Лучшее из худших воспоминаний

Кроки Бой никогда не считал себя хорошим человеком и уж точно никогда не гордился своим образом жизни, признавая, что за свои двадцать четыре полных года своей жизни натворил много всякого дерьма, пока не взялся за ум. Если, конечно, его теперешнее существование можно назвать «взялся за ум». И, вроде бы, охладевшая к серым стенам города и воздуху, наполовину состоящему из отчаяния, душа даже не то, что бы была совершенно безразличной, но парень никогда не сокрушался из-за того, что делал в своей жизни. Просто не было этой всепоглощающей вины за содеянное, о которой так много пишут поэты, коих их «прекрасные профессора» заставляли его учить в прошлом универе. Но… Всё же было кое-что, что заставляло холодную ядовитую хулиганскую усмешку сползти с лица, оголяя такую неприятную пустоту, тяжёлую, словно чугунный слиток, мешаюшую спокойно дышать и засыпать ночами без трёх, выкуренных до самого фильтра, сигарет. И нет, это не очередная из миллионов сожалений о неразделённой любви, нет. Реальность была куда менее красочной и красивой, нежели истории в глупых телеграмм-каналах с накрученными подписчиками или (тем более!) в книгах. Тот случай был построен не на светлых чувствах, он стал самым прекрасным примером человеческого безразличия, беспричинной жестокости и того, насколько их мир погряз в пучине дерьма, раз с каждым днём все глубже тонет в них, будто со стороны смотря на всеобщий человеческий геноцид. Эта ситуация была завязана на наркотиках, плохой компании, зависимостях, беспорядочной жизни и… клетчатой худи?! Подождите-ка… Взгляд голубых глаз выцепил из толпы студентов такую непривычно яркую, клетчатую, словно шахматная доска, толстовку. И, стоило на долю секунды прикрыть глаза, моргая, как это видение исчезло, скрылось в потоке разнообразной одежды, будто и не было его вовсе, будто это лишь отголоски того рокового дня, когда он решил поменять свой образ жизни, уходя от бьющегося в конвульсиях маленького тела, ведомый грубым «Пошли» из уст своего одногруппника. Не веря своим глазам, Бой начал оглядывать переполненную голодными студентами столовую его нового универа, куда его с таким трудом определила мать, окончательно уставшая от многочисленных прогулов сына и уже… Пятого исключения. Да, это был уже шестой университет, с уклоном в филологию, кажется — Кроки совсем не знал, куда в этот раз его привела жизнь, да и думать об этом совсем не хотелось, когда рот судорожно хватал воздух, а глаза выискивали ту мимолётную худи. Просто для того, что бы убедиться, что бы иметь хоть малейший шанс сегодня заснуть без сонного паралича и ненависти к собственному существованию. Когда взгляд все же пал на такую интересующую его личность, тело непроизвольно пробила мелкая дрожь. Все те же карие глаза, едва ли блестящие от света холодных ламп, та же маска, та же худи. За пять лет поменялись лишь рост и причёска, но они и так выдавали парню выжженного в памяти мальчика, который в детстве попал не в ту компанию. Подойдя к столу, поправляя рукав забавной пижамы в виде крокодила, Кроки первые несколько секунд не мог даже подобрать слова, да и, черт бы побрал, даже не знал, зачем ему это. Но отступать было поздно уже в момент, когда он просто подошёл к этому злочасному столу, так что, усмехнувшись с безмолвной иронией, парень поставил перед собой стакан латте из кофейного автомата и начал говорить, впервые замечая, как собственный прокуренный голос режет слух. — Здравствуй. Как дела, Мэйки? — с доброй усмешкой поинтересовался он, заставляя собеседника и поднять взгляд от тусклого экрана дешёвого смартфона, где было открыто приложение «заметки», наполненное просто огромным объемом текста. Впрочем, Кроки