Это точно не для меня?

      — Привет, малышка, — улыбается незнакомой симпатичной девочке Раз-Два, проходя мимо, и получает в ответ заинтересованный взгляд.       Отлично. Важно держать лицо, не подавать вида, что на самом деле ему сейчас чертовски неудобно, на вечеринке у подружки Мямли всё-таки толпа красоток. Самому же Мямле можно на всякий случай продемонстрировать приветственный средний палец, пока он зубоскалит в стороне от толпы с Куки. Оба при этом пялятся на зашедшего Раз-Два, который руку готов дать на отсечение, что предмет обсуждения легко угадает.       Эти мудаки даже не пытаются сделать вид, что не обмусолили только что все детали — когда он подходит ближе максимально расслабленной, что хер знает чего ему стоит, походкой, Куки хрюкает в коктейль, а Мямля демонстрирует крепкие белые зубы и без намека на сочувствие в голосе уточняет:       — Как оно? Удобно?       Раз-Два нехорошо прищуривается и с кривой ухмылкой выплёвывает:       — Охуенно. Попробуй как-нибудь сам.       Из-за того, что он невольно бычится и разворачивает плечи, блядская приспособа снова тянет, неприятно напоминая о себе. Ебанётся он так тусоваться, надо что-то делать.       — Я воздержусь, — хмыкает Мямля, замечает промелькнувшую во взгляде Раз-Два угрозу и спешит сгладить. — Эй, это правда не прикол. Ты мне ещё спасибо скажешь.       — Да в жопу иди, а я пойду выпью, — уже без раздражения в голосе бурчит он и, тщательно контролируя походку и лицевые мышцы, направляется к барной стойке.       Почти незаметно вздрогнув от того, что под водолазкой эта срань царапнула сосок, Раз-Два понимает, что меры надо принимать срочно и, поколебавшись, осматривается в поисках Бобски.       Тот находит его первым, цепляет внимательным взглядом, пока, как и положено, мурлычет с какой-то красоткой, подпирая стенку, и таких неправильных пидарасов Раз-Два ещё никогда раньше не встречал.       — Прости, дорогая, — мягко огладив спину девочки, он аккуратно подталкивает её в сторону — ему сейчас Боб нужнее, потом пусть хоть до утра развлекаются.       Красотка, перед тем как их покинуть, успевает бросить на Раз-Два осуждающий взгляд.       — Привет, — расплывается в искренней улыбке кореш, прощупывает взглядом его туго натянутую на лицо непринужденную гримасу, наклоняет голову и, понизив голос, интересуется. — Ты чего такой?       Какой Раз-Два «такой» и как тот пропалил его блестящую актерскую игру, выяснять совершенно некогда, он, блядь, выть скоро начнёт и пытаться вывернуться из собственной кожи.       — За мной, быстро, — отрубает он, хватает кореша за край почти расстёгнутой рубашки и быстро тащит из гостиной.              Толкнув в коридоре дверь наугад и убедившись, что в слабо освещённой комнате пока никто не уединился, он затаскивает Боба внутрь и запирает замок.       Тот облокачивается на дверь и с всё возрастающим удивлением следит за тем, как Раз-Два, бросив короткое и отчаянное: «Спасай!» — и подкрепив его бешеным взглядом выпученных глаз, отходит на шаг назад и рывком стягивает перед ним водолазку, показывая сразу и что с ним не так, и с чем именно срочно нужна помощь.       У Боба вырывается тихий обалдевший смешок, он задирает брови, кривит в непонимающей улыбке губы и сипло выдыхает:       — Шикарно выглядишь, Раз-Два.       Да кто бы, блин, сомневался, что тот и в осадок выпадет, и поугарает первым делом, очумело рассматривая кожаные ремни, облепившие его торс и правое плечо. Блядский наряд из секс-шопа — узкие кожаные полоски опоясывают тело, выходя из широкого ремня, который начинается от железного кольца под горлом, спускается по центру груди до самой блядской дорожки, еще две широких лямки накинуты на плечо и одна, совсем уж непонятного предназначения, висит между лопаток, будто для чьего-то хвата. Смотрится эта натянутая кое-как хитровыебанная срань наверняка как на корове седло, и это по-своему хорошо, пусть лучше Бобски поугарает и поможет, а не как обычно. Обычно, когда Раз-Два не до конца одет, кореш смущает его, украдкой рассматривая широкую грудь и накачанные руки, которые, как оказалось, не только девочек возбуждают. Ну не встанет же у него на этот цирковой наряд только из-за того, что Раз-Два немного оголился?       