставить участника понелепей застрелить Николая в прямом эфире или самому, без посторонней помощи, насмерть подавиться коньяком. Первый ночной визит сюда Николай в компании коньяка и совершал. Как лет двадцать семь назад – визит в материнскую косметичку. Тогда угроза смерти от стыда любопытно смешивалась с угрозой смерти от общественного негодования. Если говорить проще – местное население с мамашей во главе разбило бы хлебальник, если б поймало за белы рученьки. В Челябинске, откуда Николай родом (как и этот, господи помилуй, Вдохновенский, ну почему там штампуют либо гениев, либо идиотов?), особого секспросвета не было. Моды тоже. Добыла тебе мама контрабандные болоневые штаны через знакомых из Польши, отдал ботинки двоюродный брат троюродного дедушки, всё, наслаждайся. Можешь убить камнем голубя и сшить из его перьев шапку. Чего ещё надо? У кого-то и этого нет. В Африке вообще дети голодают. Ты ж мужик, зачем тебе шмотьё, может, ты ещё и пидор, а? Кто такой «пидор» и почему им быть опасно, Николай узнал лет в семь. Подсмотрел, как какому-то старшекласснику разбили голову за слишком яркие ботинки. Красивые. Николаю хотелось такие же. Только на каблуке. Хотеть, слава богу, не было времени – у Коли стараниями маменьки был и драмкружок, и кружок по фото, да ещё и петь охота, плюс линейкой по пальцам за четвёрки. И пренебрежительное «Николай, ты, видимо, совсем мать не любишь, раз не можешь хоть немножко постараться». Но иногда, перед сном удавалось на пару минут представить эти лаковые ботинки на собственных ногах. И ещё – почему-то – юбку соседской девчонки Аньки. В полосочку. С оборками. Если покружиться, развеваться будет красиво. Анька кружилась, на весь класс хвасталась, а Николай думал, что не пристало советскому школьнику думать о юбках. Это обывательство, мещанство и капиталистические изыски. Происки запада. А ещё думал, что никогда бы рубашку, которую носила Анька, с этой юбкой не надел. С возрастом обычно становится легче смотреть на многие вещи. Перестаёшь верить в деда Мороза, теряешь молочные зубы, смотришь, как страна распадается. Забываешь, что мечтал стать космонавтом, а потом – актёром. Вон, декламировал стихи с табуреточки, дурень. На что надеялся? Николай запретил себе верить в бороду из ваты, потом потерял все молочные зубы, вдоволь нагляделся на страну, вынес на помойку скафандр из фольги, отказался читать с выражением на школьных спектаклях – но смотреть на юбки не перестал. К сожалению, только в прямом смысле. – Ты что, пидор? – спросил себя как-то Николай перед зеркалом. У него тогда крайне невовремя начался гормональный всплеск, и всплескивалось да вспенивалось всё исключительно в мужской раздевалке. Хотя его честно звали подглядывать в женскую. И Николай ведь не из чистого благородства отказался – ему не было интересно. И смотреть кассеты, добытые из-под полы, оказалось нудно. Там уставшие женщины делали вид, что им очень интересно стонать в голос и совсем не больно стирать колени об грязный пол. Николаю так не хотелось. Николаю вообще хотелось по большей части то ли накраситься, то ли повеситься. Накраситься было опасно, вешаться – неудобно как-то, олимпиада районная скоро, рассчитывают. Быть пидором – вещь сложная. Вот такой вот партийный лозунг. Но если не говорить об этом, есть шанс на жизнь. Николай не говорил, не говорил, а потом в канун его семнадцатого дня рождения мать ушла к соседке. Задержалась допоздна. Ну и потянулась рука именинника сама собой сначала к серванту с бутылкой коньяку внутри, а потом – к материнской помаде. Дешёвой, блестящей – такой красятся продавщицы перед тем, как взвесить тебе двести грамм колбасы. Но Николай заворожено