не обратил на это особого внимания, в предвкушении смотря на чужую реакцию. Узнает? Пошлёт? Сбежит? Слишком много вариантов и все звонким невидимым молоточком бьют по черепной коробке. — А? Здравствуйте… — неуверенно ответил тот, скромно и ненавязчиво рассматривая лицо, так неожиданно ворвавшегося в его умиротворённую тишину, собеседника. Его острые скулы казались парню до боли, до пропущенного сердцем удара, знакомыми и вызывали необъяснимое недоверие к этой полуулыбке-полуусмешке, что растягивала бледные, тонкие, искусанные к чёрту, губы. Она казалась чересчур фальшивой, будто мышцы лица давно отвыкли от искренней радости и улыбка давалась с огромным трудом. Да и сам 24-летний парень, скрывающий глаза за солнцезащитными очками в помещении и одетый в нелепое, явно маловатое для мертвенно-худощавого тела, кигуруми крокодила, не особо-то вызывал доверие. Он выглядел, как обдолбанный наркоман, а с этой темой Лав был как-то слишком уж знаком, но наполненные добротой глаза никогда не могли никому отказать — Мы знакомы? — неуверенно поинтересовался парень, прерывая затянувшееся молчание, заглушающее своей пустотой даже гул голодных студентов и их громкие голоса. — Извините за невежество, но… Кто вы? — вежливо продолжил он, замечая, как странный собеседник шумно выдыхает, услышав вопрос. — М? А, да, мы когда-то довольно много общались, Хотя, уверен, что моё существование тебе всё ещё противно. — слегка иронично усмехнувшись, Бой неуверенным, чересчур резким и обрывистым движением снял с когда-то сломанного и неправильно сросшегося носа чёрные очки, своими чистыми голубыми глазами заглядывая в чужие, наблюдая за резко расширившимися зрачками. — Узнал, небось, да? — прикусив губу, Кроки откинулся на стул, скрывая выжидающее взволнованное лицо за бумажным стаканчиком кофе, внимательно смотря за каждым действием собеседника. Вот он инстинктивно обнял себя руками за плечи и с неверием смотрит на такое знакомое лицо, вызывающее некую фантомные боли во всем теле, точечные и ноющие, будто от игл, будто от инъекции. — Т-ты… — срываясь на надломленный шепот, выдыхает он, пытаясь отогнать навязчивые воспоминания пятилетней давности, где это лицо было лучшим из худших воспоминаний и худшим из того, что он мог встретить сейчас, когда всё наладилось — ты ведь… — увидев согласное выражение чужих глаз, Мейк едва ли не задохнулся, поперхнувшись воздухом — тот парень… Галат…

***

Серые унылые стены заброшенного лектория, недостроенного в своё время из-за финансовых проблем университета, давили на сознание, но привыкший к такому бесцветному миру Владимир Галат, казалось, даже не замечал гнетущую атмосферу, блуждая мутным взглядом по захламлённому битым стеклом и разными последствиями питерской жизни полу, то и дело натыкаясь голубыми глазами на маленькие пустые баночки и иглы, покрытые кровью от беспорядочных инъекций. Наркотики были своеобразной болезнью их прогнившего общества, которая убивала не только тело, но и психику, да даже личности. Вова, как бы ни было иронично осознавать, не по наслышке знал о онемевших из-за неправильной инъекции мышцах, о ломке из-за отсутствия новой жгучей жидкости в расширенных, выпирающих на теле больного дистрофией Галата, венах. Будучи зависимым от психотропных веществ, он стал чуть ли не рабом своего диллера-однокурсника, выполняя за него всю грязную и опасную работу, встречая заказчиков, пока сам Рома сидел немного дальше, ожидая проверенного, на засаду, покупателя. Так было и сейчас — Рома отдыхает в безопасности, а Вова ждёт клиента. Возможно, последнего до того, как он будет одет в тюремную робу Осуждённый по статье о распространении наркотиков. Ждал уже без страха, как в первый раз, а с