***
У людей всегда куча проблем. Бедность, смерть, геморрой. И каждый из них считает, что его проблемы самые насущные и архиважные. Но глядя на Генри Августа Догерти, можно было подумать, что он человек с самым тяжким крестом на своей спине. Ему, сыну лорда Августа Карла Догерти, зрелому мужчине, что состоит на королевской службе, который всю жизнь жил в достатке, в доме со слугами и окружённый лучшими учителями не повезло родиться в мире, где каждый человек имеет свою родственную душу. Свою судьбу, что предначертана высшими силами самой вселенной. Как найти её? Очень просто. Вселенная подаёт очень конкретный знак. Если один выпивает, второй тоже чувствует опьянение. Что же в этом ужасного? Никто не может дать ответ. «Если ты найдёшь такого человека, то пожизненная пятидесяти процентная скидка на выпивку тебе обеспечена.» — так говорили его сослуживцы. «Если муж пропоица, то жена не будет причитать об этом на каждом углу и мотать полицейских. Она тоже будет вечно ужрата. Они вместе будут валяться в канаве и приносить хлопот порядочным людям.» — так говорил лорд Догерти. «Ты всегда будешь знать, что срочное заседание в палате лордов, ничто иное как пьянка!» — говорила мать Генри — Элеонора Догерти. Только вот слова эти не утешали Генри. Первое сопряжение опьянений родственных душ происходит в двенадцать лет. Сколько детей споили, чтобы установить точный возраст, Генри мог только догадываться. Дети и родители ждут это дату с трепетом и ужасом. Особенно родители. Вдруг повезёт и родственная душа их отпрыска окажется принцессой или принцем, герцогских кровей или хотя-бы из семьи врача. А может и не повезти. И под венец сыну богатых родителей ведут доярку с оспами на руках. Или кривозубый сын конюха становится частью королевской семьи. Люди, конечно, выкрутились из положения, придумав морганатические браки, но осадочек остался. Что-же до страданий Генри? Сегодня было утро вторника, а он уже еле стоял на ногах и это продолжается из года в год. Он не помнит свой выпускной, потому что валялся без сил под воротами Букингемского дворца, под смех одноклассников и укоряющие взгляды учителей. Его первый поцелуй с дочерью молочника был омрачён тем, что он рыгнул девице прямо в губы. Это ещё повезло, что не полоскало, как на другом конце вселенской связи душ. Он не помнит уроков арифметики, истории и философии, потому что начиная с двенадцати лет он приходил на уроки в лучшем случае слегка навеселе, в худшем — в состоянии тяжелейшего опьянения. На крестинах своего брата, он упал в купель, утащив за собой пастора — отца Кинсли. И все вокруг над ним потешались, кроме самого отца Кинсли. Пастор его вообще недолюбливал. Элеонора таскала детей на каждую воскресную службу и на проповеди по средам. А старшенький сынок, каждый раз выдавал что-то новое. Сломает лавку, залезет в хор, растолкав вокалистов и завопит срамную песенку. Стащит причастное вино, чтобы отомстить своей судьбе. С годами, Генри, учился хоть как-то контролировать своё вечно пьяное состояние. На учёбе и службе к нему всегда были снисходительны, но лишь потому, что его отец занимал не последнее место в палате лордов. Терпеть пьяного семь дней в неделю подчинённого никто бы не стал без такой веской причины. Сам же Генри, хватался за моменты зеркальной трезвости. Почитать книжку, чтобы не двоилась в глазах. Проснутся в собственной постели. Увидеть родных трезвыми глазами и убедиться, что они столь же безумны, что и в полном его опьянении. Иногда Догерти младшему казалось, что нет никаких родственных душ, никаких связей на небесах. Просто его родители скрывают от него его же собственную болезнь. Когда у Мари, средней дочери, впервые они увидели порозовевшее лицо и пьяный блеск в глазах, то мать побежала по соседкам с чудесной новостью, а отец без лишних слов открыл подарочную бутылку водки из самой Российской Империи. Когда же сам Генри, пьяный вусмерть не по своей воле помочился на учительский стол в классе, никто бутылок не открывал и с весточкой к подругам не бежал. Его ожидала порка. Пусть не такая сильная как для детей, чьи родители занимали более низшее положение, но всё же порка. И вот сейчас ему двадцать пять. Он проклинает своё рождение, пастора Кинсли, что не мог утопить его в купели ещё младенцем и конечно свою суженную. Когда он её увидит, то если не убьёт, то точно покалечит. Нельзя же так бухать двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И не только бухать. Судя по всему судьба его не гнушалась кокаином, опиумом и прочей дрянью, что можно найти, стоит лишь чуть убраться из центра Лондона. И вот, двадцати пятилетний Генри Догерти, в очередной раз еле шёл в столовую, своего особняка. Толи похмелье, то ли вторая пьянка не давала ногам ступать ровно, а голове думать ясно. Его сестра сидела на подоконнике в окружении двух подруг, няньки младшего брата — Люси и их уборщика Ойны — паренька арапа, что был сыном одной из поварих в их особняке. И конечно, ребята сыпали соль на раны Генри. Говорили о соулмейтах. — Я вчера, после занятий музыкой, вышла в сад и голова закружилась. Я прямо почувствовала что он пьёт. Я думаю, это Эмиль. — Эмиль? Сын посла? Боже правый! — завизжали девушки. — Думаю это надо проверить. В следующий раз, когда родители будут устраивать приём возьми с собой виски и подлей ему. — на влюблённую девочку посыпались советы. — Сама выпей! — завопила сестра Роберта — Мари. Она, не иначе нахваталась этого от матушки. — Так и сделаю. Боже! Интересно. А как ирландцы, или, например русские находят своих возлюбленных? Ну они же пьют алкоголь, вместо чая. — Ты лучше представь как там, откуда я родом! — сказал Ойны. — Там тотальный сухой закон. Мою мать выдали замуж когда ей исполнилось десять, а в двенадцать, когда её впервые увидели пьяной, хотели забросать камнями. Её семья не выдержала позора, но слава Аллаху, не позволила убить свою дочь. Они посадили её на корабль и отправили в Европу. — Ойны, это просто ужасно! — Жестоко! — Бесчеловечно! Девочки причитали и гладили турка по голове. — А ты уже чувствовал его? Опьянение? — Всего два раза. Хотя мне уже шестнадцать. Видимо она из какой-то серьёзный семьи. — А может наоборот? Они настолько бедны, что даже не могут позволить себе выпить? — грустно сказала Мари. — Ой, да сейчас каждый крестьянин гонит себе сам. Поверьте. Так что, скорее всего семья из духовенства. — Да нет! Те пьют как черти, прости господи! Но обещай. Если твоя суженная окажется знатного происхождения, то мы не прекратим общение! — Конечно! Женюсь на графине, но по выходным буду приходить мести за вами крошки! Прямо мечтаю! — толпа разразилась громким смехом, а у Генри от резкого звука сковало лицо. Видимо сегодня, ту, что избрала для него вселенная, посетила мысль пить без сна несколько дней подряд. Вот поэтому Генри ненавидел всё вокруг. Службу, семью, и конечно, того человека, из-за которого у него опять заплетается язык, а пол под ногами пляшет, будто на свадьбе. У отца — Лорда Догерти, вчера был мощный вечерок, так как его мать уже с рассвета рассекала просторы особняка с полотенцем на лбу и бокалом шампанского в руках. Его младший брат, самый маленький представитель Догерти — Юджин, рассекал по полу в гольфах. Он успел стащить приготовленную слугами фуражку старшего брата и портупею, и теперь, с палкой вместо ружья, он воевал со всевозможными врагами Великорбитании. Пусть он знал едва ли первую десятку, в силу возраста, но в атаку он шёл лучше матёрых офицеров, пугая прислугу и родных. — Люси! Юджин до сих пор не умыт, а ты там языком чешешь! Юджин! Дорогой! Маме дурно! Или воюй в другом месте или марш умываться! Генри подумалось, что эта простая фраза, как нельзя лучше характеризует их народ. — Простите леди Догерти! — Люси спрыгнула с подоконника, но всё никак не могла распрощаться. — А у тебя то что? — теребили её подруги за платье. — Не знаю. Но контакт есть. Я пью каждую субботу. И всё. А он пьёт во вторник. Это продолжается уже месяц. А ещё, когда я водила Юджина в парк, мне повстречался выгульщик собак Эшеров. — Боже! Тот высокий! — завизжали девушки. — Да! И он пил из фляги. А я капли в рот не брала, но была пьяненькая. — Главное не тяните. А то будете как мой старший брат! — со знанием дела сказала Мари. — Генри уже двадцать пять! — И он так и не нашёл её? — охнула вся компания. — Не думаю, что это женщина. Так пьют только моряки и бездомные. Шёпоты и пересмешки закончились. Дети разбежались кто куда. Люси повела Юджина умываться, сняв предварительно форму. А Генри сел за стол. Яйцо пашот, чашка чая, свежий ароматный хлеб и газета. Такой завтрак любил его отец. Он сам бы не отказался от кружки портера. — Ничего не говори! — приказала мать. Она сбросила со лба полотенце, выпила бокал залпом и подозвала служанку наполнить его вновь. — Пусть ему будет хуже. Генри ненавидел всё, что связано с этой божественной связью людей через пьянство. Но глядя на своих родителей, нельзя было не уверовать или не завидовать. Когда отец был зол, или уходил на важные совещания, мать подбадривала его бокалом вина или целой бутылкой. Когда они ссорились один из них всегда посылал слугу за виски, вином или шампанским. Они то пользовались возможностью ради своей выгоды, то наоборот в ущерб себе, угождали друг другу. Его мать, с виду покорная и чуткая женщина имела неограниченную власть в доме. А жёсткий и педантичный отец, мог стать любящим и снисходительным. Они идеально дополняли друг друга. Любили друг друга, вызывали зависть и восхищение. Даже не смотря на частые размолвки, заботились друг о друге и проявляли нежность. Но для Генри они были не более чем двумя мудаками. Ведь для друг друга они стали даром. А его родственная душа была — проклятьем. — Пусть нальют мне тоже. — Тебе на службу. — Мама, если вы не заметили, что я уже несколько лет хожу на службу в таком состоянии, если не хуже. — сказал Генри. Он отуплено глядел на тарелку. Перед глазами плясали мутные круги. — Сынок, ты сам не стараешься. — Тяжело стараться, когда ты всю сознательную жизнь пьян в умат! — Не кричи на мать! Элеонора стукнула по столу, подняла полотенце и вернула на голову. Это означало, что разговор закончен. Не притронувшись к завтраку, Генри надел форму и отправился на службу. Она, наверное, была бы, неимоверно скучной без него, Генри — забулдыги по неволе. Каждодневная муштра, бюрократическая беготня с бумагами, смотры и пения гимнов, в которых Генри отличался больше всех, ибо пьянее всех. Войдя в расположение он не нашёл никого. Заняться бумажной работой? Начать уборку? Просто стоять? Да он даже не помнил своих обязанностей. Он просто шёл на дым трубок и запах перегара. — Лорд везунчик! — именно так называл его полковник Гордон. Титул лорда в шутку выдали, благодаря папаше Генри. А везунчиком звали, потому, как чтобы нажраться, он не тратил ни фунта. Над этим можно смеяться ежедневно, ведь всё равно объект насмешек в говно. Но не более. А то может прилететь оплеуха от папаши, через сто инстанций, прямо в голову полковник. Рассказав пару сальных анекдотов, которые они слышали уже все миллионы раз, но всё равно смеялись, полковник перешёл к делу. А именно, помощи Скотланд ярду, в поимке ирландских оппозиционеров и поджигателей. — Эти бобби совсем обленились. Не могут без нас, без армии, поймать пару ирландских ублюдков, с бомбами из дерьма! Знаете, что они могут? — спросил Гордон. Все вытянулись в ожидании ответа. Один лишь Генри, подпиравший стену, предположил: — Ловить проституток. — Именно Догерти! Именно! И