уставился на флакончик и понял, что вот сейчас обратного пути не останется никакого. Выбор был сделан. В пользу того, что прямо сейчас солидный, успешный властелин махинаций, как сорока, тайком перебирает оставленные на столе флакончики. Имеет право. Он деньги на их закупку зарабатывает, в конце концов, пока остальные глазами хлопают. Ну не хватит теней какой-нибудь актрисульке, что она сделает, ресницы ему вырвет? Коля со вздохом садится напротив зеркала, проводя кончиками пальцев по лицу. Лицо как лицо. Палка-палка-огуречик – вот и вышел человечек с синдромом вечного двигателя в жопе. При должном освещении, наверняка, красиво смотрится – Коля, когда только обосновывался в столице, в клубах пару раз именно на морду цеплял всяких солидных дяденек на руководящих постах. Не из желания пойти в содержанки. Просто был строгий недвижимый типаж. Чтоб его. Николай щёлкает встроенной в раму зеркала лампочкой. Помада не такая, как тогда была в Челябинске. Красная. Ярко-красная, на губы ложится идеально и совсем не мажется – Николая это бесит. Он по возрасту, конечно, от Лолиты за тысячу миль, а к Гумберту всё ближе подбирается, но никто не мешает культовый кадр повторить. Большим пальцем размазать помаду, посмотреть в зеркало, как в камеру. Лучше бы не самому, а. Лучше бы чужой большой палец испортил весь марафет. И чтоб за подбородок держали, не давали вертеться. Эх. Подводка – под водкой. Николай трезвый, но с придуманного каламбура хихикает. Стрелки, неожиданно, получаются почти ровными. Господи, ну то ли кокаинетка, то ли сейчас поедет первым рейсом в Амстердам. Давно, кстати, не был. Пора в отпуск. Или на тот свет. Вон, шея вся в холодном поту. Зиночка, кажется, так же подводит глаза. Ну и чем она лучше, что её у стенок Кирилл зажимал, а Николая – ни разу, а? Волосы совсем растрепались и прилипли ко лбу. У себя дома люди, когда им жарко, переодеваются во что-нибудь поудобней. Николай живёт на работе и штаны меняет на капроновые колготки. Обыкновенные. Нет, стоящие, как половина оклада, но у Николая много способов жить не на одну белую зарплату, слава тебе господи. Сидели, к слову, хорошо. Ноги облегали так, что снова приходилось думать про мистера Икс и его смешное трико. Николай оперетты терпеть не мог, предпочитал мюзиклы – и демонстративно насвистывал поппури из самых раздражающих номеров у Кирилла над ухом при любой удачной возможности. Видок получался тот ещё, конечно. Колготки эти, скинутый пиджак, расстёгнутая на груди рубашка. Николай задумывается – и стягивает часы. Времени полно. – Видела бы тебя сейчас мама, – хмыкает вслух Николай, скептически самому себе подмигивая. Отражение неприятно лыбится, и перед тем, как достать из портфеля юбку, Николай показывает ему – совсем по-молодёжному! – средний палец. Надо быть ближе к подрастающему поколению. Юбку, как у Аньки, он купил, когда ему стукнуло тридцать восемь – запоздалая мечта принесла почти столько же радости. Ну, не совсем как у Аньки. Эта благородно закрывала колени, а на бедре красовался такой разрез, за который в школе разорвали бы и лицо, и выходящий из употребления партбилет родителей. Когда Николай на кассе сказал, мол, жене беру, размер найдите такой же, как на меня, продавец ему подмигнул. Впрочем, нельзя исключать простой нервный тик. Обычная реакция у всех, кто в одном помещении с Николаем находится. Такая же, как истерика и желание запросить дипломатическое убежище. Николай цокает языком, поняв, что юбку надо было брать на размер больше. Застегнулась, конечно, упрямство всегда окупается. Но обтягивает до неприличия, даже не задерёшь толком. Впрочем, и некому. – Николай Васильевич? На небе не раздались