Я как мама

      Своего отца Айвен не помнил. Точнее, лорда Падму он не видел живым вовсе. Искать сходство между собой и парадным портретом – увольте, мертвецы в фамильных усыпальницах живее, чем форы в мундирах и форессы в вечерних платьях.       Много интереснее находить общее с графом Форкосиганом (сказать по правде, Айвен почти не делает различий между регентом и родным отцом), Грегором (невозможно считать императором парня, который немного старше тебя и который прикрывает ваши с Майлзом задницы), тётей Корделией (она рыжая и вообще бетанка, то есть нормальный человек во всей этой толпе милитаристов) и мамой. От мамы у него и нос, и волосы, и глаза, и умение нравиться всем.       — Я как мама, — восьмилетний Айвен подмигивает своему отражению и пальцем вздергивает нос, — маму тоже все любят.       К четырнадцати годам до Айвена доходит, почему ублюдок Фордариан убил его отца. Считать, спасибо маме, лорд Эйрелу и тёте Корделии, он отлично умеет. А ещё Айвен очень хочет жить. Теперь он понимает, что означают взгляды тех, кто недоволен регентством дяди Эйрела, и что именно скрывается за толстыми и не очень намёками. Их Айвен не слышит демонстративно, но все равно, страх паутиной опутывает все вокруг и даже пробирается в его сны. Какой, какой он по счёту в очереди на престол, пока у Грегора нет своих детей? А чем закончилось правление Юрия Безумного — помнишь? А в чьи руки победители вложили нож, ах да, ты же его видишь каждое утро за завтраком и его же считаешь отцом. Но что будет, если однажды вы окажетесь по разную сторону баррикад? На Барраяре, принц Серг тому пример, отцы не щадят сыновей.       Айвен хорохорится. Пока хорохорится.       С каждым днем ему все страшнее. Каждый день он читает новости и слушает, о чем говорят, но ещё больше — о чём молчат и форы, и их леди, и слуги.       Айвен не хочет быть, как отец. Не хочет умереть и тем всех подвести, не хочет и все тут!       Не хочет быть фором. Не хочет, чтобы Барраяр сожрал его и перемолол кости в пористую белую муку. Но он фор. Он сын своей матери.       — Я как мама, — угрюмо говорит он себе, вгрызаясь в историю права, — хорошо делаю то, чего совсем не хочу.       Мать Айвена — одна из самых блистательных барраярских дам и Хозяйка Дворца — служит в имперской СБ и временами мечтает послать всех темным лесом, сдать сына на год родственникам, а сама прихватить тетю Корделию и сорваться автостопом по Галактике.       До следующей спецоперации или приёма во дворце, где надо работать хозяйкой дома, лучезарно всем улыбаться и делать вежливое лицо.       Майлз — катастрофа ходячая и любимый кузен по совместительству — не выдерживает первым.       — Тебя опять побили или гадость сказали?       И смотрит выжидающе. Майлз ведь тоже умеет наблюдать за людьми. И считает не хуже. Но Майлз не знает, что такое жить и слышать, как часовая стрелка внутри отсчитывает шаги и пятится назад.       Зато Майлз знает, каково жить, когда тебя хотят убить.       И каково это — ломать на ровном месте руку или ногу.       В Майлзе едва пять футов, у него кости хрупкие, как стеклянные игрушки, его за глаза зовут «мутантом, уродом и ошибкой медтехника», но Айвен не знает более умного, веселого и беспощадного человека. Майлз умеет видеть и наблюдать, Айвен — изображает барраярскую народную обувь. Валенок, то есть.       — Ты о чем?       — У тебя лицо кислое, как после зубного. Или после того, как папа конфисковал у тебя всю бетанскую порнушку, а тётя лишила карманных денег за то, что попался.       Айвен икает от смеха. Тогда он впервые в жизни увидел у лорда Эйрела настолько сложное лицо. Мама назвала это «смешанные чувства». Воспоминание даёт силы признаться:       — Мне страшно.       — Мне тоже, — говорит Майлз на полном серьезе. – Но если я сбегу с поля боя, дедушка меня пристрелит и проклянет. Если я раньше не сломаю ногу.       Айвену становится стыдно. У Майлз каждый день – это сражение со всем сразу, а он… напридумывал себе ужасов… да может, не будет больше никаких заговоров. На лорда Эйрела где сядешь, там и слезешь. Да и кто захочет себе такую собачью должность: работать одновременно нянькой, наставником, отцом, верховным главнокомандующим и премьер-министром? Фор может быть эксцентричным маньяком, психом, авантюристом и очередным Форратьером, но дураком? Дураков Барраяр жрет даже быстрее, чем наследников престола и императорских детей. Кстати, о дураках.       — Давай сбежим на рыбалку? — предлагает он Майлзу вопреки собственным правилам. И почти наслаждается видом упавшей челюсти друга, которому и хочется, и колется.       — У нас же планетология…       — Она скучная.       Но это возможность хоть ненадолго сбежать от всевидящего ока коршуна-Ботари и не чувствовать проклятый страх.       — В крайнем случае, скажем, что это я тебя втравил.       — Папа не поверит. Скорее он решит, что это я подбил тебя, как всегда.       — Ничего. Посмотри на мою маму. Я умею убеждать не хуже.       Разумеется, с рыбалки они возвращаются мокрые и грязные: лодка под ними даёт течь прямо на середине реки. Уже на берегу, когда все позади, на ровном месте Майлз ухитряется сломать ключицу. Конечно, им попадает. Неделя домашнего ареста, никакого сладкого и карманных денег. Уши после учения графа Петра Форкосигана болят ещё долго. Но зато уходит чувство страха.       «Я как мама, — думает Айвен почти с гордостью, — могу извлечь пользу даже из откровенного провала!»       И вовсе он не маменькин сынок, а мамин сын!       К двадцати четырём годам Айвен сыт большой политикой по горло. Он относится к ней как к навязчивой поклоннице, или, скорее, как матушка к скучному, но пожилому родственнику, валяет дурака, крутит романы, но не переступает границ дозволенного. Он для этого слишком фор.       Айвен хочет просто жить. Без этих ваших подковерных игр и постельных альянсов. Это у Майлза с политикой великая любовь и полная взаимность, Айвену хватит и платонических отношений. Он делает все, чтобы его, бабника и гуляку, не воспринимали всерьёз.       В миг, когда маска почти прирастает, да что там, становится неотличимой от лица, все летит вверх дном. Дно, да что там, днище, зовут Байерли Форратьер, у него наглые глаза и красивые губы. Самому Айвену море по колено.       — Я как мама, — мрачно думает Айвен, когда находит в себе силы оторваться, — связался с самым неподходящим парнем на всем Барраяре.       Интересно, что хуже: связаться с безопасником или с Форратьером?       Наверное, все же с Форратьером.       К слову, работают эти двое в одной конторе.       Утром Бай ничего не помнит. Они достаточно набрались в честь окончания дела, чтобы списать все на галлюцинации и пьяные сны. Не настолько Айвен Форпатрил скотина, чтобы пользоваться чужой беспомощностью. Даже если Бай сам при этом вешается на шею, лезет под мундир и попутно рассказывает как, будь его воля, он бы Айвена трахнул на ближайшем столе. Айвен на этого придурка не в обиде, и даже не чувствует себя оскорбленным, но ещё долго пугает сослуживцев смехом на ровном месте.       В четвёртый раз Айвен поминает свое сходство с матушкой в тот день, когда представляет молодую супругу всему семейству.       — Не переживай, — говорит он Теж, прежде чем протянуть ей руку, — мы на Барраяре дикие форы, но с нами весело. Тебе у нас понравится.       — Догадываюсь, — Теж кладет свою ладонь в его, — точнее, предвкушаю. Неужели твои родичи настолько страшные?       Ты можешь бежать от большой политики сколько угодно. Беда в том, что она тебя догонит. И расскажет, как сильно ты ей небезразличен.       Что ещё хуже: она влезет в твою семейную жизнь.       Теж, конечно, хрупкий джексонианский цветок, но закваска у неё вполне себе цетская. Ладно, ладно, неизбежные скандалы в высшем свете надо просто пережить.       Пережить, он сказал, а не накручивать себя!       Скандал неизбежно будет, а фор-перечницы и фор-кошёлки орут всегда! И ценности им оскорбляют тоже всегда, смирись.       Это Барраяр, детка. Он всегда такой. Ничего, что ты здесь родился, да?       Но Теж это же не объяснишь. Теж ведь им всем вломит, а после скажет, что так и было.       Ой, мама! Можно не сейчас?       — Это все цетская пропаганда. В жизни они намного хуже. Идём.       «Я как мама, — думает Айвен, увидев обалдевшие лица родных, — приключения находят меня сами. И не то, чтобы я был против».       В конце концов, Айвен и сын своего отца тоже. Ему точно не грозит смерть от скуки.