то, не всегда. Даже хрупкие полуночницы могут отделать целый патруль. И это не шутка! Буквально, позавчера, дамочки отколотили почки одному, внимание, капитану! У них есть капитаны! Будто они ходят по морям! Но на самом деле, они ходят только под себя. Короче, капитан откинулся вчера в госпитале святого Бартоломью. Но. Родина требует, что мы помогли этим ущербным в выявлении морской контрабанды и ирландских сепаратистов. Ублюдки скоро заставят нас помогать с расследованием грабежа старушки. Понимаете, да? Конченные! А! Чёрт с ним. Выезжаем. Лейтенант Фицжеральд. Вы идёте в доки. Опросить всех, начальство, работников, каждую бездомную собаку! Лейтенант Догерти. На вашей группе паб «Четыре бочки». Те ирландские черти, что не работают, те отдыхают. Именно в этом пабе. Нам нужны допросы, нам нужны аресты. Понесли Вильгельма кони! — крикнул полковник. Он был богат на всяческие выражения. «Понесли Вильгельма кони.» «Кому Патриков день, тому в жопу пень.» «Что король, что королева, мы пиздой накроем левых.» Последняя пользовалась успехом, в эпоху забастовок, попыток революционеров и прочих. Генри никогда не был обременён думами о политике. Он хотел лишь покоя и трезвого разума. Он хотел прочитать газету ясными глазами, о чём бы не говорилось в статье. Тряска в кэбе только усиливала головокружение и опьянение. Соладты не ждали от Генри приказов и напутствий. Не свалился в канаву — уже национальный праздник. Паб, что располагался в пятидесяти ярдах от порта. Его завсегдатаи это ирландские докеры, матросы и проходимцы и английские шлюхи. Вторые разбежались, стоило мужчинам в форме переступить порог. Бармен невозмутимо наливал напитки, с пренебрежением поглядывая в сторону служивых. Посетители же возмутились. Маты, вопли и стулья полетели в военных. Тела ирландцев били об пол. Головы британцев об столы. Но командир отряда — Генри Догерти, не получил ещё не одного удара. Лишь старик, потягивающий скотч, харкнул ему на сапог. Генри шёл к единственному во всём баре человеку, который до сих пор не проявил никакой реакции к англичанам. Молодой парень, с ярко рыжей грубой щетиной, взъерошенными грязными волосами в засаленной робе докера, с тёмными кругами под глазами и кружкой пива в руке. Сколько ударов не звучало за его спиной. Сколько стульев не пролетало над его головой. Он сидел смирно, тянул своё пойло и пел песню: Одни говорят, что дьявола нет, что дьявола нет, что дьявола нет, Что он подох вчера в обед И был зарыт на псарне. Нет, всё не так — другие твердят, — Он жив, как тысячу лет назад. Они говорят, что он солдат Сраной британской армии. Тупой сасанах идёт воевать, туда воевать, сюда воевать. Пускай идёт, а нам плевать, Вы согласитесь, парни! И может быть я слегка поддат, Да что скрывать — я же пьян в умат! Я всё равно не боюсь солдат Сраной британской армии. Догерти шёл тихо и медленно. Но не потому, что был хорошим тактиков и военным. Он шёл так, чтобы не упасть спьяну, запнувшись о чьё-нибудь тело. Рыжий, будто не замечал его, продолжая рьяно петь: Нестройной гурьбой британцы идут, британцы идут, засранцы идут. Их ружья в цель нечасто бьют, И флаги их из марли. Гремит раздолбанный барабан, Шагает за болваном болван. Такой вот бардак и балаган В сраной британской армии. Роберт подошёл в плотную, но не торопился заявлять о себе и производить арест. Он дал рыжему допеть: Блуждал по горам британский отряд, британский отряд, неделю подряд. И там их встретил, говорят, Баран по кличке Барни. Солдаты сильны, но баран сильней, Они смелы, только он смелей… Вот так баран надавал люлей Сраной британской армии. — Ваши документы, мистер. — заплетающимся языков сказал Догерти. Прежде чем ответить, рыжий прикончил свою кружку и Генри пошатнуло. Это то состояние, которое всегда казалось ему пределом. Казалось, что больше, выпить просто невозможно. Что эта доза является фатальной для человека. Но Генри, всё же, продолжал стоять на ватных ногах и пялить в рожу наглого ирландца. — Патрик О`Келли. Работаю грузчиком. — ирланднец протянул свой помятый и грязный документ. — А ты кто такой? — Лей… Лет… Пфф. Нттт… — Генри мог издавать только звуки. Язык превратился в мокрую тяжёлую тряпку. Рыжий проходимец довился в глазах, поэтому Генри приходилось качаться из стороны в стороны, чтобы сфокусироваться на лице. — Лейтенант Генри Догерти! — произнёс Догерти по слогам. — Вы должны проехать с нами на допрос. — каждая буква давалось ему с огромным трудом. Он держался за барную стойку, чтобы не завалиться прямо на грузчика. — Схуяли, офицер? Я простой работяга, я законов не нарушаю. — ответил тот, кто назвался Патриком и отхлебнул из свеженалитого стакана виски. После пива. Генри казалось, что он достаточно пьян. Он едва стоит на ногах, в голове полный хаос уже как десять лет, губы сохнут, язык заплетается, руки не слушаются. Ему думалось, что если его суженная сделает ещё глоток алкоголя — он он может стать последним. Тёплая волна полной потери контроля разлилась по мышцам, венам и прочим органам Генри. Он крепче схватился за бар, и не в силах больше нести букву закона, просто шлёпал сухими губами, гладя в глаза нарушителя. А тот смотрел в ответ. С истинно бухим, безумным прищуром. Это продолжалось достаточно долго. Пара солдат успела получить травмы головы. Несколько ирландских мигрантов были арестованы. А офицер Догерти и грузчик О`Келли всё ещё играли в гляделки. — Вы, — Генри икнул так сильно, что подпрыгнул. — Арестованы. И должны… — Неа. — ухмыльнувшись ответил Патрик, залпом допил стакан, бросил прямо в лицо Генри, а сам пустился бежать. Стакан не разбился о голову и Генри был благодарен этому. Ему понадобилось секунд десять, чтобы понять — его подозреваемый сбежал. У него из-под носа. Генри показалось, что когда грузчик прихлёбывал виски, ему самому становилось всё хуже и всё тяжелее было соображать. Но думать было некогда. Нужно ловить преступника — террориста. Он пел крамольную песню ему в лицо. Он не проявил уважения в офицеру. Он, мать вашу, ирландец. В чём-то он, да виновен. Такую истину Генри подчеркнул из монологов полковника. Он не был фанатом подобных речей, но в вечно опьянённом разуме отпечатывались особенно фанатичные фразы. И не прошло и минуты, как сбив тяжёлый деревянный стул, и едва не упав, Догерти бросился за бандитом. Пришлось бежать через кухню ирландской забегаловки. Он своротил с десяток тарелок, повара и посудомойщицы побили его по спине. Выскочив в переулок, он продолжал погоню, врезаясь в стены и путаясь в сушащемся белье. Ирландец только пятками сверкал, а Генри едва ли мог отличить пакет от уличной кошки. Запнувшись за собственную ногу, он попытался сделать решающий рывок и упал. После чего его накрыла тьма пьяного сна. Скотланд Ярд был противоречивым. С одной стороны это — непутёвые полицаи, которые из кражи собаки раздувают преступление века. С другой стороны — у них высокие потолки. Крепкий горячий чай в кружке на блюдце. И слишком яркое освещение. Лицо саднило после встречи с асфальтом и стаканом. Он неумолимо трезвел. Медленно, но верно. Это состояние он ненавидел. В такие минуты на него навались тяжёлые думы о том, что он так и не встретит свою судьбу. Она просто откинется от цирроза печени через пару тройку лет таких возлияний, а он, не в силах вынести разрыв этой связи начнёт пить сам, опозорит свой род, пропьёт имение, пустит младших сестру и брата по миру, а сам загнётся в подворотне. Пламенные речи полковника, о том, как они ловко арестовали чуть ли не пол Ирландии в этом порту, не помогали. Наоборот нагоняли тоску. Слишком много в них было сравнений с половым актом. «Выебали» «Трахнули» «Засунули по самые яйца». Это была ещё одна больная тема для Генри. Мало того, что ему довелось родиться во времена высоких моральных принципов и пуританских устоев, так ещё, почти все девицы, начитавшись романов и наслушавшись проповедей о родственной душе, считали что мимолётная связь не принесёт столько физического и морального удовольствия, сколько связь с настоящей родственной душой. Конечно, были служанки, что готовы выполнить любой приказ господина и проститутки. Да и из сотни благородных девиц, половина могла оказаться распутницами. Сам Генри был постоянно настолько бухим, что не мог кончить. Либо настолько, что у него просто не вставал. Так что не мало шлюх в борделе, получали денег за выслушивание пьяного бреда Догерти, пока наминали его вялый пенис. Поэтому, кроме чтения, в редкие трезвые минуты Генри любил вздрочнуть. Дома, или на службе. Бежать в бордель было слишком времязатратно. По дороге, он вновь мог сделаться упитым. Вот и прятался он по углам казармы или нужникам. Всё равно, даже если бы его застукали при онанизме, это была бы самая безобидная вещь, что он вытворил. Полковник отдал приказ допрашивать всех и каждого. Вести допрос Генри не умел. На лекциях он либо спал, либо развалившись на стуле, в лохмотину предавался мечтам и песням. Но трезвость его, едва ли продлиться до конча дня и нужно работать. Это отвлечёт от грустных мыслей о собственной дальнейшей судьбе. Генри направился с остальными к камерами, где докеры, изрядно злые и тоже трезвые харкали на пол, бранились и требовали вернуть их на работу. В одной из камер Догерти приметил уже известного ему О`Келли и решил начать с него. Рыжий был в том же состоянии неминуемого отрезвления. Допросные все были уже заняты, а Патрик был в своей камере один, и не дробя, Генри начал с порога. — Ну что, собака сепаратистская, будем признаваться? — Лейтенант Догерти! Голова не болит? — Патрик прильнул к решёткам и Генри мог рассмотреть его получше, когда он не двоился. Парень бы его ровесником. Обветренное лицо, руки работяги, смачный перегар и наглые зелёные глаза. — Вопросы тут задаю я! Ты напал на меня. Ты бросил стакан в лицо английской армии. — Я думал, лицо английской армии более угрожающее. — Шутник? Шутки любишь! Смехуёчки да пиздохаханьки! — Генри не упустил возможность самому использовать крылатые фразы полковника. — В тюрьме будешь шутить! — За что? Я простой портовый грузчик. Зашёл выпить в паб после тяжёлой смены, а тут ворвались вы. Споткнулись о стул и угодили рожей в мой стакан. Вы должны мне пять фунтов, кстати. — Я? — удивился Догерти. Он думал, на своём первом допросе он расколет преступника в первую секунду. Узнает все дворцовые тайны, имена всех ирландских террористов и даже поставщиков опиума в Англию. Но нет. Он ещё и должен остался. — Да. — Ты убегал? — Кто я? — Нет я! — Может и ты. — Зачем ты убегал, если ты обычный работяга, никак не связанный с подрывами и поджогами? — Кто убегал? Ты, по-моему, перепутал. Слова и невинные глаза ирландца были так убедительны, что Догерти встал в ступор. Может он говорит правду. Может сам Догерти ирландский поджигатель, а рыжий за решёткой — сын лорда Догерти. Без бутылки тут не разобраться. — Какие грузы вы принимаете? — Все которые везут! — Взрывчатку? Опий? Мак? Виски из Америки? — Понятия не имею. Вскрывать ящики запрещено. Погрузил, выгрузил. Нам платят, мы таскаем. Говорю же тебе, я ничего не знаю о поджогах. — А кто говорил о поджогах? — Ты! Только что! — А! Точно. Ладно. Но не расслабляйся. Я с тобой не закончил. После блестящего допроса, Генри отправился к полковнику и был рад сообщить, что докеры не в курсе о грузах и нужно получить разрешение на предтаможенное вскрытие. — А ты молодец лорд-везунчик! Пять минут и уже расколол ирлашку! Когда найдёшь свою дамочку, запрети ей пить! Глядишь, генералом станешь! — Спасибо сэр! — Генри