Он

- Капитан, расскажите о вашей первой любви, - юноша с девушкой ожидающе притихли, распахнув глаза с бушующим в них интересом.       Никто не проследил, когда тема разговора успела свернуть в это направление, такое волнующее молодые чувствительные сердца, мучительно осыпающиеся от познания новых эмоций.                   Первая любовь. Осторожная, нащупывающая границы и основы дозволенного, но после этого такая бурная и яркая, словно первого этапа не было вовсе, так рьяно стремящаяся захватить собой все вокруг, обратив самые сильные чувства в ориентир. И также неожиданно обрывающаяся, приводя людей в полное замешательство, в тупик. Первая любовь неосознанно ассоциируется с ранним возрастом, когда в голову так и лезут крышесносные идеи.       Леви замер, сжав в пальцах ободок фарфоровой чашки, с опущенным в неё взглядом. В ней отражался его же взгляд, и никто бы сейчас не прочитал все, что в нём бушует и бьется. Кроме него. Он смог бы прочитать отблеск печальной радости воспоминаний, распростёртую пустошь любви, открытой, как вспаханное поле, но брошенной, засохшей и погибшей, бесконечную тянущую тоску. Наверное, в этот момент в его взгляде было что-то такое, что Леви не доверил бы никому. То самое, что лежит у сердца и с острой болью иногда напоминает о себе. Лицо слабо передернулось подобием лёгкой улыбки. Неслышно вдохнув, он все же вновь нашёл силы дотронуться до того уголка души, к которому боялся прикасаться долгое время. - Он был светом. Он был светом для всех, но именно из-за этого я последовал за ним. Он умел найти надежду в любой кромешной тьме, но только я знал, на какие жертвы он шёл ради этого. Он был особенным... - Леви внезапно понял, что не может подобрать слова, чтобы рассказать о нем. В комнате стало невыносимо тихо, что прерывало только отдалённо доносившиеся звуки и голоса с улицы. По плечам прошёлся сквозняк, пробираясь по шее до мурашек, - ...когда не просиживал всю ночь за своими бумагами, а это он любил даже больше, чем меня. Как засядет вечером, так до утра и не ищи. Только склоняется своей блондинистой головой над свечой и сидит так целыми днями. "На благо человечеству", - как он любил выражаться. Постоянно что-то пытался вычитать, как будто в каждой книжке не писали одно и то же, - Леви фыркнул. Чашку перед собой он уже не видел.       Видел, как подкрадывается тихо к нему сзади и утыкается носом в светлую макушку, что-то мычит о том, что остыла постель, заманивая в отвлекающий манёвр. А затем протягивает руки, чтобы ловко отобрать бумаги со стола и отпрыгнуть, вслух с акцентом читая то, что на них написано. И в итоге оказаться нагло прижатым к стенке, отрезанным от пути к отступлению. Но в этой игре данный путь не интересовал уже никого. - Бывало так, что он мог так взбесить, но при этом оставаться таким чертовски... Любимым. Никто не значил для меня больше, чем он, и он подарил мне смысл моего существования. Мне всегда казалось, и сейчас кажется, что я не заслужил такого человека. До невозможности искренний, - Леви отвёл взгляд на окно, стараясь ни единым вздохом не выдать ту бурю, что затянула его с головой, - его глаза... Часто наводили на меня страх, да, - в мыслях пронеслось, как в то же время они заставляли плавиться почти мгновенно, - а его голос мог заставить целый отряд пойти на смерть. Я точно знаю, он не с этой планеты, но точно весь был моим. И я был его. Только его. Но долг для него был важнее меня, и это был... Правильный выбор.       Прохладное прикосновение потока воздуха возражающе прошлось по тёмной макушке, укрыв плечи своим невесомым объятием. Габи боялась сделать лишний вдох и лишь изредка бросала взгляды на краснеющего Фалько, только бы не спугнуть то, что заставило сильнейшего воина человечества вновь вспыхнуть. Замирать, пытаясь успокоить бьющую изнутри дрожь. Хоть и невыносимо тоскливо, но улыбаться. Леви не произнес его имени. Все равно бы никто не поверил, что это тот самый почтенный тринадцатый командор разведкорпуса Эрвин Смит, который нежно прикасался губами к впалым щекам, так сильно умел заставить сердце трепыхать, нашептывая на ухо важные слова, и знал каждый изгиб тела своего капитана, как карту Парадиза. Который любил Аккермана, правда любил, что осталось глубоким отпечатком на его душе и тут же лёгкой птицой взлетало ввысь. Он напоминал скорее светлый сон, омраченный ужасом беспощадной войны. - Семь лет назад он погиб. А я остался жив. Я остался здесь.