абсолютно бесстрастным выражением лица, выпуская изо рта сизый табачный дым, лениво размыкая тонкие, мертвенно-бледные губы, с особым извращением медленно убивая себя изнутри зависимостями и полным безразличием к своей судьбе. Да, первое время ему было противно от самого себя, но с каждым днём он просто меньше задумывался над этим, а главной целью в жизни было заработать на новую, такую необходимую, для Вовы, дозу. Всё остальное на фоне этой тупой необходимости меркло, теряло значимость и краски в черно-белом, узком спектре потухших, уже давно не блещущих искрами страсти, эмоций. Тишину мёртвого здания нарушили тихие, лёгкие, неуверенные шаги. Лёгкие, будто бы вылетающие из-под ног ребёнка или уж слишком худого подростка, едва ли удивляя парня, который, кажется, даже не повёл бровью, переведя взгляд на выход с лестничной площадки на этаж, даже не потрудившись пойти навстречу, всё так же неподвижно ожидая того, кто повёлся на смазливое, заштукатуренное дорогой тоналкой, лицо. На лицо, которое, кстати, ехидно блестело глазами, в предвкушении уходя наверх. Кажется, он хотел заинтриговать Вову, но тот лишь холодно посмотрел в сторону Ромы, зажигая спичку о шершавый черкаш и подкуривая красный Честер, ведь в ближайшем, от его дома, магазине закончились пачки привычного Филлип Морриса, а ни на какие более-менее крепкие сигареты, кроме этой дряни, не хватало, потому приходилось довольствоваться тем, что было. Выбирать не приходилось. В удивление… Нет, скорее в лёгкий ступор впал Вова, когда из пустого кирпичного проёма где-то на уровне его груди, показалась макушка, укрытая густой шапкой каштановых волос. Но удивительным было не это — буквально спустя секунду следом за головой на этаж неуверенным шагом зашёл парень лет двенадцати на вид. Ну, максимум тринадцати, и то – с натяжкой. Лицо было необычаянно бледным, почти таким же, как и, собственно, у самого Галата, хоть, честно говоря, откровенно не дотягивал по своей болезненности до того оттенка, который подарили студенту анорексия, наркотики и постоянное безразличие к собственной судьбе. Хотя, казалось бы, каким боком последнее касается цвета кожи?.. — Что ты тут делаешь, мальчик? — разорвал тишину хриплый голос Вовы, который с неохотой превозмог ком в горле, неизменно сопровождавший каждую затяжку с самой первой его сигареты. Тот же, явно не заметив сливающегося со стеной парня, дёрнулся от неожиданности. Маленькое тельце сжалось, что было довольно заметно за тонкой клетчатой тканью толстовки. Его испуганный взгляд карих глаз начал бегать по помещению в поиске источника звука, пока не остановился на болезненно худом лице, не выражающем ни одной хоть мало-мальской яркой эмоции. В глазах едва ли горело лёгкое удивление, да и то угасало в извечном безразличии серых стен, уступая место тусклому, едва ли различимому недовольству — на задворках сознания его всё ещё тревожила мысль, что задумал его одногруппник по отношению к этому малышу. А уж поверьте, Галат слишком хорошо знает своего диллера, этот аморальный человек так и хотел весь путь сюда ему показать, что на сегодняшнего клиента у него большие и очень… очень интересные планы. И парня, честно говоря, пугало то, насколько ужасные вещи собирается сотворить Роман с… А, ладно, без разницы. Всё равно его имя потеряется в веренице бесконечного количества сломанных судеб и человеческих жизней, как было всегда. Так будет и в этот раз. — А? И-извините… — несмело начал тот, встречаясь с голубыми, почти серыми, глазами и опуская взгляд в пол, на свои поношенные кроссовки и начиная мять в пальцах низ толстовки, — Я… Я пришёл к Роме… Он сказал, что вы меня встретите. Меня зовут Мэйк… Мэйк Лав. — немного запинаясь, мальчик ёжится