был доволен собой. Он был трезв, получил похвалу. А до конца рабочего дня оставался час. Допросы допросами, но перерыв на чай — святое. Генри наливал в блюдечко и дул на горячий напиток, наслаждаясь своим состоянием. Но не долго. Внезапно, стены перед глазами поплыли. Голоса сослуживцев стали неестественными и гулкими. Блюдечко упало на пол, чай пролился на брюки. Цвета стали необычайно яркими, а тело занялось судорогой в жажде движения. Это точно не виски. Это… — Кокаиновый сироп! Ирландцы нажрались сиропа от кашля! — завопил вбежавший без стука надсмотрщик. Сердце Генри ёкнуло. Только не это. Если бы не серотониновый взрыв в его мозгу после сиропа, он бы разрыдался. Он бы упал на пол, как капризный ребёнок, стучал кулаками и вопрошал к потоку: «За что?» Но сиропчик удерживал его от этого не офицерского поступка. Все побежали как камерам. Начался обыск. Ирландцы опять затеяли драку, А пока в одной камере творилась вакханалия. В другой. Патрик О`Келли, что сидел у стены с тёмным флаконом без этикетки затянул Молли Мэллоун. Горячо любимую ирландцами песню, которую даже каждый англичанин знал наизусть. И Генри, в коем плескалась море энергии и веселья, глядя как избивают его товарищей начал подпевать и пританцовывать джигу. Ведь его рабочий день закончился. Остатки наркотического опьянения мягко отпускали. Усталость и боль во всем теле от падения снова вернулись к Генри. Клонило в сон. Радовало лишь то, что он всё ещё трезв. Отец, уже знавший о сегодняшних заслугах старшего сына открыл бутылку коньяка. Налили даже Мари. Чтобы её суженный не расслаблялся. Только малыш Юджин и Генри сидели с чаем. Но Генри был этому рад. Слуги приготовили ему ванну, чтобы смыть кровь и портовую грязь. И расслабившись в воде Генри почти задремал. А потом резко вскочил, расплескав воду на пол. Воду-то слуги уберут. А вот осознанную Генри истину, не уберёт даже дядюшка Фрейд своим гипнозом. Перед глазами всплыли картины. Патрик пьёт, а Генри с каждый глотком всё хуже и хуже соображает. Рыжий ублюдок за решёткой, без своего национального топлива — Генри трезвый как стекло. Ирландец раздобыл где-то сироп от кашля с экстрактом коки — Генри снова упорот. В надежде спастись от этих умозаключений, Генри цеплялся за скользкие края ванны и мотал головой. Нет. Его родственная душа — девушка. Ему нравятся девушки. Их волосы, груди, игривые нежные голоса, корсеты, юбки и подвязки. Ему нравятся Англичанки. Господь не мог над ним так посмеяться. Не могла вселенная соединить незримой прочной связью, его — сына лорда, королевского офицера с ирландским пьянчугой. Служанки впятером вытаскивали его из ванны. Чуть не утонувшего в воде, по приказу матушки завернули в плед и напоили чаем. Чаем с бурбоном и он уснул беспокойным сном. Генри был впервые не рад проснуться трезвым. Он хотел бы проснуться пьяным. Тогда, это означало бы, что его родственная душа на свободе, снова заливает глаза. Но нет. Вновь без завтрака он отправился на службу. Где снова, вместо праздного шатания по казармам, их отправили на помощь Скотланд ярду. Генри спустился в подвал где содержали арестованных. Ирландцы спали на лавках и на полу. Все трезвые. Включая Патрика. «Это ещё ничего не доказывает.» — подумал Генри и отправился наверх, где распотрошил запасы полковника. Непочатая бутылка бурбона. Генри уже воротило от одного запаха алкоголя, но он зажал нос и принялся пить. Его тошнило, голодный желудок, словно умирающий кит, молил его прекратить, но он допил до полвины и спустился в казематы вновь. Его уже изрядно шатало. Настроение резко поднялось, но вместе с ним усилилась и злость. Он стучал дубинкой по решёткам, будя несчастных невольников, а те материли его. Патрик уже проснулся и сидел покачиваясь в стороны на полу. — Я же говорил, что я с тобой не закончил. Ты что, нашёл где-то выпивку? Патрик отрицательно помотал головой. — Тогда почему ты опять пьян? — Встречный вопрос, служивый. — ухмыльнулся Патрик. Генри отхлебнул несколько смачных глотков. Патрика повело и что бы не упасть, он ухватился за решётку. Они опять молча сверлили друг друга глазами. И в обоих читалось удивление и ужас. Генри медленно отхлёбывал бурбон, а О`Келли, нервно сглатывал. — Ты знаешь что-то о соулмейтах? — прервал тишину Генри. — А это как связано с поджогами? — Патрик изобразил крайнее негодование, пытаясь скрыть ужас. Он знал о них. Такими были его родители и многие родственники, несмотря на то что все ирландцы любят выпить. Сам он, не желал верить в эти сказки. Если пить — то пить самому. Что-за радость не чувствовать вкуса виски и пива, но ходить под мухой? — Напрямую. — ответил Генри. — Я не верю в эти сказки для девиц. — Тогда почему ты пьян? — Я ирландец. Я всегда пьян! Забыл? Сосонах! — Оскорбление офицера не убавит тебе срока. Патрик тщетно искал колкий ответ. Но смятение на его лице, было лучшим ответом. — Что нам делать? — Генри обратился не к Патрику, а куда-то в пол. Наверное, чтобы напиться самому, ирландцу требовалось куда больше одной бутылки. А с умением Генри пить их обоих убило бы пинтой. Генри, почувствовал слабость в ногах, пододвинул себе стул и сел напротив и принялся разглядывать заключённого. Вот он нашёл того алкаша, что буквально превратил тринадцать лет его жизни в адский запой. Не дал получить нормального образования и набраться маломальской мудрости, разменяв четверть века. Из-за которого Генри не пускали в театры, музеи и другие культурные мероприятия. Оставить его в застенках и получить несколько лет нормальной жизни, глядишь, он там раскрутится или вообще отправиться на виселицу. Однако, согласно почти всем книгам и проповедям отца Кинсли, ничего хорошего такое действие не сулит. Те, кто нарочно разрушают союз созданный на небесах, обрекают себя и весь свой род на одиночество, беды и несчастную жизнь. Хотя навряд ли жизнь будет счастливой, если он проведёт её остаток с конченным ирландским пьянчугой. «Надо пораскинуть мозгами.» — подумал Генри и стал раскидывать. А мозги были уже тяжелы от бурбона и такой редкой умственной деятельности. Будь он женщиной, был бы этот выбор такой же тяжёлый? Определённо да. Такая жёнушка пропьёт всё что не прибито. К тому же, ирландцам любого пола и возраста в его доме не обрадуются. Но ни пол, ни национальность он сменить не может. Сестра Мари рассказывала ему, что в истории были случаи и не единичные, когда твой спутник оказывался с тобой одного пола. Сам он считал, что девчонка просто на-просто, злит его. Что до настоящего, то одна такая история всё же была в их городе. Жил на Гарден стрит один портной Зельцман. Лорд Догерти частенько пользовался его услугами, пока не узнал, что тот срезает меха с вещей клиентов песцовые да норковые, а на их места пришивает крашеные собачьи. Так вот у Зельцмана была дочка на выданье и грезил он о том, что родственная душа её окажется голубых кровей и золотых перстней. Но сколько не старался он споить богатых наследников, дочь его оставалась трезвой как стекло. Потом его перестали приглашать на всякие приёмы из-за тех собачьих шкур и клиентов у него поубавилось. Тогда он купил аппарат для содовой. Намешал туда спирта с лимонадом и начал поить вообще всех богато одетых детей, что проходили мимо, всего за один цент. И вот, как-то сидит, пуговицы золотые срезает, позолоченные пришивает, глядь а на крыльце ателье две девицы во хмелю. Он их в охапку и к сватам. А сваты не простые, немецкий посол с супругой. Сидят, глаза по пенсу выкатили! Сами мы не местные. Дипломаты. Нам таких браков не надо. Нам дипломатический надо. Уж одному богу известно, что наплёл там Зельцман, но сваты согласились при условии, что брак будет официальным. А кто будет женить двух девиц? Зельцман позвал юриста — своего двоюродного брата Голдштейна. Тот прибежал уже с документом и штемпелем. С новой родни стрясли денег, заплатили пастору Кинсли, обвенчали тем же вечером, а на утро, Зельцманы, Голдштейны и все их многочисленные родственники уже плыли в Германию. Сам отец Кинсли участие в этой афере отрицает. Ну а кто бы такое подтвердил? Только вот игра Зельцмана свеч стоила, а стоит ли эта? Жизнь свою, Генри счёл несладкой и без родовых проклятий. И если опустить финансово-национальный аспект, остаётся всего одна палка в колесе и эта палка — хуй. Кроме социального, бытового и рабочего аспектов жизни Генри, Патрик ему поднасрал и в интиме. И развлекая себя онанизмом Генри мог очень живо представить себе секс с женщиной. Мог ли он представить его с мужчиной? Генри напряг извилины и сделал ещё несколько больших глотков. Представить мог. Воплотить в реальность? Понадобиться ещё такая же бутылка бурбона, и возможно не одна. Будучи школьником, он что-то припоминал из древнеримской литературы, что там не особо заморачивались с кем возлежать. Мужчины, женщины, животные. А потом пришло христианство, и их весёлые оргии накрылись медным тазом. Пожалуй, Генри считал ребят из Рима весьма неглупыми. Ведь кроме оргий и мужеложества у них была ещё демократия. А сейчас что? Никаких оргий и британская монархия. Из глубоких натужных дум Генри вырвал голос Патрика: — Эй! Лейтенант. Служивый! Ты там уснул? — А? — Можно мне задать вопрос? — Валяй. — Как такого идиота как ты взяли в армию? — Мой отец сидит в палате лордов. — Тогда ясно. Мой тоже сидит. В тюрьме. А мама доярка. — Прекрасная родословная. — А чего тебе моя родословная. Не корову выбираешь! Генри снова погрузился в думу. О чём же думал в этот момент Патрик? В родственные души, Патрик верил. Только ему было на это плевать с высокой колокольни. Всё что он хотел, он выйти на волю и отправиться в паб. — Эй! Генри? Тебя же Генри зовут? — Генри Август Догерти. — подтвердил Генри. — И ты это выговариваешь? — Не всегда. — Слушай. Я тоже не в восторге что вселенная распорядилась свести меня с тобой. Я вообще баб люблю! Но, как говорится, за неимением горничной, будем ебать дворника. — Не надо ебать нашего дворника. Ему религия не позволяет! — возмущённо промямлил уже подпитый Генри. — Слушай. Если это всё правда, мы, наверное, должны что-то почувствовать. Какую-то тягу, страсть. Ты что-нибудь чувствуешь, когда меня видишь? — вкрадчиво спросил Патрик. — Раздражение. — ответил Догерти. — Думаю, это из-за решётки. Подобные орнаменты те ещё раздражители. — А ты прав. — лейтенант встал со стула, снял с ключницы ключи и отпер камеру. Теперь их не разделяло ничего кроме нескольких дюймов. Патрик забрал из руки Генри бутылку и жадно допил остатки. Они долго рассматривали друг друга. У Генри всё лицо было в мелких порезах от падения на асфальт, а гладко выбритый подборок в шрамах. Не легко было ему обучиться бритью, когда каждое утро отражение в зеркале двоится, а руки трясутся. Рыжая щетина Патрика уже превратилась в клочковатую бородку. Он положил свои руки на плечи Генри и выдохнул, обдав того крепким духом бурбона и Догерти почувствовал всё, что когда-то слышал от других. По всему телу побежали мурашки. Сердце замерло. Дыхание участилось. В висках застучала кровь. Патрик чуть наклонил голову и Генри закрыл глаза. Ему было страшно и в то же время дико любопытно, какого это почувствовать эти обветренные губы на своих. Колется ли его борода. Он, сам не зная почему, плотно сжал губы. Но поцелуя не последовало. Патрик сжал хватку пальцев на плечах и с размаху ударил Генри в лоб своей рыжей головой. Догерти как стоял, так и упал башенкой на каменный пол. — Бестолковый сосанах! — выдохнул Патрик с улыбкой, забрал ключи, вскрыл остальные камеры и толпа арестованных