Взгляд кореша меняется с охуевающего на явно охуевший, когда он облизывает губы и вкрадчиво уточняет:       — Раз-Два, ты же в курсе, что так одеваются только очень послушные мальчики и те, кто хотят ими стать? Чем именно я должен тебе сейчас помочь?       Раз-Два дёргает щекой, вскидывает перед собой руку, тыча в Боба указательным пальцем, отсекая защеканский подкат жестом и прожигающим взглядом, и, опасно понизив голос, шипит:       — Так! Во-первых, вырубай пидараса!       Боб пытается сдержать улыбку, и даже если бы у него всё-таки получилось, его бы выдали веселящиеся хитрые глаза.       — И губу, блядь, закатай, — на всякий случай уточняет Раз-Два, возмущённо раздувая ноздри, но понемногу успокаиваясь, потому что кореш хотя бы не ржёт в голосину и не тычет пальцем в ответ, а ждёт объяснений, с горем пополам пряча ухмылку. — Акция разовая и совсем не для того, чтобы тебя соблазнить, усёк?       Боб понятливо кивает и ощупывает его грудь пристальным тяжёлым взглядом, задумчиво прикусив нижнюю губу — невольное тестирование на пидарасах прошло успешно. Гадство, корешу всё-таки нравится то, что он видит.       — Бобби, — тихо цедит Раз-Два сквозь сжатые зубы и ловит поплывший взгляд друга-говномеса своим предостерегающим. — Даже не вздумай потом на воспоминания передёрнуть.       Кореш усмехается открыто и легко и мотает головой, подняв руки:       — Ни в коем случае, можешь быть спокоен.       Выглядит эта сволочь настолько искренне и невинно, что Раз-Два, если бы ни разу с ним за карточным столом не оказывался, непременно бы поверил, что тот и правда не станет и не дрочит никогда ни на него, ни в принципе. Раз-Два уверен — ещё как дрочит и чаще всего именно на него. Осознать и принять это было ни хрена не просто, но что там себе Бобски придумывает, гоняя лысого — всё-таки не его собачье дело, пока тот про это молчит в тряпочку.       — Ты хотел, чтобы я тебя спас, — напоминает с улыбкой все ещё заинтригованный кореш. — Мне тебя распутать?       Да Раз-Два и сам с удовольствием вылез бы из этой конской сбруи, но всё немного сложнее.       — Не, — поджав губы, недовольно сознается он. — Наоборот. Кажется, я её как-то хреново намотал, и теперь это говно мешается, царапается, болтается и бесит. Я уже не ебу, что тут ещё поправить, посмотри на спине.       Боб приподнимает брови и округляет рот, тихо уточняя:       — А это точно не для меня?              Раз-Два кривит лицо, бросает на него очередной возмущённый, гневный взгляд и снова выставляет перед собой указательный палец.       — Молчу, молчу, — посмеиваясь, подходит ближе кореш.       — Это для Молли, маленькой аппетитной шоколадки, которая дружит с девочкой Мямли, — сглаживая неловкость момента, объясняет Раз-Два, пока Бобски аккуратно оттягивает и поправляет на его спине упряжь чуткими пальцами. — Вроде как, она такую дрянь страшно любит.       — А ты уверен, что это правда? — неторопливо затягивая один из ремней, озвучивает Бобс вопрос, который ему самому весь вечер покоя не даёт.              Блядская сбруя стягивает кожу туго и чужеродно, Раз-Два напрягается и раздражённо шипит:       — Если это всё-таки сраный прикол, я Мямле глаз на жопу натяну!       Он невольно дёргается, и кореш на автомате оглаживает его бок успокаивающим движением.       — Мать твою, я тебе не кляча какая-то! — взрывается Раз-Два, но подлючий Боб затягивает второй ремень жёстко и уверенно, как будто, блядь, он такое с ним уже сто раз проделывал, как будто знает про какие-то хитрые настройки, чтобы тот подавился возмущением, захлебнулся вдохом и струной вытянулся.       