под тяжестью чужого внимания и нервно облизывает пересохшие, пухлые, по-детски розовые, губы. Невинный взгляд едва ли поднимается на лицо высокого, для 13-летнего Мейка, парня и где-то отголоском мысли отмечая, насколько неправдоподобно острые скулы украшают его лицо. Будто перед ним стоит не живой человек, а сама смерть, пытающаяся скрыться за ликом парня, «друга» его знакомого. — М… Вот как, — даже не стараясь запомнить услышанное имя, ответил Вова, отталкиваясь от стены и туша докуренную сигарету о стену, едва ли одёргивая себя от того, что бы по привычке оставить себе маленький яркий ожог, один из десятка таких же. Ему, конечно, очень глубоко плевать на психику ребёнка, но он, вроде как решил кинуть самоповреждения – кто-то увидит, так его в психушку сразу отправят, а кому, как не Вове знать, что санитары сделают лишь хуже, а потому из двух зол он бы, искренне говоря, выбрал бы тюрьму и срок внутри неё. Но, наверное, лучше всё-таки на свободе. — Ну, значит, идём к Роме. Будешь отставать, оставлю здесь. Я предупредил — фыркнув, парень повернулся к лестнице, откуда пару минут назад вышел гость, из-за невнимательности врезавшийся худеньким плечом об угол, пачкая серой пыльной штукатуркой рукав непривычно чистой черно-белой клетчатой толстовки, на несколько размеров большей, чем нужно было на самом деле. Яркий белый цвет, квадратами идущий по ткани, рябил в глазах на фоне тусклого здания и боль в зрачках была ещё одной причиной, почему Галат не горел желанием поворачиваться назад и смотреть на этого мальчика. Нет, его, конечно же, совсем не мучала совесть. И он, конечно, не хотел отпустить пацанчика. Да, точно, ни капли. Ну, может, чуть-чуть…

***

Тот день стал роковым для Владимира Галата, как человека, не до конца возненавидившего себя и эту тусклую жизнь. Парень, ещё завидя хищный взгляд одногруппника, не суливший ничего хорошего, едва ли не блеванул от отвращения, моментально заполнившего душу, которая, на удивление, шевельнулась в полумёртвой конвульсии, когда Рома первый раз ввёл в вену невинного мальчика иглу, впрыскивая ему в кровь дозу, дурманящую разум. Вова не думал, что у него ещё есть сочувствие. Каждый день проходил для Галата хуже обычного. Более того — по ночам он блевал не только от ломки или головной боли — его тошнило от самого себя, от его жизни. Каждый день он наблюдал, как мальчик тонет в этом дерьме, как Рома играет с ним, словно с резиновой куклой, вводя в него иглы и оставляя десятки шрамов-точек, которые, впрочем, скоро перекрывались багровыми синяками и кровоподтеками. Да, диллер нашёл забаву в том, что бы насиловать мальчика почти на глазах у Вовы. У Вовы, который, слушая болезненные стоны и жалобные всхлипы мальчика, выкуривал за полчаса целые две, а то и три пачки своего Филлип Морриса и видя, как его одногруппник открыто издевается над мальчиком, унижает его, уничтожает его и себя изнутри, находясь на грани передоза, улыбаясь в глаза Смерти, обещая, что они будут вместе навечно, но в последний момент показывая ей средний палец, хватаясь тонкими слабыми пальцами за подол пышного платья Жизни, обманывая всех и смеясь — он же обманул Смерть, снова обманул, снова обещает и готовит ей подкуп за прощение. Подкуп с каштановой шапкой волос, карими глазами и тонкими, испещреными точками, запястьями. Почему Мэйк не пытался это прекратить? Почему терпел это и раз за разом приходил? Ответ был до ужаса прост: малыш влюбился. Да, этот мальчик просто влюбился в своего беспощадного палача, слепо веря ему и самостоятельно подставляя руку под игру, блестя своими наивными детскими глазами, поддаваясь детской влюбленности и думая, что, наверное, так надо, что так правильно. Ребёнку не было с чем