докеров повалила к дверям и окнам. Сам Патрик остановился уже, когда залез на подоконник и обернулся. Что-то ёкнуло в его пропитом сердце. Он вернулся, оттащил Генри за ноги в коридор и запихнул в каморку со швабрами. Не оставлять же бестолковку на месте преступления. Догерти привели в себя колокольчики тревоги. Он вышел из подсобки потирая ушибленную со всех сторон голову. С криками мимо него носились военные и полицейские. Тех кого догнали, тащили обратно в камеры. Генри сначала прижался к стене, а потом влился в поток, подхватив какого-то старого, но очень буйного беглеца, которого и без Генри тащили четверо. А через час его рабочий день вновь кончился. Дома, как обычно, тоже была пьянка. С тех пор, как Мари исполнилось двенадцать, каждый вечер в гости приходили всевозможные высокопоставленные лица со своими сыновьями, и поили ребятню. Но домой Генри не собирался, пока рассудок был трезвым он решил отправится в церковь. Отец Кинсли, завидев его, едва не упал со своей обитой железом трибунки. Раньше она была деревянная, но как-то на пятничной службе, семнадцатилетний Генри пробил в ней дыру своей головой. Пастор немедля послал мальчика-прислужника спрятать вино, свечи и вообще все опасные предметы. — Здравствуйте отец Кинсли. Я трезвый. — Скажем Господу спасибо, сын мой! — Кинсли наиграно улыбнулся, но подойти всё же не решался. — Что привело тебя, ко мне Генри? — Я хотел спросить. Вы когда-нибудь сталкивались с тем, что двое родственных душ, были… — Генри немного замялся. — Одного пола? — Да не венчал я не с кем дочку Зельцмана! Пять лет прошло, а вы всё не угомонитесь! — вспыхнул святой отец. — Нет! Что вы! Я бы никогда не подумал. Я говорю не о ней. А… кажется о себе. — Ох, сын мой. Садись. Не туда, ты её сломал на прошлой неделе! — Простите. — Генри виновато опустился на скамью, рядом с Кинсли, тот отодвинулся. — Бог простит. Но я передам. Значит, ты думаешь, что твоя судьба мужчина? — Ага. — Ну а как иначе. Баба столько не выпьет, я всегда это твоей матери говорил. — И как мне быть? — Как быть, как быть? Еретиков к столбам прибить! — фыркнул Кинсли. — Иди с богом, к своей судьбе. — Но ведь вы сами говорили, не возлежи с мужчиною, как с женою. Про Содом и Гоморру. —Генри. — Ну, сын мой, тут уж Бог так хочет. Браки на небесах заключаются, тут мои полномочия, всё. Закончены. — вздохнул пастор. — Почему Бог хочет, чтобы я бы я спал с мужиком, а другие нет? — Пути его неисповедимы! — развёл он руками — И я не попаду в ад? — В ад ты не за это попадёшь, Генри, ох не за это! Ладно не бойся. Прочти отче наш, покайся и хмельной ко мне не ходи! Дома читай. Отцу с матушкой не говори пока. Я с ними сам побеседую. Как с Зельцмана драть не буду, вы же мои любимые прихожане. — Не надо никому говорить! — взмолился Генри. — Тут ещё одна проблема. Он ирландец. — Святая Дева Мария! Это что же мне бесплатно грех на душу брать? — пастор грустно посмотрел на Генри, а потом увидел, как пьяненький не добрый блеск заполняет его глаза. — Так, тебе пора, сын мой. Мы тут разберемся. С божьей помощью. Давай! Осторожно с дверями, только вчера новые стёкла вставили. К его возвращению, на крыльце чета Догерти, с лёгкой напускной грустью на лице, прощались с гостями. Гости же наоборот, немогли скрыть радость, что Мари Догерти и их сын, что пьяный пытался спустится по ступеням, и падал на задницу, не являются соулмэйтами. Не смотря на то, что дети лорда завидные женихи и невесты, семейка была его крайне эксцентричная. И иметь таких свекров или тестей, не захочется даже за всё золото короны. — Мы будем учиться в Гарварде. — писклявым голосом Элеонора спародировала ушедшую гостью. — Рожа треснет! Нора, милая скажи чтобы принесли виски, — крякнул сам Лорд. — Юджин тоже будет учиться в Гарварде. Если его к тому времени чёртовы ирландцы не подорвут! Кстати, сына, Генри, как там твои успехи на службе? Пересажал всех? — отец уселся в кресло, забросил ноги на пуфик и закурил трубку. — Всех, отец. — Вот молодец! Теперь надо взяться за шотландцев. — Папочка, а я что не буду учиться в Гарварде? — насупилась Мари. — Дорогая моя, девушке нужно учиться, только если она нищая, а её супруг осёл, что не может прокормить семью. — Это не честно! Даже Генри ходил учиться, а он трезвым последний раз был во время второго пришествия! — Дорогая, где она нахваталась таких слов? Марш к себе! Элеонора, как фурия, пересекла комнату, и усевшись на край кресла ласково обняла мужа. — Совсем спятил, старый дурак? Нельзя говорить ей, что она не может учиться. Хочешь, чтобы она стала одной из тех старых дев, что хотят носить брюки и платить налоги? Или чтобы ушла в сёстры милосердия, уехала на очередную крымскую войну и подцепила сифилис? — Мари, детка. Выбери самую лучшую женскую гимназию. И пожалуйста, юная леди, следи за языком. — расплылся в мягкой отеческой улыбке лорд. — Второе пришествие! От тебя подцепила, ясно как хер красный! — вновь заворчал Догерти старший, стоило дочери скрыться на втором этаже. — Ты бы сам следил за языком в присутствии детей! Знаешь, во что Юджин сегодня играл? В Ост-индийскую кампанию. Пол квартала слышало, как он угрожал молочнице трахнуть, а потом съесть корову, которой она молиться. А она даже не из Индии, она просто смуглая и любит носить дурацкие платки! Как ты думаешь, это он услышал от меня? — упёрла руки в бока Элеонора. — Трахнет и съест? Так и сказал?! Не знаю. Накажи его как-нибудь. Неделя без сладкого. У меня голова взрывается от этих чёртовых ирландцев. — Не у тебя одного. — тихо сказал Генри. — Слышал про сегодняшний побег. В этой полиции, что идиоты служат? Как можно было забыть закрыть камеры?! Полковник Гордон, кстати, сказал, что ты проявил отличие и сам лично, вернул в камеры пятерых, самых буйных беглецов. Хозяина судна за жопу вы взяли. У него все корабли в море, но как только причалят, разрешение вскрыть грузы прямо на борту будет. Твою идею о предтаможенном досмотре все только и обсуждают. Как закончите с этими докерами, тебе звание внеочередное дадут и медаль! — Полковник так сказал? — удивился Генри. — Я так сказал! Засадите этим сепаратистам по самые яйца! Всё. Спать! Генри покорно кивнул отцу и потащился вверх по лестнице. — Медаль? Серьёзно? — вопросила супруга лорда. — Это тебе не Гарвард! Это армия! Наш дурак ещё до генерала дослужиться, вот увидишь! Генри поднялся в спальню. Снял форму, послонялся между пыльнами книжными полками. Посидел на кровати. У него было слишком много трезвых дней, а он понятия не имел, чем занимаются люди когда не пьяные в лохмоть. Тут Генри охватила паника. Что если он больше не почувствует этого? Что если Патрика убили при попытке к бегству. Нет. Точно не убили. В церкви, он, кажется, слегка захмелел. Возможно, Патрик пропустил пару кружек, но где он сейчас? У бараков, в доках и ирландских пабов дежурят патрули, а отец сказал, что все корабли вышли в море. Что если он вернётся в Ирландию, сопьётся там и споит Генри здесь. При любом раскладе он был бессилен. Оставалось только ждать. Ждать и надеяться, проснуться завтра пьяным. Если бы кто-то ещё на прошлой неделе, сказал Генри, что будет умолять своего соулмэйта начать возлияния прямо с утра, он бы не поверил. И возможно даже полез в драку. Он проснулся омерзительно трезвым. Как будто бы всё это время он держался за невидимую руку, а теперь она исчезла и вместо неё только холод и пустота. В палате было снова собрание с утра пораньше, поэтому Элеонора подбадривала своего супруга бокалом красного вина по утру. Уже пятым. А Генри совершенно не знал чем занять себя в свой выходной, который ему дали за ответственное несение службы. Он уже почитал газету и подрочил два раза. Обычно только это он успевал сделать в моменты безалкогольной ясности. Возможно, он и правда бестолковый, но в свой выходной он, напялив гражданское, отправился в порт. В ирландском квартале стояла гробовая тишина. Бабы боялись выйти снять бельё с верёвок. Даже дети не носились по улицам. Все пабы были закрыты. Полицейских патрулей и кэбов было больше чем в королевском кортеже. «Если сложить всех этих законников на землю рядком, то можно наверное, покрыть ими весь Лондон.» — подумалось Генри. Через час шатания по мертвенно пустынным улицам, Генри решил, что раз Патрик не портит ему жизнь, пора ему испортить её Патрику. Выпить столько, чтобы О`Келли стало худо, он не мог физически. Но кто говорит о выпивке, когда вся полиция Лондона стянулась в одну кучу? Опиумная курильня! Генри в таких местах раньше не бывал, но уже с порога ему понравилось. Во-первых, здесь было тихо, в отличии от службы и дома. Никто не орал, не скандалил, не занимался политическими агитациями. Даже его слуги не обращались с ним так вежливо, как эти китайцы. Плащ бережно повесили на вешалку. Развязали шнурки, а ботинки поставили в индивидуальный ящик. Генри простил им грязный, чем-то залитый матрац, за такой сервис. Уложили, прикурили, справились, нужны ли напитки. Тут с ним уже обращались как с генералом, только не надо было подвергаться муштре каждый день в течении двадцати пяти лет. Генри затянулся, ничего не понял, затянулся ещё раз. Других посетителей он не видел, они были за шторками, но рядом с ним точно кто-то был. — Сэр! Я вам не мешаю? — спросил Генри, подёргав за занавеску. — До этого момента не мешали, сэр. — раздался мужской голос за тканью. — Меня не берёт. Я первый раз просто. Может они мне чая туда насыпали? — Не торопитесь и расслабьтесь. Люди сюда за этим приходят. — Простите сэр. Я до этого только пил. Точнее, моя родственная душа бухала как не в себя, а я отдувался. Вот теперь моя очередь. А ещё моя семейка. Я раньше не замечал, но вот уже два дня я трезвый и они просто сумасшедшие. Они постоянно о чём-то говорят. Всё время не довольны, и тут же смеются. Меня в церковь не пускают. В дом божий всех ведь должны пускать. Конечно, я там много дел наворотил. Сломал трибуну, несколько лавочек, разбил стекло, мочился посреди службы, дрался с хором, уронил однажды пастора в купель. А ещё мне скоро дадут генерала. А я понятия не имею, что делают генералы. Я же тупой как бочка. Представьте, если нашей армией будут управлять такие генералы. Да мы бы ни одну войну не выиграли. Нас бы уже давно захватили какие-нибудь персы. Или римляне. Кстати, о Римлянах. Знаете, я сегодня, когда дрочил, первый раз представлял перед собой не голую девицу, а мужика. Но не римлянина. Как увижу эти сандалии, сразу думаю о демократии, а мне о ней думать не положено. Я же короне служу. Поэтому представлял ирландца. Но вчера вечером, отец мне сказал, как я засажу по самые яйца этим сепаратистам. И тогда я вспомнил отца. Короче, ничего у меня не получилось. Как думаете, сэр? Что мне делать? — Заткнуться к чёрту. — Спасибо сэр. Вы даже лучше пастора Кинсли. Я вот с вами поговорил, и как-то хорошо на душе стало. — с этими словами Генри сделал последнюю глубокую затяжку и отключился. Сколько он проспал и как попал домой, он понятия не имел. Но все потраченные на опиум деньги и все старания, как рукой сняли ошалелые вопли матери, тосты отца, девичьи визги сестры и подруг. Генри сморгнул. Ойны успевал только собирать осколки бьющихся бокалов, да подтирать рвоту за темноволосым носатым юношей, которого полоскало прямо возле камина. Элеонора обнимала и целовала всех, кто встречался её на пути. Супруга, гостей, служанок. Лорд Догерти стучал по столу, чокался с главой гостюющей семьи и бросал рюмки за спину. Худой интеллигентный мужчина в пенсне не поспевал за лордом, проливал