Хенд-фетишизм

И Мори сжимает и поглаживает по дистальной фаланге, учтиво клонив голову в бок. Когда два столь влиятельных человека, согласитесь, управляющий Портовой Мафии и Детективным агенством безмерно уж были в почете, смогли вытянуть время, что бы вот так высиживаться во временном доме Огая, многие подумали бы что уж точно не для того, что бы тереться пальцами. Но эта привычка прижилась к ним уже давно: не сосчитать сколько вечеров они так посиживали время от времени. Кажется в первый раз, при такой просьбе врача, Юкичи взглянул на него, как на безумца: было в этом что-то за гранью понимания души доктора; и не был похож Мори на человека, который нуждается в таком. Врач ластится: ведет от средней фаланги указательного до головчатой кости; заломив губы в совсем тоненькую нить, легко, почти невесомо касается пястной кости. Началось это, как было сказано, давно: много воды утекло между прочим с тех времен. Фукудзава даже, помнится, отдергивал руку, хотя потом и прямо извинялся; Огая это веселило. Но конечно–хотя Мори никогда не говорил этого вслух–депривацию* он в каком-то роде испытывал. И действительно: мужчина был зависим от кисти Юкичи, как будто это было его ежедневной потребностью. Рука мастера боевых искусств была твердой: для врача и вовсе хмельной, дурманящей, и пьянила его не хуже крепкого алкоголя; она была изумительно изящной, соблазняла Огая. Неподдельно неповторимой, аутентичной. Фукудзава сидел молча, впрочем, как всегда. Тем не менее, расслаблено: может даже иногда мог сам подставить свою конечность удобней. Иногда прикрывал глаза и, расслабляя спину на кресле, мог даже быть в состоянии полудремы. Мори это казалось очаровательным. Когда доктор сражался с Юкичи, он не мог ни испытывать восторг: бесподобная, прелестная рука старого друга, была словно напитана решимостью самого человека, который ею обладал. Мелкими, почти незаметными, да что там, никем не рассматриваемыми, кроме конечно самого Мори, шрамами, он дурманил только больше. Огай наглеет: мычит нецелесообразно, сводит задумчиво, театрально брови и вылизывает пересохшие, потресканные губы. Ведет концом носа по внутренней стороне ладони, ходит взглядом по комнате: просидели они здесь до мрачности долго; за окном уже светлеет и некоторые вещи стали четче при свете. Доктор с хитрецой ползет: утомляюще дышит на кожу Фукудзавы, все так же разминая фаланги. Мечник намек просек: раскрыл глаза, но в чертах лица не поменялся, лишь пристально впился взглядом в макушку отца всея Мафии. Тот плелся, оставляя еле чувственными движениями поток мурашек. И легонько кусает палец неожиданно: хотя, впрочем, нечто такое от него можно было получить. Огай же проходит зубами по всей длине кисти: иногда высовывает кончик языка и проходит уже с ним, давя акулий оскал. И своими врачебными, бледными губами целует кончики пальцев, костяшки. Восполняющую удовлетворенность он испытывает четко и в тише, глубине, смотрит томно в ответ Фукудзаве. Тот только фырчит: привык же. Мори глядит сощурено: вовсе не потому что свет слепит его зрение; да и в гостевой горит всего свеча. Заламывается, прогибается над стальной фигурой Серебреного волка и смешливо хрюкает, вспоминая забавное прозвище. Свой вес он держал коленями, оперевшись об деревяшку которая была подкладкой кресла среди толстого слоя пуха внутри. Руки Юкичи он все так же держит: сцепляет их пальцы почти замертво, и ими же надавливает на грудную клетку уже вздохнувшего директора Агенства. Фукудзава устало сутулится, его светлые густые, почти колкие как иголки, волосы падают еще ниже, прямо на глаза, когда он сгибается ближе: почти утыкается головой на плечо врача. Тело его обмякшее, будто поддалось на чары сонных мраков комнаты. Но держит мысли ясными: мало ли что и как придет в голову столько отвратительного черта, как Мори-доно. Бедра директора придавливают тяжелым весом: Юкичи боковым зрением глядит на сидящего на нем мужчину. Тот в свою очередь по-хозяйски рассиживается на чужих ногах: спёрто вздыхает и липким мёдом мычит; и все рассматривает и рассматривает кисть, вылизывая, расцеловывая пальцы. Послышался босой топот пяток и чей-то раздражительный, ворчливый тон. Дверь отворилась режущем слух скрипом и маленькая девочка сокрушено на них посмотрела, кривя брови. — Вы… – Элис давится воздухом и зло шипит. – Вы чем тут вообще занимаетесь?!