сравнить, он просто был слеп в своей любви и считал, что Рома прав, что он правильно делает, что так ему, Мэйку, и надо. И Галат смотрел на это, перебивая глухие удары сердца звонкими битами в наушниках, закрывая глаза и абстрагируясь от болезненных стонов маленького мальчика, чья жизнь трещала, словно битое стекло на оконной раме привычных заброшек. Хотел ли Вова вешаться? Конечно же нет. Да, чертовски хотел. Впрочем, хотел он этого или нет, было неважно — тошнотворный страх вмешаться перекрывал крупинки сочувствия, что остались в обтянутом кожей черепе. И в момент, когда Галат оставался наедине с собой, весь мир будто преследовал его, осуждал, смотрел своими вездесущими глазами. Да и, что греха таить, Вова понимал это осуждение и сам до внутренностей, до костей чувствовал это, ненавидел себя за каждую затяжку, каждую инъекцию, каждую мимолетную угасающую улыбку искусанных губ, изредка не скрытых маской, и то, по прихоти Романа. Жизнь из бессмысленного существования превратилась в ужасную пытку и всё, к чему русское сердце, казалось, было мертвенно-равнодушным, начало вызывать тревогу и отвращение, что мучила не хуже ломки. Да. Галат жалел себя, жалел, потому что считал жалким. В своей беспомощности он мог только страдать, день за днём чувствуя всё острее, насколько жизнь невыносима. Парень был эгоистом, он хотел, что бы всё это закончилось, что бы лёгкие принимали кислород без рвотных позывов, что бы не грызла вина. Конечно, было бы намного приятнее думать, что он, такой добрый и хороший парень, просто не хочет ломать жизнь маленькому мальчику, но, пускай сочувствие и терзало потёртую душу, вперемешку с ним эгоизм шептал «Хватит… хватит! Пусть это прекратится…» И жизнь действительно была благосклонна к нему, но отнюдь не так, как он бы того хотел. «Пусть это прекратится» — желание довольно расплывчатое, а судьба такое не понимает. Не понимает так же, как и Галат не понимал происходящее, когда за тонкой кирпичной стеной послышался глухой стук и маты от лица Ромы. Нет, он даже не сразу понял, что что-то не так, ведь этот стук мог быть чем угодно: потерей сознания, потеря равновесия из-за прихода, вспышка агрессии от Ромы, из-за которой мальчик был откинут на пол. Это всё было обычными вариантами развития событий и, не смотря на тяжёлый стук под ребрами, Галат не сдвинулся с места, запивая обезболивающее крепким кофе и корчась от спазма, сковавшего стенки желудка. В этот короткий момент он думал о том, что неплохо было бы сходить в киоск и купить сигарет, что бы притупить тошнотворное чувство голода… — Галат, иди сюда — неровным, требовательным тоном позвали его по фамилии. Тяжело выдохнув, парень поставил на кирпичный выступ стакан кофе. — быстрее, эй. — подогнал голос Ромы. Закатив глаза, Вова зашёл в проём, толкая импровизированный засов-деревяшку и… перед его лицом встала картина, от которой сердце, кажется, пропустило удар. — ало, че встал?! Помоги оттащить. — эти слова глухо отдались в ушах, перебивая шум в ушах. — Что… — парень прикусил губу, пытаясь успокоиться: перед его глазами на боку, немного хрипя при вдохе, лежал Мэйк. Казалось бы, ничего необычного, но, стоило подойти чуть ближе, Галат заметил использованный шприц и, присмотревшись к мальчику, увидел полуприкрытые глаза и мелкую конвульсивную дрожь. Не увидев приказа остановиться в глазах однокурсника, Вова присел на корточки и аккуратно повернул маленькое тело за плечо, всматриваясь в чужое лицо и, заметив мелкую мену, идущую изо рта, резко повернулся к Роме, вскидывая голову. Осознание тяжёлой кувалдой ударило по голове, — у него ведь передозировка. Нам срочно нужно вызвать… — Нет. — прервал его диллер, хмуро смотря в голубые глаза свысока. — ты