всё на свой парадный сюртук. — За короля! За отечество. За Ост-индийскую кампанию. За возвращение нам власти в Новом Свете! За армию и флот. За…— лорд икнул. — Шекспира! — Может, за детей? — жалобно уточнил гость. — За детей! — заорал Август. — За вашего орла! Настоящий, сука, джентльмен. Сколько блевал, на ковёр ни разу не попал! — служанки только успевали подносить целые рюмки и наливать. — За Мари! Наша умница, красавица! В Гарварде учиться будет! — В Гарварде нет факультетов для женщин. — с опаской сказал глава семейства и отодвинулся на всякий случай. — Нет? А сейчас будут! Пальцами щёлк! И всё! Мари! Милая моя, хочешь в Гарвард? — Я хочу прилечь, папа. — простонала Мари, что держалась на ногах, только благодаря столпившихся вокруг неё подруг, что поздравляли её и целовали в щёки. — Как скажешь! Бумагу мне! — крикнул лорд и упал лицом в тарелку. — Ну мы, пожалуй, пойдём. Максимилиану надо бы проспаться. — Супруги едва не сбили Генри, выносясь из поместья и таща за собой рыгающего сынка. Мать подскочила к Генри и закружила сына в танце. — Ты? Где? Был? — внезапно закричала она него, отделяя каждое слово жирной эмоциональной точкой. — Твоя. Сестра. Нашла. Свою Судьбу. Племянник. Губернатора. А чем это от тебя пахнет? — Я… шёл… — отупленное состояние Генри сдобрил хороший испуг и дар речи вовсе пропал. — Ты проходил мимо пекарни? И не взял матери рогаликов? Бестолковый мой Генри. — Мать захохотала, чмокнула его в лоб и побежала к дочери. Без трубки опия, Генри точно не выдержал бы этого представления. А так, он совершенно спокойно прошёл через гостиную, умылся и ничего не разбив и не задев поднялся в свою спальню. Лампочка у кровати горела, а на полу сидела Мари обхватив колени и плакала. На лбу, точно как у её матери лежало полотенце. Весь макияж растёкся, и увидь Генри её лицо трезвым, навалил бы в галифе. — Ты чего тут делаешь? — Матушка уснула в моей комнате. — всхлипнула Мари. — Эй, сестрёнка. Не плачь. — Генри понятия не имел что ему делать и как помочь Мари. Всё это время он наблюдал со стороны, пьяно развалившись в кресле, за всем происходящим. Как ссорятся и мирятся его родные. Как растут брат и сестра. Как все ходят мимо него, жалеют, смеются над ним. Он уселся на пол рядом и обнял Мари за плечи. — Ты чего, Мари. Разве ты не должна радоваться? Ты нашла своего человека. Он вроде нормальный парень. Богатый. Красивый. — Ты видел его нос? — Мари принялась рыдать пуще старого, уткнувшись лбом в колено брата. — Нос, как нос. Разве тебе не должно в нём всё нравится? — Мне всё нравится! Кроме носа! — И ты плачешь из-за носа? — Не только, — Мари шмыгнула носом и утёрла лицо подолом. — Мы ужинали, матушка всё подливала ему. И я почувствовала, что пьянею. Мы вышли из-за стола в сад. Разговаривали. Макс, он, сначала был стеснительным, а когда пьяный оказался очень весёлым. Он взял меня за руку, и мы почти поцеловались, а потом они вернули нас за стол. И начался кошмар. Отец начал говорить о войне и политике. Они наливали Максу ещё и его вырвало. Мне тоже стало плохо. Мне стыдно! Стыдно перед его родителями. Перед ним. Что если мы опозорились и теперь мы больше не увидимся? — Мы вечно друг друга позорим. Мы же Догерти. Вспомни сколько раз всем было стыдно за меня? — Матушка с отцом превзошли сегодня все твои выходки! — Не переживай на счёт этого ни минуты, Мари. Бог создал ваш союз на небесах. И чтобы они не думали, они теперь часть нашей безумной семьи. Что ты почувствовала, когда поняла, что Макс — это именно он? — Ты знаешь, когда я увидела его нос, я молилась, чтобы это был не он. А потом… Всё. Всё что говорят и пишут. И тараканов в животе. И небо пополам. И страшно. И ладошки вспотели. Да, у самого Генри не хватило бы слов так точно описать эти ощущения. Он прижал сестру и поцеловал в макушку. — Бабочки. В животе бабочки. — Да какая разница! — Мари стукнула кулачками по полу. — Я счастлива и несчастна одновременно! — Если тебя это утешит, мой поцелуй с моей судьбой тоже сорвался. Он ударил меня по башке. — Он? — Мари резко затихла, выпучив заплаканные глаза. Генри был рад, заставить сестру смеяться над собой, лишь бы не плакала. — Ага. — Я же говорила! Ну и кто он? Где ты его нашёл? И как вообще? И почему ты молчал? — Ну. Нос у него вполне приличный. И это, пожалуй, единственный плюс. Я нашёл его во время облавы в ирландском пабе. — Отец убьет тебя. — сестра хлопнула его ладошкой по ноге. — Да уж лучше бы убил. Я понятия не имею что с ним делать, и что я чувствую. Может я слишком стар, для таких страстных эмоций как у вас с Максом. Как понять? У меня эмоциональный диапазон как у табуретки. — Не правда. Ты хоть и вечно пьяный, но очень добрый. И как понять? Просто пойди к нему и узнай. — Я бы с радостью, да он, кажется, посреди океана. И нужно ли мне это всё? Может к его возвращению я пойму? — А что будет, если он не вернётся? — серьёзно спросила Мари и этот её вопрос выбил из Генри весь воздух разом. Если он не вернётся, не будет ничего. Для Генри точно. Он запрещал себе об этом думать. Представлять подобное. Он сильно сжал руку сестры. — Ну вот и сразу понятно. Не много времени понадобилось? — Мари потрепала брата по волосам. — Вообще нет. Трезвость — весьма ответственная штука. Если раньше Генри раздражало, что он не мог почитать газету, побриться, не превратив своё лицо в кровавое месиво, поболтать с семьей за завтраком. То теперь его раздражало, что он это мог. Мари неустанно болтала о Максимллиане, о всякой чепухе, Отец орал на прессу. Мать с полотенцем на голове гоняла прислугу. Голова от шума болела хуже, чем у пьяного. На службе, шутки полковника Гордона, оказались совсем не смешными. Некогда весёлое время препровождение до пяти вечера, оказалось нудным потоком тупых задач, неуместный пропаганды, в самой идиотской форме и бесконечным хождением от одних кабинетов в другие. Дело застряло в тупике, оставшихся ирландцев пришлось отпустить, потому как их начальник внёс залог. Раньше Генри молился на свои дни трезвости, теперь он их проклинал. Было Тошно смотреть на вечно милующихся сестру и Макса в саду. Уснуть трезвым — оказалось сложнее, чем безногому сделать сальто назад. Еда стала совершенно безвкусной. А погода в Лондоне, оказалось отвратительной. Впервые за всю его жизнь. Так пролетели для Генри две недели, пока однажды утром, служанка не просто разбудила его, а положила на подушку конверт и с гнусавым воплем: «Вам письмо, сэр!» — громко хлопнула дверью. Генри не поднимаясь с постели, разорвал конверт. Он ожидал какую-нибудь очередную военную рассылку, но увидел кривые размазанные буквы, на клочке дешёвой бумаги. «Здравствуй бестолковка. Наслаждаешься трезвым умом и ясной памятью? Надеюсь, тебя не выдрали за то, что ты, идиот просрал тюремные ключи. Спасибо за тот опий, но я из-за него упал с мачты и сломал руку. Теперь мне заплатят лишь половину, поэтому ты должен мне сотню фунтов. Сегодня обещают шторм. Но думаю, уже завтра утром мы выйдем в море. Когда получишь это письмо, я надеюсь буду уже в паре суток от суши. Надо будет встретится. Но не только из-за сотки. Выпей за моё здоровье. Патрик.» Генри сжал письмо и выдохнул. Сукин сын жив. Это всё, что ему хотелось знать. Генри вскочил и в одном исподнем побежал в обеденную. Мари и матушка о чём то громко болтали и смеялись. На столе стояла почти полная бутылка красного вина и Генри не задумываясь схватил её и жадно выпил из горла. — Мистер, половина девятого утра! — возмутилась мать. — Ну значит с добрым утром, семейство! — Генри бросил пустую тару на пол и отправился на кухню, где выхлебал ещё одну. А по дороге на службу взял самую дешёвую настойку у уличного торговца. Патрик ошибся с датой. Корабль прибывал в порт уже сегодня и полковник бросал туда все силы, назначая начальником операции своего любимца — Догерти младшего. Холодный морской ветер отрезвлял, но Генри был неумолим. Судно пришвартовалось и на него хлынул поток солдат. Грузы вскрывались одни за одним, но ничего противозаконного в них не было. Мебель, ткани, пряности, подгнившие фрукты, разные побрякушки, духи и прочий хлам. Генри, с бутылкой своей настойки в руках, впервые раздавал приказы десяткам солдат. А когда экипажу было разрешено сойти, бросился в гущу. Патрик шёл в самом конце. На верёвке перекинутой через шею, у него висела рука в грязном бинте. Шаткой, неспешной походкой он спускался, таща за собой огромную сумку. — Мистер О`Келли. — Бестолковка! — Патрик отпустил сумку и махнул здоровой рукой. Теперь Генри мог с облегчением выдохнуть. Он живой. Почти здоровый. Слегка пьяный. Генри разрывало одновременно два желания: обнять Патрика настоллько сильно, насколько это возможно и дать ему в харю, что бы тот так же как и он рухнул головой на дощатую пристань. Вместо всего этого он остановился прямо перед ним и сказал: — Предъявите груз к осмотру. — Это не груз! Это мой хлам, бестолковка! Принёс деньги? — Патрик опять своими цепкими пальцами и выхватил бутылку настойки и прикончил в одни большой глоток. — Я могу вернуть тебе сотню, но боюсь тогда придётся тебе возвращаться все деньги, которые потратил я на ликвидирование последствий твоего пьянства. А это тысяча фунтов только за позапрошлый месяц. — Что ты сломал на тысячу фунтов? — Служебный кэб утопил в канаве. — Вождение, явно не твой конёк бестолковка. — Патрик ухватил свою торбу за верёвку, что заменяла оторванную ручку и повёз за собой. — И куда ты? Ты же хотел поговорить? — Я всё ещё на работе, если ты не заметил. Генри нагнал его и подхватил сумку, с другой стороны, чтобы облегчить ношу Патрика. — Почему ты не пил, все эти дни? — Мы отплывали в спешке. Потом был шторм, я сломал руку, вообще некогда было. И вообще, я пол жизни пил за двоих, твоя очередь губить печень. Обыск ничего не дал. Всё в доках в тот день безопаснее, чем в королевском нужнике. Но Генри не отдавал приказа сворачиваться. Он заставлял проверять ящики, коробки и мешки на третий, пятый и десятый раз, лишь бы ещё послоняться за Патриком. Он помог разгрузить ему часть товаров. И только когда О`Келли получил свой чек, отпустил солдат. — Твою мать! Этим даже за комнату не расплатиться! Сэр! Может хотя-бы дадите аванс. — Патрик тряхнул листком, но его начальник — толстый американец — мистер Бойд и слушать ничего не хотел об авансе. — Аванс дать? Может тебе ещё жену мою дать трахнуть? Я заплатил за вас, ублюдков столько, что вы до гроба на меня в долг пахать будете! — крикнул он и захлопнул перед носом Патрика дверь. — Я могу дать тебе денег. — предложил помощь Генри. — Сам справлюсь. — огрызнулся Патрик, пряча мятый чек под гипс. — Твоя смена закончилась. Где ты будешь ночевать? — Перекантуюсь у кого-нибудь. — Если хочешь, можешь у меня. — сказал Генри. Его отец сказал домочадцам не ждать его на ночь. А мать, собирала книжный женский клуб. Такие собрания проходили каждый четверг. Светские дамочки собирались в доме Догерти, притаскивали с собой книги, читали вслух, обсуждали героев и задумку автора, спустя пол часа они нажирались вина до соплей и начинали обсуждать уже своих мужей, городские сплетни и играть в бридж. — Я уже ночевал в вашей тюрьме, спасибо. — Я не живу в тюрьме! Я живу в доме! У меня там полно выпивки! — Генри использовал последний козырь и он сыграл. Патрик ухмыльнулся и махнул рукой. — А ладно, бестолковка! Поехали. Видимо, книжная посиделка была в самом разгаре, так как ещё на крыльце было слышно патефон, а Ойны только успевал вытаскивать мешки мусора. Генри надеялся, что в общей суматохе