Пытаясь подобрать слова

Пытаясь подобрать слова, пишу я эти строки мнимо. Мне довелось понаблюдать за той историей красивой, Когда, влюбившись, оба-двое забыли напрочь о покое, Забыли, что есть мир суровый, где непринятие вокруг Тянуло их в порочный круг. Мне довелось увидеть тихо, как жизнь меняла их так лихо, Что, не заметив и того, шли вместе, как было дано. Глазок была красива дико, Геральт — бездушно молчаливо Своим молчаньем добивал оставшийся меж ними жар, Но те не видели того, что лишь тянуло их на дно. Рук об руку жить научились, сомнения другим сменились, Любовью шумной той, красивой, какую пишут на картинах. В балладах место им дано, в истории отведено, Рассказы есть об этом детям, мечтающим на этом свете Всё то же в реальность претворить, чтоб так же крепко вот любить. И не жалела поэтесса души своей для ведьмака, Всю жизнь она его любила, историю свою вела. Она хотела быть такою, какою видел он другую, Была готова та на всё, чтобы занять своё местцо. Ведьмак не жаловал такую, любил совсем-совсем другую. И нравились ему глаза с оттенком глубины лазури, Любил её чудесный голос, прикосновений её блеск. Хотел он верить, что она, судьбою резко подана, Была собою с ним всегда, ведь он не жаловал иную, Хотел лишь видеть ту, дурную, совсем на голову больную, Раз, выбирая между ним и тысячей других мужчин, Навеки выбрала его и отдалась с душой в темно. Я видела, как он блуждал, как долго-долго размышлял. Я видела, как та, иная, души своей не оставляя, Любила долго, тихо, скромно, готовая хоть жизнь свою Отдать навеки вот ему — простому тому колдуну. Хотела чувствовать его, к прикосновениям влекло. Эсси любила тот прибой, что свёл навеки их покой. Она хотела только верить, что не вверяет себя зверю, Что, не подумав, разорвёт, на части мелкие порвёт. Боялась, что не угодит тогда ему больная та душа, Которую она хотела отдать вот так вот просто, смело. Ведьмак готов был промолчать. Но, дьявол, хотел лишь кричать О том, как жизнь готов отдать, только б её не покидать. В нём не было былого зверя — он не хотел его являть, Готов был даже запирать его под тот замок, Который он, даже хотя, не смог бы разорвать в клочья. Мне довелось увидеть всё. Признание в любви впервые, Как ножны острые, казнили в них былой тот страх, Что сковывал их час под час. Любовь была чиста, красива. Я верила, будь моя сила, не разлучило б их ничто. Ни смерть, ни жизнь, ни глупость мнима. Они любили вечером, обнявшись, видясь изредко, Глядеть на звёзды и считать, сколь упадёт же их в ночи. Когда, влекомые, они, сбившись со счёту, уставали, То так они и засыпали — друг рядом с другом, обнявшись, Самозабвенно позабыв, каким же всё-таки трудом досталась им Минута счастья, позволившая пренебречь делами общими и слечь. Геральт не помнил той любви, заставившей его нести бремя своей тоски. Ведьмак довериться хотел, впервые сердца не жалел, даря ей всё, Что только есть, лишь бы улыбок тех не счесть, которые она, Любя, дарила лишь ему, шутя, что день один, а то другой, И видеть будет их иной. Над тем он лишь смеялся шумно, В глазах лазурных видя мутно оттенок шутки несмешной, но приносившей ей, Дурной, то странное в душе веселье, в которое ведьмак бездумно Влюбился, словно тот юнец, которого застал отец, меняя всё в нём, Под чистую, не оставляя чувствам волю, которой он порой хотел обрадовать Эсси Давен. Я видела, мечтала, знала, что между ними нет разлада. Любил её ведьмак бесшумно, она его — шутливо, нужно. И быть хотели те вдвоём, пока не разлучит их сон. Но сон пришёл уж раньше срока, неся с собой косу острую, Готовую уж под чистую забрать, украсть и унести любовь их в тёмные тиски. Эсси Давен померкла быстро — схватил её мороз капризный, И не желая отдавать, дал ведьмаку время бежать. Не видеть, как она, больная, не в силах залечить те раны, Что ей оставила болезнь, в кошмарных муках умирала. Я знала: Геральт не хотел оставить её для потех той жуткой, Мерзкой той болезни. Он верил — в мире нет тех дел, Способных вдруг его заставить свою любимую оставить. Она померкла на руках, обнявших её как кристалл, Самый на свете драгоценный, который в жизни, да и в смерти, Не смеешь дать в руки бессмертным. Она любила. Так любила, что жизни своей не жалела, Была готова всю себя отдать на волю ведьмака. И он любил. Любил бесшумно. Так сильно, что, хоть верь, хоть нет, Хотел, чтоб смерть его забрала, но ей все жизни даровала, Что есть в запасе у неё, ведь, будь уверен, мой ты друг, Он был совсем, совсем не скуп, когда её дело касалось. Друг в друге молча растворяясь, последние шепча слова, Упала на щеку слеза, своим теплом вдруг согревая Холодный мрамор её грёз, ведущих в мир душистых роз. Эсси так тихо говорила, что Геральту, ещё потом, вдаваясь в думу вечером, Вновь приходилось возвращаться в тот день ужасный и злосчастный, Когда он потерял её. Ведьмак пытался разобраться, но в мысли не хотел вдаваться. Боль навсегда сомкнула сердце, бьющееся в том самом темпе, Чтоб не разбиться от неё. И страшно было вспоминать, Как он боялся прижимать её к себе, чтоб не сломать, Чтоб ран глубоких не оставить. Но дело было всё же в том, Что Эсси более не знала, как крепко руки обнимали, Горящие таким теплом, каким она уж не владела. Но я-то знала те слова, которые та принесла. Она хотела их вложить, чтоб он не думал их забыть. Эсси желала, чтоб он помнил о крепкой их такой любви, Которую они несли. И чтобы верил, что она, судьбою ему подана, Будет блюсти его покой и верить, что найдёт в другой он то же чувство. Тот больной, неудержимый, но уж до ужаса пугливый оттенок чувств, Уже закрытых, навеки ему горьким сном впечатанных, будто станком. Она хотела, чтоб он верил — она откроет ему двери, Лишь только-только отобьют его часы последний срок.