сейчас поможешь мне перетащить его в угол и мы уйдём. Просто уйдём. — Внутри что-то оборвалось, но губы не слушались, сам Вова прото не смог поспорить, боясь, как обычно, вставить и слово поперёк чужому. В этот момент он не просто умер внутри. Он словно падал с высоты пары километров, не имея за спиной парашюта и видя под собой середину океана, без единого острова поблизости. Но его тело на автомате, словно в тумане, послушно перетащило паренька в угол, куда указывал Рома. Он чувствовал, как маленькое тело дрожит у него на руках, корчась в спазмах тошноты, не понимая происходящего, не понимая, кто, куда и зачем его несёт, рефлективно цепляясь пальцами за ткань чужой худи, пытаясь беззвучно неосознанно просить о помощи, о спасении. И, казалось бы, атрофированное сердце Вовы сжималось, обливалось кровью, но парень не мог пересилить себя и прекратить это, эгоистично, но привычно ненавидя себя за всё происходящее. И так же, отчаянно ненавидя себя, он следовал за Ромой, покидая это место, где светлый невинный ребёнок умирал от передозировки наркотиками. Этот день и вся жизнь после этого стали совсем невыносимыми от скорбящего чувства вины…

***

— Т-ты… — срываясь на надломленный шепот, выдыхает он, пытаясь отогнать навязчивые воспоминания пятилетней давности, где это лицо было лучшим из худших воспоминаний и худшим из того, что он мог встретить сейчас, когда всё наладилось — ты ведь… — увидев согласное выражение чужих глаз, Мэйк едва ли не задохнулся, поперхнувшись воздухом — тот парень… Галат… — Прямо в точку. Ха-ха, и все же ме очень грустно. Что ты меня помнишь. — Кроки печально улыбнулся, разводя руки в стороны. — Что?.. Но как… Зачем? — Лав, казалось, не мог дышать, слова сбивались в комочек бормотания. — Хэй, успокойся, мелкий. Я тут случайно, ни в коем случае не намеренно, — он приподнял руки, будто бы сдаваясь. И, спустя короткую паузу, всё же улыбнулся чуть более искренне. — Я рад, что ты живой. Но… Как? Ты же… — сейчас Бой всё же замялся, подбирая слова, но его собеседник сразу понял, что тот имеет ввиду. — Меня нашел один парень и вызвал скорую помощь. — Мейк за несколько лет стал увереннее, но это лицо будто вернуло его в детство, в двенадцать лет, заставляя голос надламываться. Бой на это лишь снисходительно улыбнулся. — Понятно. Я рад, если сейчас всё впорядке… — как только он замолчал, наступило неловкое молчание. Ни один из парней не знал, что сказать, пока Мейк не поднял на него неуверенный взгляд. — Слушай, я могу задать вопрос?.. — Да-да, конечно. — Почему ты хорошо ко мне относился? Повисло неловкое молчание. Пускай неуверенные, но выразительные глаза смотрели вопросительно. Маска, казалось бы приросшая к лицу, была опущена вниз, как знак некой открытости, ранее никогда не присущей парню. — А, ну, — Кроки замялся, уже сам отводя взгляд от этого пристального внимания. — я не хотел, что бы ты страдал, но был слишком слаб для помощи тебе. — Это звучало, как самая глупая отговорка. Но, кажется, у его собеседника особо не было претензий. — Ясно — коротко и немного растерянно ответил тот. — А, кстати. Романа посадили по нескольким статьям — вдруг выдал он после короткого молчания. — мне кажется, ты бы хотел это узнать. — Ого — немного отстраненно откликнулся тот — ну, это хорошо. А ты? — А что я? — непонимающе переспросил Бой. — А твоя жизнь? Тебе досталось? — Ну… Я был в суде свидетелем, а сам отделался условным сроком. — Это хорошо… — Что? — Ничего, прости. Мейк многозначительно пожал плечами. По какой-то причине он никогда не испытывал ненависти и страха конкретно к Вове, ему казалось, что тот совсем не виноват. Конечно, это не оправдывало его перед законом, но в глазах Лава не было причин