они проскочат незамеченными, но стоило ему открыть дверь, как сестра и её новообретённый жених бросились на перебой рассказывать произошедшее чудо. А чудо заключился вот в чём. Леди Фордсон. Подруга Элеоноры и по совместительству супруга лорда Фордсона, простудилась и доктор назначил ей сироп из морфина, кокаина и спирта, который она забыла на столике в гостинной. Дочка, благо почтенной четы Фордсонов — Фелиция, которой не было и десяти, завидев разноцветный флакончик, к которому прикладывалась мать, без задней мысли и присущим её детским озорством выхлебала весь. Изменение в девочке заметили не сразу, а когда заметили, Леди Фордсон поспешила рассказать об этом конфузе подруге. А та, в свою очередь случайно бросила взгляд на малыша Юджина. Радости женщин не было предела. Наследники лордов шатались по домам в эйфории и вместо врача, было решено собрать праздничный ужин. Где сверху, для дополнительно проверки Юджин налили бредни. Проверка прошла успешно. Их дети связаны и в этом нет тени сомнения. Сами Юджин и Фелиция, умаявшись, спали на полу возле дивана. — Не правда ли потрясающе! И это мы ещё не сообщали отцам! — восторженно прыгала Мари, не отпуская руку Макса. — Вы накачали детишек, которым нет и десяти морфием, а теперь празднуете? — уточнил Патрик. — Ага. — кивнула Мари. — Мне определенно нравится твоя семейка, бестолковка. — Это он? — заговорчески тихо спросила сестра. — Ни слова матери. И ты тоже, носатый. — прошипел Генри. Парочка сжала губы и преданно закивала головами. — Мари. — Догерти младшая протянула руку ирландцу. — Патрик О`Келли. Раз уж у вас тут торжество сгоняйте-ка и мне за пойлом, ребятки. Мари закатила глаза и посмотрела на брата, как бы говоря: «Да братишка, хлебнёшь ж ты горького до слёз.» На смену сестры, прибежала мать и начала рассказывать всё тоже самое, с самого начала, только ещё более эмоционально. — А это кто? — заметил Элеонора Патрика. — Это… Э… Он… — начал жевать слова Генри. — Я его камердинер. — ответил Патрик. — Ему на службе меня выдали, за заслуги перед Ангией. — Камер кто? — переспросил Генри. — Камердинер! — шикнула мать. — Не позорься! А то люди подумают, что ты не образованный. Это вроде помощника. — Да. Носки постирать, обувь почистить, коня запрячь. Я такой. Очень приятно познакомиться леди Догерти. И поздравляю вас с таким прекрасным событием. — Патрик наклонился и поцеловал руку Элеоноры. Она посмотрела на него, затем на сына и странно улыбнувшись вернулась к гостям. — Я надеюсь дети, хоть в порядке? — спросил Генри, но его вопрос утонул в потоке шума и веселья. Патрик был отправлен наверх, в ванную, потому как, по словам Генри, от того несло, как у утопленной псины. Сам Генри, пробившщись сквозь гущу праздника на кухню, нахватал на поднос еды, пару бутылок бренди. Сестра в это время, словно на привязи, бегала за ним и задавала больше пяти вопросов в минуту. — Кем он работает? Он работает в порту? Он ирландский террорист? Что ты будешь делать? Как ты будешь рассказывать отцу? Думаю, надо его хорошенько напоить перед такой новостью. Когда ты расскажешь маме? А вы будете жить здесь? Или в Ирландии? — Я не знаю! — Генри повернулся и накричал на Мари, но та даже не капли не обиделась, она лишь сощурила глаза и указала на продуктовый шкаф. — Масла захвати. — Я же не ем масло. — А оно не для еды. Генри растеряно и понимающе пялился на сестру, а то хихикала в рукав. Когда он проскользнул в свою спальню, избежав всякого общения с родственниками, Патрик уже сидел на его кровати, в его халате. Патрик, смёл с подноса всё за считанные минуты, а когда Генри отвернулся, чтобы достать бокалы, рассовал по карманам пару серебряных вилок. — Эй! Я всё вижу! — Генри поймал его за руку, когда он собирался своровать третью. — Извини, привычка. — сказал Патрик, но две другие вилки на место не вернул. Они тихо чокнулись бокалами. — Думаю пора поговорить. — сказал Генри. — Не. Ещё не в той кондиции. — Когда ты будешь в той, то я уже разговаривать не смогу, — Генри отставил бокал и убрал с кровати поднос. — Ты сам вообще что-нибудь сказать по этому поводу хочешь? — Мне жаль, что я подставил тебя. Я думал, что мне срать на тебя. Но всё то время, что я был в море, я думал, что тебя выгонят из армии, или вообще повесят. Я бы рад был не думать о тебе. Мне не нравится беспокоится о ком-то кроме себя. Но похоже, это чёртова связь не сказки. Я, блять, письмо тебе написал, а последний раз я писал в церковно-приходской школе. И писал так отвратительно, что каждый урок получал розгами по заднице. — Ты не сделал ни одной грамматической ошибки, так что розги видимо, помогли тогда. — Генри. Я пьяница, временно бездомный, ирландский докер, которого вечно принимают за террориста. А ты из семьи сраных лордов. У тебя тут слуги, рюшечки, камин и ковры. Будь ты ирландской простушкой, я бы не боролся с собой и завалил бы тебя на сеновале. А так. — Придержи коней. Не надо меня никуда заваливать. — И то верно! Почему все решили, что нашёл родственную душу, то должен с ней сразу потрахаться. Может вы можете быть просто отличными друзьями и союзниками. Почему у людей всё сводиться к сексу и войне? — Потому, что секс и война — двигатели прогресса. Если бы не они, мы бы до сих пор били палками мамонта и рисовали дерьмом не стенах. — ответил Генри. — Хочешь начать двигать прогресс? — Патрик хитро ухмыльнулся. В зелёных глазах заплясали пьяные чертики. — Колесо изобретём? Или сразу письменность? Генри понимал к чему он клонил, ну жутко боялся. Боялся того, что Патрик мужчина, как и он, боялся того, что они из совершенно разных миров и что у него может не быть права на второй шанс. И всё что случить здесь может здесь и закончиться. Боялся, что Патрик уйдёт в ночь, прихватив с собой столовой серебро, и больше он его никогда не увидит. — А может, для начала, просто поговорим. — предложил Генри. — Ладно, бестолковка. Давай поговорим. — закатил глаза Патрик. — Для начала, прекрати называть меня бестолковкой. Я таким тупым получился исключительно по твоей вине. — Есть хоть что-то, в чём вы англичане, не вините ирландцев? Генри раскрыл рот, чтобы ответить, но ничего даже в голову не приходило, чтобы парировать это заявление. — Чем ты занимаешься, кроме… Чем ты вообще занимаешься? — Таскаю на своём горбу всякое дерьмо, с кораблей на склады и со складов на корабли. Иногда, если кто-то из матросов заболеет и сдохнет, выхожу в море, где тоже таскаю всякое дерьмо. Когда же я этим не занимаюсь, я нажираюсь в пабе. Пою песни, хожу по борделям, бью английские рожи. А ты? Чем кроме службы занимаешься? — Пытаюсь избежать всего, чем занимаешься ты. Получается не очень. Кстати, ты отлично поёшь. — У меня есть парочка песен собственного сочинения. Например: Падди и английский мудак. Спеть? — Не в моём доме! Есть что-нибудь национально-политически нейтральное? — Вообще есть. Но она не много сопливая. — Пой. И Патрик запел. Он отвернулся к настенному ковру, чтобы не видеть реакции Генри. И пел он действительно отлично. Его голос был слегка охрипший, что придавало балладе драматичности. Разумеется, даже песня о любви не была национально-политически нейтральной. В каждом куплете было упоминание, как прекрасна страна вереска и клевера и какая Англия сучка, что не даёт им свободы, а также не даёт двум влюблённым быть вместе. Генри мог поклясться, что двое влюблённых из этой баллады, некая аллюзия на Патрика и него самого. На последнем куплете, О`Келли вовсе закрыл глаза. И Генри решил, что он точно достоин звания бестолковки, если упустит момент. Он протянулся через всю кровать, положил руку на затылок Патрика и накрыл его губы своими. Его грубая щетина кололась и пахла солёным морским ветром, бредни, табаком и мыло из ванны Генри. Это было страшно, но лишь секунду, пока Патрик не начал отвечать ему. И достаточно напористо. Через мгновение он уже уложил Генри и нависал над ним. — Надеюсь, ты захватил масло, потому что я точно не собираюсь спускаться вниз. — Зачем? — снова негодуя спросил Генри, вспоминая хитрые ухмылки и намёки сестры. — Я собираясь трахнуть всю сраную британскую армию в твоём лице. — заявил Патрик и вмиг получил пинок прямо в грудь, ногой Генри, так что слетел с кровати. — Я тебе не портовая шлюха! — У портовой шлюхи хотя-бы есть сиськи! — выплюнул Патрик. И Генри, вскочив с кровати, наконец дал сдачи Патрику за тот удар головой. Они били друг друга, катаясь по ковру возле кровати, но в какой-то момент борьба стала просто, грубыми и беспорядочными прикосновениям к телам друг друга. В очередной раз, пытаясь завоевать положение сверху противника, Генри укусил Патрика за ямочку между ключицами и тот издал такой гортанный стон, что внутри Генри, будто обвалилась какая-то башня. «Опять ирландцы и опять что-то разрушили.» — подумал он. Глаза Патрика был заволочены пеленой дикого возбуждения, а его напряжённый член, вырвавшийся из-под распахнутого в борьбе халата упирался в живот Генри. — Делай уже, что-нибудь, бестолковка, или я сделаю это сам. — прорычал Патрик и сжал бёдра Генри. — Подожди! — Генри встал с Патрика, вернулся на кровать и прикрыл одеялом своё возбуждения. — Мы должны взвесить все за и против. Решить, что делать дальше. И как это делать. — Ладно, бестолковка, вперёд! Я весь твой! Хочешь быть сверху — пожалуйста! Только я не уверен, что ты знаешь, что делать. — прорычал Патрик. — Дело не в этом. В древнем Риме… — начал с расстановкой Генри. — В мужском гомосексуальном союзе, принимающая сторона… — Мы не в древнем Риме, твою мать! — заорал Патрик. — Мы в долбаной Англии! — Ну да… — нерешительно сказал Генри. Ему снова подумалось о сандалиях и демократий, а затем он тупо уставился на Патрика, что сидел на полу, весь взъерошенный, красный от возбуждения и злости в его распахнутом халате. — Эй! Бестолковка. Иногда мне кажется, что ты работаешь на каком-то двигателе, и когда вот так вот сидишь и тупо смотришь, у тебя будто кончилось топливо и кочегары в твоей голове с криками носятся в поисках угля. Генри усмехнулся и откинулся на подушки. Патрик ещё с минуту посидел, допил бренди и завалился на противоположной стороне кровати. — Ладно. Если ты не готов, о чём твой стояк точно не говорит, я не буду лезть. Генри, не открывая глаз повернулся на бок, запрокинул на О`Келли руку и ногу и сонно пробормотал: — Я слишком пьян. У нас ещё полно времени, может попробуем завтра. Патрик тяжело выдохнул куда-то в темноту. — Конечно, Генри, — он впервые назвал его по имени. — Ты всегда слишком пьян. А времени просто вагон и маленькая тележка. — и не пытаясь врываться из объятий задремал. Генри хотелось бы проспать так целые сутки. Но прислуга думала иначе. Генри разбудили как обычно, в половине восьмого. Чистая наглаженная форма висела на крючке. Постель была пустая. Будто не был здесь Патрика, не было той ночи. — Блять. — сказал Генри, не открывая глаз. Его страх сбылся. На полу лежал смятый халат, а поверх него записка. Написанная кривым почерком и две серебряные вилки. Генри с осторожностью поднял листок и принялся читать: «Прости, бестолковка. Я бы очень хотел остаться, но не могу. Патрик.» Генри смял её и бросил. Затем снова поднял и засунул в карман брюк. Мать сидела с полотенцем на голове. Отец клевал носом, тыкаясь в утреннею газету. Даже у маленького Юджин было его морфиновое похмелье. Он не носился и не играл в очередную войнушку. Просто лежал на ковре у камина, среди разбросанных игрушечных солдатиков. Полковник Гордон рвал и метал, но Генри выработал одну отличную