В самый темный час

Заблудиться в извилистых кишках “Камп Ноу” было проще простого. Бесконечные коридоры ветвились, раздваивались, скалились рядами одинаковых дверей и облезлыми постерами с фото молодого Месси. Антуан, помоги ему бог, так и не научился любить этот стадион. Старый добрый “Висенте Кальдерон” вмещал вполовину меньше народу, и внутренних помещений в нем было не так уж много. Антуан знал там каждую подсобку. Там ему не нужно было блуждать в поисках уединения, он знал, куда идти. В опустевшем зале для пресс-конференций еще стояли передвижные стенды с логотипами спонсоров, но микрофоны уже убрали. Поняв, где находится, Антуан мысленно выругался. И как это только он сюда забрел, шел же вроде в другую сторону. Хорошо, что все участники уже свалили: меньше всего ему хотелось сейчас столкнуться с Сетьеном и тем более отвечать на каверзные вопросы прореаловских журналистов. За спиной в коридоре раздался звук открывающейся двери. Антуан вздрогнул – ему-то казалось, что поблизости никого нет, – и обернулся. Из помещения напротив, двумя дверями левее, которое, кажется, было – прости, господи – мужским туалетом, вышел, вытирая бумажным полотенцем мокрые руки, не кто иной, как Диего Симеоне. Антуан почувствовал, что заливается краской. Мизансцена – лучше не придумаешь, вот же свела нелегкая! Симеоне был последний, после Сетьена, человек, которого он хотел сейчас видеть. Говорить о сегодняшним матче с бывшим тренером было ничуть не приятней, чем с марковскими щелкоперами. По правде говоря, если бы ему дали возможность выбрать, Антуан предпочел бы их. Недооформившаяся мысль нырнуть обратно в конференц-зал и закрыть за собой дверь растаяла так же быстро, как и появилась: Симеоне заметил его. – Антонито? – А... э... з-здравствуйте, – пробормотал Антуан. – А я гадал, куда ты запропастился, – с легкой смешинкой в глазах сказал тренер. – Гляжу, Сетьен тут, а тебя нет. Я думал, если вы сцепитесь, ты выйдешь победителем. – Я с ним... еще не разговаривал, – выдавил из себя Антуан. Неужели Симеоне думает, что у него хватит сил попереть против главного тренера, против Месси и всей “Барселоны”? Когда-то он и сам так думал – в первые дни после перехода. Точнее, думал, что переть не придется, что его примут с распростертыми объятиями и все получится сразу, с первого же матча. – Он бы тебя еще после свистка выпустил, – ворчливо продолжал Симеоне, – судей пугать. Блестящая тактика, ничего не скажешь! – Мистер, – прошептал Антуан и запнулся. Ему было мучительно стыдно. За прежнюю браваду, за то, что за весь год собрался позвонить только два раза и не смог выудить из себя ничего, кроме дежурных слов. За то, что бывший тренер увидел его таким – смущенным, униженным, бесполезным. Горло перехватило. Симеоне покачал головой. – С игроками надо уметь работать. На кого ни глянь, у всех регресс, кроме Месси – ну, то особый случай, но в целом! Не доведет это чучело вас до добра. Антуан яростно моргал, стараясь удержать расплывающиеся контуры тренерской фигуры. Знакомое ворчание бередило раны, о которых он успел позабыть. Симеоне проницательно глянул ему в лицо. – Ладно, черт бы с ним. Рад тебя видеть, Антонито, – и раскрыл объятия. Антуан закусил губу и шагнул навстречу, ткнулся лбом тренеру в плечо, как в прежние времена. – Мальчик мой, мальчик, – вздохнул Симеоне. Шершавая рука опустилась Антуану на затылок, взъерошила собранные в пучок мокрые волосы. Знакомый запах наполнил ноздри – при всей внешней импульсивности, в душе Симеоне был на диво консервативен и не менял бренд туалетной воды с тех пор, как Антуан его знал. Воспоминания нахлынули волной и снесли все оборонительные сооружения, которые Антуан успел