его ненавидеть. К тому же, с новостью о сроке Романа пришло и облегчение, развеявшее чувство некомфортности рядом с Галатом. Наверное, Валера был прав: парень слишком добр. Однако, этот факт ничего не меняет, ведь доброта не исчезнет по щелчку пальцев. — Слушай, мне... — светлые брови нахмурились в нерешительности, Вова поджал тонкие губы, подбирая слова — мне очень жаль, что с тобой это всё случилось, и я не имею права просить прощения, но я просто… — Я прощаю тебя, — парень через силу выдыхает, понятия не имея, откуда у него решительность на такие сильные и важные слова, пытаясь окончательно отпустить страх, инстинктивно схвативший его несколько минут назад. Помедлив, шатен тянется к своему лицу и тянет приспущенную маску, окончательно её снимая, стараясь расслабиться. Психолог говорил ему отпускать плохое и относиться ко всему проще и Мейк подумал: когда, как не сейчас? — я не злюсь и не ненавижу тебя. Ты хотя бы пытался относиться ко мне по-доброму. Я бы очень хотел, что бы мы встретились при других обстоятельствах, но даже так, я рад, если так можно сказать. — Чему тут радоваться? — непонимающе нахмурился тот, хотя от души будто отлегло, тот огромный валун, мешающий дышать все эти пять лет, будто бы раскрошился и перестал так сильно давить. — Если бы я не встретил тебя, у меня бы не было примера перед глазами. — неловко опустил взгляд Мэйк, нервно облизывая пересохшие губы. — Примера? — Ну… Понимаешь… — было непривычно смотреть на это открытое лицо, вспоминая того закрытого маленького мальчика. Глаза немного метались, и Галат наблюдал за этим с неким интересом — Я видел, что у тебя не лучшая жизнь, но ты продолжал жить. Наверное, странно, но после реабилитации меня это вдохновляло, что бы жить дальше. Слова будто отдались непонятным эхом в голове, проходясь мериадами звёзд внутри закупоренной черепной коробки. Каждый из огоньков засветил мысли, а после выжег на его внутреннем небе непонятный образ, мерцающий приятным светом. Он? Пример? Для того, что бы жить дальше? — Оу… Я тронут, правда. — Галат неожиданно для себя прозвучал немного надломленно. Он… он сам для себя не мог найти смысл жить, но вдохновил другого… Это не укладывалось в мыслях, доставляя смешанные чувства. Воцарилась тишина, вновь давая возможность прийти в себя и переосмыслить для себя что-то. В этот момент Вова вспомнил о существовании своего кофе и сделал глоток. Уже холодный напиток отдался горечью под языком и ближе к гортани. На секунду показалось, будто шатен хочет что-то сказать, но, стоило ему словить взгляд собеседника, это желание улетучилось, заставив ещё подумать. — Знаешь… — сам начал Галат, откидываясь вновь на стул, сбегая от наблюдения чужих глаз — Я бы хотел с тобой общаться. Ну, я имею ввиду, как приятели. — парень чувствовал себя полным дураком, словно он сопливая малолетка. — Я пойму, если не захочешь, но мне нравится с тобой разговаривать. И раньше нравилось. — Я не собираюсь отказываться — покачал головой шатен — Я бы хотел подружиться. — Правда? — Да. Я простил тебя и хотел бы попробовать заново. — улыбнулся он так искренне, что анорексику казалось, что перед ним один миг встало ебаное солнце. Вновь воцарилась тишина. Секундная, а после её прервал их синхронный, пускай и не очень заливистый смех, привлёкший внимание окружающих. Это заставило их затихнуть, улыбаясь. — Ахах, ты будто из бульварной романтики вылез — издав смешок, Галат утёр смешливую слезу и протянул руку — Ну что же. Меня зовут Кроки Бой, будем дружить? — А? — секундное замешательство, а после улыбка озарили угловатое лицо. — Меня зовут Мэйк Лав. Да, давай будем друзьями. — и пожал руку. И в этот момент они оба, наконец, смогли вдохнуть полной грудью.