привычку. Будучи вечно пьяным, он не воспринимал подобные крики. И когда его отчитывали, он просто стоял, покачиваясь на пятках, витал в свои мечтал и старался не рыгнуть смачным перегаром в лицом начальства. Так происходило и сейчас. Операция, предложенная Генри, в которой все так готовились, и на которую было потрачено не мало средств — провалилась. Груз был чист, как новорождённый. Но уже утром, бобби обнаружили взрывчатку на одном из вокзалов. После хорошей взбучки, Генри отправили вновь к докам, проверять бараки, где селились ирландцы. Находится там было ещё тяжелее, чем слушать Гордона и позволять полковника поливать себя слюной, как из шланга. Женщины развешивали на верёвках, натянутых меж домов бельё и напевали песни, от которых у Генри сжималось сердце. С самого начала, с двенадцати лет, было ясно, что он может не верить в столь счастливую судьбу, как родителей, Мари и Макса, маленьких Юджина и Фелиции. Вселенная каждому раздала по родственной душе, но она ничего больше не обещала. Он должен быть благодарен просто за встречу и короткую ночь. Но Генр ненавидит её за это. Лучше бы он просто замёрз в канаве в время очередного запоя Патрика и не знал бы никогда ни его имени, ни зелёных глаз, ни обветренных губ. Генри поднялся по хлипкой деревянной лестнице и постучал. Ему открыла пожилая дама и нахмурив брови сказала: — Только для ирландцев! — Простите, мэм? — Сдаю только ирландцам! Проваливай! Я военная вдова! — Позвольте спросить: Почему? — Почему? Потому, что вы, чопорные надменные ублюдки, считаете, что вместе с комнатой приобрели домохозяйку в моём лице. Потому, что вы, пытаетесь сдать налоговой бедную вдову, что пытается лишь заработать на кусочек хлеба, сдавая жалкие шесть комнат. В следующем бараке была та же ситуация. Только вдова была гораздо агрессивнее, а ещё имела сына — амбала. Генри и понятия не имел, что может применить свою военную силу. Припугнуть или даже арестовать вопиюще наглых вдов. Он проспал во хмелю подобные уроки формальностей. Он уселся на пороге очередного барака и слушал ирландок, что занимались своими делами во дворах. Они сплетничали, угощали друг друга брагой, вверяли детей друг другу под присмотр, чтобы сбегать на рынок. Чистили картошку, стирали и пели свои душевные песни. — Эй, служивый! — подошла к нему одна из них, протягивая жестяную кружку. — Здесь ты ничего не найдёшь. Наши мужья, отцы и сыновья честные работяги. Они хотят лишь прокормить свои семьи, а не взрывать ваши мосты. Генри поднял глаза. Это была молодая, дерзкая девица, с копной янтарных волос и изумрудными глазами. Она немного напоминала Патрика, что заставляло сердце больно сжиматься. Он, не поднимая глаз, принял кружку и осушил ей. Приятное пьянящее тепло разлилось по телу. Снова. Патрик, с последней их встречи был слишком занят для праздного пьянства, а Генри уже успел заскучать по этому чувству . — Спасибо, мисс. Не стоило. — Меня послала мать, узнать, что ты тут вынюхиваешь. Но ты показался мне очень печальным, и я решила тебя подбодрить. Это самая убойная брага. Другой такой ты не сыщешь вы Лондоне. Её ставит мой отец. И нам с мужем на двоих хватает такой кружки на всю ночь, так что, зря ты выпил залпом. — Спасибо. — протянул Генри и впился пальцами в ступени, чтобы не упасть. Девчонка не соврала. Брага долбанула по мозгам и по ногам. Нужно было на чём-то сосредоточиться, чтобы не свалиться рожей на землю и провалить своё задание. Он сунул руку в карман и вновь прочитал записку, оставленную Патриком. Тоска немного его отрезвляла. Он теребил листок в руках и случайно развернул. «Уилсон и сыновья» —гласила надпись на обратной сыновье. Старая винокурня «Уилсон и сыновья» была давно заброшена и распологалась в двухстах милях от Лондона, близ Тадфилда. Генри, шатаясь, едва чувствуя землю под ногами стремительно пошёл к кэбу, где его ждал водитель. И через час, все силы были брошены к забытому и полуразрушенному заводу. Полковник снова наорал на Догерти, но узнал, что информация о возможном местонахождении подрывников шла именно от него, раздобрился. Пообещал уже второе внеочередное звание, похлопал Генри по плечу и куда-то убежал. Дорога занимала больше часа и больше часа Генри боролся с опьянением и не слушающимися конечностями, пытаясь вести работу среди солдат, раздавая задания и проговаривая план. План заключался в том, что одна их часть окружит винные склады и основное здание, другие войдут внутрь, бесшумно, чтобы не спугнуть преступников и постараются взять тех без выстрелов и убийств. Полковник воспринял этот план как самый гуманный в истории Англии. Гуманистов, он, разумеется, ненавидел. Но план, исходящий из уст сына лорда Догерти, не мог быть несовершенным. Генри на гуманистов было плевать. Единственная причина, по которой он не желал вооружённого налёта был Патрик. Он оставил ему подсказку. Он оставил целый адрес. Чёрт, он сделал это специально. Чтобы Генри нашёл его. Чтобы Генри спас его от этого национально-политического дерьма, что даже отражалось в лирических балладах. Расставленные по точкам солдаты, ожидали приказа, теребя ружья. Штурмовая группа влезла в заколоченные окна и двери. Винокурня представляла собой огромный ангар, с покрывшимися пылью и плесенью бочками и ручными конвеирами. К тому же, в внутри была куча дверей и хозяйственных помещений и коморок. Редкие лучи света пробивали заколоченные окна и Генри двигался на ощупь, высталяя одну руку впереди себя, зажимая другой взведённый мушкет. Генри умел стрелять. Это единственное умение, которое давалось ему не с таким трудом, как остальные. Алкоголь, вредивший ему всегда и везде, помогал здесь. В таком состоянии Генри едва ли мог найти собеседника, но сосредоточенность и точность, наоборот, были куда выше, чем у трезвых сослуживцев. Тут уж, ничего не поделаешь. Подобный допинг Генри принимал не сам. И пусть он не умел водить кэб, совершенно не понимал ни единого приказа, и спал на службе там, где упадёт, стрелял он отменно. Эхо шагов Генри, в пустом помещении оглушало его самого. Он заглядывал меж ящиков и перилл, открывал скрипучие старые двери, кашлял от пыли и в очередной кладовой, среди бочек и заплесневелого сырья в банках он наткнулся на взрывчатку, порох, запалы и часовые механизмы, из которых и изготовлялись бомбы. Аккуратно разложенные на полу ингредиенты, а рядом куча сумок и мешков, один из которых он уже видел. Таскал вплоть до собственного дома. Торба с оторванной ручкой. Какой же он действительно бестолковый. Думать, что ему повезёт равно как соседям, сестре и брату, матушке и отцу. Как тем людям из преданий и легенд. Нет. Его родственная душа — ирландское чудовище, что взрывает вокзалы и площади. Генри сел возле составляющих бомбы и впился руками себе в голову. За что ему всё это? За что ему было так плохо все эти годы и так хорошо в последнюю ночь. Зачем судьба позволила ему взглянуть на Патрика, а потом выколола глаза этим ужасным фактом. Он преступник. Убийца и террорист. Он угрожает Английскому монархическому миру Он… называет его бестолковкой. Он даёт ему полный контроль, а потом исчезает, оставив дурацкие вилки и записку. Отдышавшись, Генри перехватил оружие и распахнул следующую дверь, где на него уже были направленны три ружья. — Тебя не учили стучать сосонах! — вы лицо Генри упёрлось дуло. — Акстись! Глянь на погоны. Лучше возьмём его в заложники. — переговаривались они. — Хорошо! Но потом пристрелим ублюдка. У Генри отобрали оружие. Разули его. И тыкали в спину дулом, заставляя идти. Чему Генри был не рад, так это тому, что протрезвел. Не хотелось умирать, трезвым, несчастным и одиноким. Ничего не сделавшим и бесполезными бестолковкой. Ирландцы обсуждали планы и пути отхода. Пока у них был заложник — офицер, они решили воспользоваться преимуществом и вывезти весь арсенал и людей, чем они и занялись. Снаружи было тихо. И пять из-за него. Будь на его месте другой лейтенант, штурм начали бы незамедлительно. Убить простого вояку раз плюнуть, но убить сына лорда — плевать придётся долго и кровью. За это Генри начал себя ненавидеть, пока сидел под прицелом. Ирландцы обсуждали тратить на него пулю или нет. Коллективным решением было — утопить его в одной из бочек. В той, что пенилось и бродило застарелое вонючие сусло вперемешку с дождевой водой. Что же. Это именно та смерть, какую он заслуживает. Подначенный криками и угрозами, Генри поднялся по переносной деревянной лестнице к бочке. Кислое перебродившее месиво, своей вонью едва не сбило его с ног. — Джошь, оставь бриташку и уходим! — эхом, среди пустого ангара раздался охрипший знакомый голос. Генри не поворачивался. Это ему лишь кажется. Этого не может быть на самом деле. Он этого не заслужил. — Вы всё вынесли? Валите, пока можете! Что это? Где ты взял это? Положи! Немедленно! — тот что звался Джошем перешёл на крик. — Отпусти его и мы сможем уйти. Нас окружили! Живой сакс — наш единственный шанс выбраться отсюда не просто живыми. — Я бы ещё грузчика не слушал. Мочите говнюка и уходим через подвал. Пуля просвистела над головой Генри. Он не удержался на шатких ступенях и упал прямо в бочку. Раздался треск дерева и стекла. Выстрелы, крики. Они прорвались. Из подвала, из окон и дверей, сепаратистов окружили солдаты. Заставили бросить оружие и лечь рожами в гнилой пол. В уши уже заливалась кислое сусло, что обладало свойствами болота. Оно затягивало в себя, подавляя всякое сопротивление. Генри пытался зажать ноздри верхней губой, пытаясь оттянуть своё утопление, когда сверху бочки к нему потянулись две руки. Полковник Гордон и Патрик О`Келли. Генри резко выдернули из поглощающей жижи, едва не врывав ему руки из плеч. — Ну Догерти! Майор Догерти! — вопил Гордон. — Я лейтенант. — поправил его Генри, на полковник, кажется проигнорировал данную поправку. — Завербовал языка и молчал? Ты что в разведке? Нет, мать твою! Леди Догерти не имеет к этому отношения… — поправил полковник сам себя. — Заслужил! Отпуск заслужил. Накрыл целый синдикат! Пойду сообщу лорду Догерти. — полковник ударил его в плечо и убежал, а Генри остался сидеть, вытирая с себя вонючую жидкость с бочки. Он ничего не понимал, кроме того, что он жив и ещё и что-то сделал правильно, раз его начальство так ликует. — Ты труп — Патрик. — выкрикнул Джоуш, перед тем, как его огрели прикладом, вновь пригвоздив мордой к полу. Генри отвлёкся от разглядывания носков ботинок. Патрик был прав. В его голове точно какой-то двигатель, а работники сплошь лентяи и алкоголики, что плохо работают лопатами. — Так ты, всё таки… — Да, Генри. Да я возил оружие. Но выслушай… — Нет. — Генри попытался встать, но поскользнулся мокрым сапогом на деревянной ступеньке. — Пожалуйста, Генри. Я предал, кажется, свою страну, так что выслушай, сукин сын. Хоть раз, не задавай вопросов! — Патрик тряхнул его за плечи. И Генри увидел в его лице отчаяние. В его вечно надменной хитрой роже. Абсолютное бессилие и отчаяние. — Я слушаю. — Мой отец вор и сидит в тюрьме, а мать доярка. Я ушёл из дома в четырнадцать лет, чтобы работать и эта работа — единственное, что я мог себе позволить. И ненавидеть англичан — единственное, что я знал, пока не встретился с тобой. Можешь арестовать меня. Я уже сказал тебе вчера, что ты волен делать со мной всё, что тебе вздумается, потому что сам я не знаю, что с собой делать. — Ты воспользовался моим доверием и провёз взрывчатку. На том вокзале погибли люди. — Во время ваших облав тоже погибают люди. Невинные. Женщины, дети, старики. Но я не стал спасать их. Я сказал, что