Кореш невозмутимо продолжает методично расправлять на нем кожаную сеть, затягивает её туже и крепче, касаясь иногда голой спины проворными пальцами. Очередной ремень сжимает грудь настолько, что глубоко вдохнуть можно, но слишком стрёмно, потому что эта срань опять грубо облепит взмокшую под ней кожу, а у Раз-Два и так чуть ли не торчком стоят никогда не отличавшиеся чувствительностью соски. Почти не дыша и покрываясь липким потом, он ждёт, когда кореш наконец закончит, а тот, как назло, подходит к делу со всей серьёзностью — оттягивает пальцами уже затянутые, чтобы убедиться, что не пережал, поправляет широкий ремень, чтобы тот проходил ровно по центру груди и живота, расправляет крепление на плече и, сука такая, кажется, немного лапает его под шумок. Когда он вроде бы случайно задевает ногтем сосок, Раз-Два тихо ахает от неожиданности и поспешно прикусывает губы, пялясь на закрытую дверь выпученными глазами.       Пальцы Боба на секунду замирают, он тяжело сглатывает за спиной, шумно выдыхает и ласково оглаживает верхнюю часть живота, снова поправляя полоски кожи, которые уже хуй знает сколько раз расправил. Раз-Два хочет дёрнуться, но не двигается, потому ему кажется, что не получится, что ебучая сбруя не даст.       — Ты сказал, что это для девочки, — тихо говорит кореш, нагло продолжая его трогать, гладить подушечками пальцев, чувствуя безнаказанность, уловив растерянность замершего соляным столпом Раз-Два каким-то гомосячьим суперчутьем. — Но девочка тебе сейчас вряд ли даст то, чего ты хочешь.       На что, блядь, этот пидарас намекает?! Бобс перепутал что ли реальность со своим мокрым сном? Кореш чувствует, как он напрягся, понимает наверняка, что ходит по тонкому льду, но грабли не убирает и продолжает рассказывать Раз-Два, чего ему, оказывается, сейчас так надо:       — Ты хочешь, чтобы тебе не давали дышать. Хочешь, чтобы тебя держали. Хочешь быть послушным мальчиком.       Да хер там плавал, эта ебучая прибамбасина смущает и не даёт нормально двигаться, он растерялся просто, а не героем бобовских фантазий решил заделаться!       — Заканчивай, — сипло цедит он сквозь зубы, невольно подрагивая от очередного слишком гейского ласкового прикосновения и тяжело дыша.       — Как скажешь, — не возражает Боб, обходит его и занимается застёжкой на плече, бросая такие взгляды, как будто определиться не может — шагать ему с крыши или нет, и Раз-Два ему как-то должен правильный вариант подсказать.       Его пальцы продолжают задерживаться на коже случайными прикосновениями — недостаточно нагло, чтобы всё-таки сломать ему нос, но именно настолько, чтобы волоски на коже встали дыбом, в груди клокотало прикушенное пока возмущение, а поджатые губы подрагивали, не решаясь возразить. Во рту пересохло, ладони сжимаются в кулаки, напряжённые мышцы бугрятся, неполноценные, сдержанные вдохи обжигают легкие в затянутой ремнями груди, а Красавчик Боб все ещё задевает кожу чуткими пальцами, оглаживает ненужными скользящими движениями упряжь и тело, как будто он, блядь, бессмертный, как будто правда решает за обоих, что будет дальше, как будто Раз-Два реально для него расстарался и не против, что тот с подарком никак не наиграется.       — Бобски, мать твою, ты можешь как-то погрубее? — почему-то с просительными интонациями шепчет Раз-Два, против воли немного выгибаясь, когда ладонь кореша слишком уж тщательно и неторопливо проверяет упряжь на боку.       Блядство, он это в смысле, чтобы тот его гладить перестал, затянул последний ремень и уже прекратил этот педрильный пиздец, потому что очень не хочется решать всё кулаками, а не тем, что там сейчас у Боба в голове, однозначно. Мысли он читать не умеет, но, судя по обалдевшему и совершенно ненормальному взгляду, кореш всё-таки решил сигануть в свою пропасть и ни хрена сейчас не соображает здраво. Раз-Два сводит брови и беспомощно приоткрывает рот, собираясь и не особенно надеясь достучаться до этого поехавшего, когда Красавчик Боб взволнованно выдыхает, сжимает ремень на его плече и, не сводя заворожённого, неверящего взгляда, тащит Раз-Два вниз. Ремни стягивают грудь, спину и живот, фиксируют, дают ложное ощущение надёжности и правильности, как будто сбруя и рука кореша запросто удержат здорового мужика, и ему не нужна другая опора. От понимания того, насколько у Бобса потекла крыша, в башке фонит шокированным белым шумом, а ноги предательски слабеют и подгибаются. Раз-Два сам не понимает, как оказался на коленях, за каким хером подчинился и какого черта все ещё не может нормально вдохнуть. Красавчик Боб смотрит на него сверху во все глаза, голодно облизывает пересохшие пухлые губы, точно, мудила, по его роже понял, что у Раз-Два сейчас вопреки всем законам здравого смысла такой стояк, что можно гвозди заколачивать. Пиздец.       