построить. – Ничего, – приговаривал Симеоне, обнимая его вздрагивающие плечи. – Ничего, бывает. Все пройдет, сынок. Все пройдет... Антуан чувствовал щекой, как черный пиджак тренера намокает от его слез. Давясь мучительными спазмами в горле, он изо всех сил старался взять над собой контроль, но напряжение от проведенного в ожидании матча выплескивалось судорожными толчками, и он ничего не мог с этим поделать. “Простите меня, мистер. Я бы отдал что угодно, чтобы этого года просто не было”. Вскоре на смену отчаянию пришел жгучий стыд. Перестать, немедленно перестать реветь, как девчонка! Антуан шумно втянул в себя влажный воздух. Сделав над собой усилие, отстранился от надежного плеча, вытер рукавом лицо и, не смея поднять на бывшего тренера глаз, буркнул: – Извините. Симеоне тихо хмыкнул. – За что? Эмоции надо выплескивать. Я же сам тебя этому учил. Перед финалом можно и поорать, и побить грушу, говаривал он, прохаживаясь перед полукругом игроков, выстроившихся на тренировочном поле. Главное – не держать в себе и не накручиваться. Антуан тогда считал, что ему это не нужно, он же не малолетняя истеричка, и вспомнил об этих советах уже гораздо позже, в “Барсе”, когда не то что перед финалом – перед каждым матчем желудок скручивало в узлы. – Бесполезно, – пробормотал он. – Со мной все кончено. Я не справился. – Нет, – с неожиданной силой сказал Симеоне. – Нет, нет! Что еще за глупости? Думаешь, этот чудила знает тебя лучше, чем ты сам? Он еще не видел, на что ты способен. “Возьмите меня обратно! Я был неправ, я дурак, я просто хочу домой”. – Тебе нужно послать на хрен его тактические построения и просто быть собой. Помнишь, как в Мадриде? – Вы же меня всегда гоняли за это. – Гонял, – улыбнулся Симеоне. – У нас совсем другая тактика. Но ты всегда забивал, когда хотел, и был лучшим бомбардиром. Стоило того, чтобы поспорить со старым аргентинским хрычом, а? – Я... – У “Барселоны” все иначе – по крайней мере, было, пока не пришел этот любитель шахмат. Там больше свободы, вот и пользуйся ей. Голы придут. Месси? Ну и что – Месси? Помнится, ты говорил, что не собираешься подносить ему снаряды. Антуан еще гуще покраснел, хотя, казалось, это было уже невозможно. – Вот и не подноси, ищи свободные зоны сам. Не надо упираться в эту чертову тики-таку, получаешь мяч – иди вперед. Ты всяко умеешь это получше того пацаненка Де Йонга. Антуан тыльной стороной запястья вытер текущий нос. Господи, как же ему этого не хватало. Сетьен говорил с командой редко, словно боялся сказать что-нибудь не то. В основном, он рисовал построения на бумаге, и даже нудного гика Лангле уже воротило от этих чертовых схем. Тем временем Симеоне осознал, что дает советы чужому игроку и, кажется, слегка смутился. – В общем, ты меня понял. Глупо опускать руки после первого сезона. Соберись, Антонито, тем более, мне сдается, что вашего шахматиста вот-вот попрут. Симеоне одернул пиджак, и Антуан со стыдом отвел глаза от довольно заметного мокрого пятна на плече. – Простите, мистер, я все понимаю. Не знаю, что на меня нашло. – Чепуха, – Симеоне нахмурился, словно тоже устыдившись своего порыва и спеша напустить на себя привычный суровый вид. – Пойдем-ка найдем кого-нибудь. Тебе надо переодеться, а мне уже пора на автобус. Надеюсь, мои там не уехали без меня. Магия скрипучего тренерского голоса подействовала безотказно – Антуан проследовал в указанном ему направлении, чувствуя себя уже не таким разбитым и несчастным. На душе стало спокойно, и теперь он готов был посмотреть в глаза Сетьену, не устроив при этом безобразную драку. Симеоне шел рядом, и, хотя в этом не было никакой необходимости, мягко направлял его, приобнимая за пояс.