ты завербовал меня. Я показал им проход через подвал. Просто потому, что ты стал важнее моей работы. Моей страны. И я ненавижу то, что сделал. Но если бы мог вернуться назад, сделал бы тоже самое. Я ненавижу тебя — бестолковка. Ты всё испортил. Всё переломал. — Патрик О`Келли, поднимите руки и следуйте за нами. — к подошли солдаты, но завидел начальника в лице Генри, остановились, в ожидании приказал. Патрик смиренно заложили руки за голову и повернулся. — Это мой… — Генри не мог подобрать слово. Доносчик, агент, завербованный. — Это… — Так точно, лейтенант Догерти. — кивнули солдаты и просто ушли. Генри не умел многое. И не осознавал многое. Например то, что в его подчинении было больше сотни людей. Что он принимал значимые решения. Что ради него упростили сдачу экзаменов, и что ради него один ирландец предал все свои и чужие идеи. — Патрик. Ты сообщил мне это место. А мог не сообщать. Или у вас ирландцев традиция — винить во всём англичан. — Да. — коротко ответил Патрик. Бомбы были изъяты. Жизни были спасены, преступники арестованы. Стаканы наполнены, начальники довольны. Генри устал от пожимания рук и поздравлений. Он не считал себя достойным этого. Часть заслуг принадлежала отцу, который был лордом. Другая часть — Патрику, который оставил ему адрес и спас его от верной смерти. Который был виновен в его тупости, продолжавшейся всю сознательную жизнь. Далее происходило то, что Генри, прослужив в армии шесть лет, понять та ки не смог. Ему сделали выговор, за то, что он едва не погиб, наградили, за то, что не погиб, но всё же сняли часть премии, за то, что погиб. Чтобы ты там не делал, даже если ты не такой идиот как Генри, с тобой случиться тоже самое. Майора Генри не дали. Половину премии сняли, но он был слишком пьян, чтобы огорчаться. Они нажрались почти сразу, как Генри узнал, что Патрика никак не затронут все эти события и никакие обвинения ему не грозят. О`Келли главный спаситель английского мира, от таких же как он сам. Полковник Гордон — гордость королевства, а Генри просто Генри. Он не сдох и он сын лорда, за что ему положено маленькое благодарственная грамота на дешёвой бумаге и медаль из алюминия. Но ни террористы, не разъярённый полковник, ни сам король, не были так страшны как лорд Догерти. — Всё схвачено! — сказала Мари, едва Генри переступил порог. Мать, с бокалом в руке и полностью убитым пьяным взором, пыталась не свалиться с кресла и держать себя в рамках приличия. Лорд чесал вспотевший лоб и хмурил брови. — Всем привет! — неуверенно сказал Генри, но тут же получил в ответ шквал эмоций. — Сынок! Слава Богу! С тобой всё хорошо! Я думала моё сердце остановиться, когда сказали, на тебя напали! — запричитала мать. — Мужик! Настоящий англичанин! Полковник мне уже всё рассказал! Ублюдок забрал себе все лавры, но ничего. Я найду на него управу. Будет нужники у меня чистить. Разберёшься с опиумом и китайцами и точно майора дадут. Да зачем нам майор! Полковника дадут — отец, переживающий за положение сына так разошёлся, что со всей радости хлопал Генри по спине и шеи так, что тот лишь старался не корчиться от боли. — Мне вообще сегодня много чего рассказали. — отец бросил суровый взгляд на супругу и дочь с будущим зятем, а затем повернулся к Патрику. — Думаешь, тебе, можно вот так вот стоять в моём доме? Ладно можно. Ты ведь уже стоишь. Думаешь, что спасение моего сына стоит тебе того, что он рос вечно пьяным, неуправляемым тупицей из-за тебя? Хотя да стоит! Чего это я. Ладно. Спасибо, за это, мистер О`Келли. — кивнул Догерти старший — Но я слежу за тобой. Дорогая, прикажи прислуге пересчитать всё столовое серебро. — крикнул он супруге и отозвал сына в сторону. —Прости отец. — Да всё в порядке Генри. Ты ничего не сделал. Точнее, ты всё сделал! Даже подверг свою жизнь опасности, а Гордон, жопы своей не подняв был представлен к награде. Я ему устрою сладкую жизнь. Он у меня эту награду без соли сожрёт! — Я не об этом, отец. — опустил глаза в пол Генри. — А о чём ещё ты можешь переживать? А! Понял. Ну, что ты в дом невесты не приведёшь, мы с матерью уже давно поняли. Нам ещё десять лет назад отец Кинсли сказал, что баба столько не выпьет. А то, что он ирландец? Мы переживём. Просто дай мне время. Много времени. И много виски. И держи этого Патрика подальше от винного погреба. И пусть не поёт ирландского бродягу и Молли Мэдоун в моём доме. И никакой джиги. И никакого дня святого Патрика. Но не этого твоего Патрика, а того, другого. Который змей убивал. — Спасибо, отец. — Спасибо скажешь полковнику Гордону, тебе выдадут премию, её половину, этого почти хватает, чтобы заплатить отцу Кинсли. Не хочу, чтобы мои дети жили во грехе. — Отец Кинсли, обещал нам скидку. Я говорил с ним ещё до того, как вы с матушкой всё узнали. — Сукин сын! Да он с Зельцмана взял меньше! Дорогая, одевайся! Мы идём в церковь! — приказал лорд супруге и та недовольно сняв полотенце с головы, отправилась переодеваться. Только родители покинули поместье, Макс и Мари принялись миловаться на ковре возле камина. Патрик и Генри поднялись в спальню Генри. «Я не могу быть счастлив.» — подумал Генри и сел за письменный стол уставившись в окно. Ему не хотелось поворачиваться. Вдруг там, позади не окажется Патрика. Вдруг всё это пьяный бред. Или его отец прибил его на месте и всё происходящее лишь предсмертные видения. — Что мне делать? — нарушил тишину Патрик. — Откуда я знаю? Я же бестолковка. — огрызнулся Генри не поворачиваясь. — Я не могу вернуться на прежнюю работу в доки. Мне что, просто жрать твои харчи и мило беседовать с твоей матушкой, пока ты там служишь? — Просто будь здесь. Если хочешь. Со мной. На счёт работы мы что-нибудь придумаем, когда облавы на ирландцев прекратятся. — Генри всё ещё не мог повернуться. Патрик чем-то шуршал и ему казалось, что он уходит. Или ворует какие-нибудь побрякушки с его комода. — Я не пойму, чего ты ноешь? Твой отец вроде как не убил нас, меня не повесили и не посадили, конца света не обещали на ближайший год. Что не так, бестолковка? — Ты ничего не говоришь. Не говоришь хочешь ли остаться, устраивает ли тебя положение вещей. Ты, твою мать врал мне в лицо, когда говорил, что не причастен ко всем поджогам и подрывам. Может в моей голове кочегары снова потеряли уголь, но что в твоей голове, известно только тебе. Может ты специально всё это подстроил, чтобы проникнуть в мой дом и перерезать всех нас во сне. А завтра вся Ирландия будет ликовать, что одной семьёй сосанахов стало меньше. — закричал Генри, наконец повернувшись. Патрик всё ещё стоял со своей потёртой сумой в руках и теребил оторванную лямку. — Я могу уйти, если ты боишься. Я могу остаться, если ты хочешь. Я принял на себя весь огонь, когда подошёл к твои солдатам и соврал, что я твой агент, что спасти твою задницу. Если я выйду из этого дома, меня, скорее всего прикончат те, кто вчера бухал со мной. Я написал тебе, грёбаное письмо! Я пел тебе. Я видел, как ты свалился в ту бочку и моё сердце чуть не остановилось. Я, блять, люблю тебя. Скажи, что сделать мне и я расшибусь, но сделаю. Только не смотри на меня так, бестолковка, будто в твоей голове все кочегары подохли от тифа. — закричал в ответ Патрик. Он и без того был эксцентричен и дважды просить его вопить как резаного не нужно было. — Ты меня любишь? — удивлённо округлил глаза Генри. Его вообще было легко удивить, но в этот раз он просто опешил. — Я думал, для этого рановато. То есть, такие слова говорят обычно не через месяц знакомства. И я понятия не имею что мы должны дальше делать. Но я. Я тебя тоже люблю. Я тебя ненавижу за всё дерьмо, что со мной приключалось из-за твоего пьянства, но я тебя люблю. — Зашибись! — Патрик бросил свою сумку на пол и сел на край кровати. — Выпьем? — Можно. Ты весьма напрягаешь, когда трезвый. — Ты тоже напрягаешь, когда я трезвый. Но я, пожалуй, хочу попробовать тебя трезвым. — В смысле попробовать? Я тебе что, пастуший пирог? — возмутился Генри. Патрик закатил глаза. Видимо, бестолковка отвык от трезвой деятельности и уголь в его головёнку не завезли, нужно успеть пока не вернуться лорд Догерти и леди Догерти из церкви. Патрик один резким движением перенёс Генри со стула на пиьсменный стол, пролез между ног и потянулся за поцелуем. Генри против не был. Он часто дышал носом, водил руками по спине, сминал рубашку и тихо неуверенно стонал в губы Патрика. Они уже были по пояс голые и без стеснения оглаживали торсы, руки, плечи и лица друг друга. Патрик медленно зверел от возбуждения и всё активнее целовал Генри, прикусывал губы, облизывал шею и водил руками по внутренней стороне бёдер, но Генри внезапно остановил его, поставь ладонь между лицами. Патрик жадно облизал его пальцы и спросил: — Да что ещё, бестолковка? — Мы не решили, кто будет… э… сверху? — Снизу, сверху, справа, слева. Трахни всю Ирландию в моём лице. Я хочу быть здесь. С тобой. Всё остальное мне не важно. — Я думаю, лучше отдать ведущую роль тебе. Ты ведь бывал в долгих в плаваньях, среди одних мужчин… — начал болтать Генри и Патрик отпрянул. — Ты думаешь, что мы там утраивали оргии? Нет, бестолковка. На корабле столько дел, что некогда поссать сходить, не говоря уже о том, чтобы пристроить свой член куда-нибудь! Так что я тоже до тебя был лишь с женщинами. — Бросим монетку? — спросил Генри. — Я тебя сейчас из окна брошу. — зарычал Патрик и Генри снова взял ситуацию в свои руки. Он спрыгнул со стола, снова впился в чужие обветренные губы и повёл Патрика к кровати. Генри не спешил. Патрик едва ли мог себя сдерживать. Он шумно стонал, торопился стягивать одежду, не разрывая поцелуй. Выгибался так, чтобы кожа касалась кожи. Генри расстегнул брюки обоих и освободил уже истекающие смазкой члены. Он обхватил их своей рукой и стал двигать, стараясь уловить темп, но от возбуждения его движения становились лишь рваными и хаотичными. Патрик громко стонал ему в шею, напористо толкаясь в руку и царапая своей щетиной. Генри, понимая, что он вот-вот кончит убрал руки, отдавая Патрику всю власть. — У тебя есть масло? — спросил Патрик в самое его ухо. — Чего вы все спрашиваете меня про долбаное масло? — возмутился Патрик и снова посмотрел на Патрика со своим самым тупым выражением лица. — Тогда, потерпи, бестолковка. — Патрик забросил ноги Генри себе на плечи, смазал свой член слюной и приставил к самому колечку мышц. — Не называй меня… А… — Генри вскрикнул от боли и вцепился ногтями в спину О`Келли. — Расслабься, Генри. — шепнул Патрик и поцеловав, Генри в ухо, медленно продвинулся вперёд. Радуясь, что его назвали по имени, а не бестолковкой, Генри, всё же расслабился, пропустив боль, и от следующего же толчка выгнулся от удовольствия. Задница у входа, всё ещё болела от резкого растяжения, но стоило Патрику внутри задеть точку, Генри забыл про неё и принялся вскидывая бёдра двигаться навстречу, прося ещё и ещё. Он был настолько узкий, кричащий и извивающийся, что пары толчков Патрику хватило, что бы кончить. Прежде чем выйти из возбуждённого до безумия тела, он обхватил член Генри и парой движений заставил того излиться себе на живот. Генри всё ещё глухо стонал и сминал руками постель, когда он вышел полностью и завалился рядом. Они молчали. В голове Генри, те самые кочегары, которых воображал Патрик закидывали уголь и отдышавшись, он наконец заговорил: — Теперь моя очередь. И я понял, про масло. — Придержи коней, бестолковка. Мне нужно десять минут, сполоснуться и выпить. — Не называй меня бестолковкой! — заворчал Генри.Часть 1.
10 февраля 2022 г. в 08:38