раскаты грома. И под землю Николай не провалился. А жаль. Другой участи тот, кто забыл запереть дверь изнутри, не заслуживает. Идиот. – А? – несмело интересуется Николай. Ну мало ли. Ну, может, не Кирилл. Ну пожалуйста. Вон, от страха уже одни гласные в лексиконе остались. – Коля, тут правда ты? Я свет включу? – А-а. – Это «нет?». – А. – Коля, езжай-ка ты в следующем месяце на курсы повышения квалификации. Алфавит повторять. Кирилл безжалостно щёлкает выключателем и Коля зажмуривается сначала от яркого света, а потом от осознания ситуации. Кирилл, впрочем, синхронизируется. Сначала зажмуривается, потом шокированно промаргивается, а потом быстренько вырубает всё обратно. – Я допился? – интересуется Кирилл, нарушая тишину первым. Герой нашёлся. – Тебе, дорогой коллега, было мало являться мне наяву и ты решил стать моей белой горячкой? – Конечно, – нервно сглотнув, отзывается Коля, прикидывая, можно ли раствориться в ночной тьме, сиганув через окно. – Чтоб напомнить, что ты мне пять тысяч торчишь. – Долларов? – Нет, пока рублей. Николай мысленно готовится к любому исходу. Что в глаз пропишут, например. Нет, тут, конечно, телевидение. Геев находят в капусте пачками. Но когда всю жизнь боишься помереть, избитым за гаражами, рефлекторно стоишь трясёшься. Привычка русского ребёнка. Или что Кирилл уйдёт молча – тоже рабочая тактика. Если я буду это игнорировать, оно исчезнет, все дела. Коля так игнорировал проблемы с давлением и то, что дома давным-давно сломалась раковина, а чинить некогда. Но Кирилл остаётся. И, во избежание побега особо опасных элементов, хватает этих элементов за подбородок. Мечты сбываются, блять. Давно у них "Газпром" рекламу не заказывал. – Коля, – Кирилл такой спокойный, что Коля даже возмущаться начинает. Может, в глаз ему плюнуть, чтоб разозлился? Хоть повеселиться получится перед кончиной. – Ты чего? – А ты чего? – торопливо идёт по еврейской тактике парирования вопросом вопросов Николай. – Ты дома должен быть уже часа два. – Как и ты, - рука с подбородка никуда не девается. – Ты не подумай, это не этот… Как его, слово новое, мудрёное? – Харассмент? – Харрасмент. Что б я без тебя делал. Воцарившаяся тишина почему-то перестаёт быть неловкой. Такое ощущение, как будто Кириллу действительно интересно, как Николай накрашен. А Николаю интересно, что Кириллу интересно. Вот и стоят. – Нравится? – Я бы другой оттенок помады взял. – Да ты бы и в рот взял. Кирилл нехотя отводит руку. Николай её перехватывает. Как летят на пол флакончики, Николай уследить не успевает. Только зловредно хихикает, думая, что Кирилл потом сам будет придумывать оправдания хаосу. И, опершись локтями на освободившееся пространство, чувствует тёплые пальцы на внутренней стороне бедра. Благослови богиня праймтайма дизайнера, разрез заделавшего. – Это тебя так завела моя схожесть с Зиночкой? – в такой момент язвить занятие для избранных, конечно, но Николай даром что без шрама в виде молнии на лбу. – Или то, что меня можно спутать с женщиной бальзаковского возраста? – Меня ты за… ебал, – абсолютно серьёзным тоном шипит Николаю на ухо Кирилл. – Ты у меня в печёнках сидишь. А заводишь, между прочим, сам по себе. Таким, какой есть. – Как-то по-пидорски. – Коль, не жужжи, а, ну твою дивизию! Николай хохочет, а в следующую секунду слышит треск ткани. Юбка. Разреза товарищу генеральному мало, он основательно решил пойти на штурм и полный разгром. – О, должен уже не пять тысяч, а десять, –невозмутимо шепчет Николай, а потом закрывает глаза, потому что с пуговицами на рубашке пусть Кирилл тоже сам возится. Если попортит – выставленный счёт составит пятнашечку. Деньги в хозяйстве всегда пригодятся.