Тяжело дыша, кореш поспешно расстёгивает свободной рукой перед его лицом туго натянутую ширинку и приспускает джинсы, чтобы достать свой гейский член, а у Раз-Два язык прилипает к пересохшему небу. Да, блядь, ни в жизни.       — Соси, — хриплый голос царапает наждаком, рука по-хозяйски тянет за упряжь ближе, останавливает его лицо прямо перед покрасневшей крупной головкой.       Бобски не груб, он ебанулся на нём наглухо и добит блядскими ремешками. Кореш не требует, а предлагает помешаться с ним за компанию, зовёт с собой в незабываемое, блядь, голубоватое приключение, ни хера не соображает, что делает, но пиздец как хочет, чтобы Раз-Два оказался ещё большим кретином.       Головка солоноватая и гладкая, Боб — неожиданно шумный, а он сам, очевидно, звезданутый на всю башку. Вцепившись в приспущенные джинсы, Раз-Два осторожно ласкает конец языком и губами, не решаясь взять в рот, влажно причмокивает, собирает с нежной горячей кожи свою же слюну, которой вдруг стало слишком много, и прислушивается к сорванному дыханию и хриплым неровным выдохам. Бёдра кореша подрагивают, а пальцы свободной руки зарываются в волосы, когда Раз-Два лижет широко и растягивает губы, мокро забирая и посасывая головку. Бобс выстанывает в ответ на каждое скупое движение языка и губ так, что его, наверное, могут услышать в коридоре, несмотря на бухающую за стенкой музыку, и, будь он неладен, член реагирует на эти звуки требовательным и голодным напряжением.       Раз-Два медленно ведёт языком по горячей и гладкой коже, и это, наверное, самое грязное и неправильное, что он в жизни делал. Слегка сжав её припухшими мокрыми губами, он поднимает голову, продолжая дразнить конец мелкими, издевательски недостаточными движениями. Боб тихо и умоляюще скулит и, не сводя с него своего замечательного, совершенно ненормального взгляда, опускает ладонь на затылок, мягко прижимая его ближе, натягивая его рот на свой член. Раз-Два послушно забирает глубже, не разрывая зрительного контакта, потому что смотреть на то, что из-за этого твориться с корешем — почти так же охуенно, как всласть с кем-то ебаться целый день, драться до крови и звона в ушах, уносить ноги от копов с диким ором, накидавшись с друзьями в молодости, даже толком не помня, как именно они накосорезили и почему улепетывают.       — Спусти штаны, — глухо просит Боб, и это приглашение на новый виток сумасшествия, и кореш снова не верит, что он шагнет.       Раз-Два выпускает его член, трётся о подрагивающий чувствительный ствол губами и щекой, приподнимает задницу и стаскивает с неё одной рукой брюки вместе с трусами. Прохладный воздух касается голой кожи, слишком открытой без одежды и ремней. Яйца поджимаются, хочется вставить, но Боб все ещё удерживает упряжь, и приходится дальше ждать — с откляченной жопой, ноющими коленями, настороженно сжавшейся дыркой, горячим хером под губами и собственным неебическим стояком.       — Дай руку.       Раз-Два послушно и бездумно поднимает правую, снова обсасывая и вылизывая головку, специально стараясь причмокивать громче, чтобы Бобски, которого и так колбасит уже, пробрало ещё сильнее. Второй рукой он понемногу тащит ниже джинсы кореша, а тот достает из заднего кармана резинку, вскрывает зубами упаковку и медленно натягивает на два его пальца скользкий, пошло пахнущий смазкой гандон. Хрен знает, что Бобс задумал, но из-за запаха, вязкой смазки и обманчивой похожести член Раз-Два нетерпеливо и заинтересованно дергается, а бедра непроизвольно толкаются вперёд. Блядь, да как же хочется прямо сейчас засадить.       — Выеби себя, — тяжело дыша, шепчет кореш, сжимает крепче ремень, а пальцами второй руки нежно перебирает его волосы.       Раз-Два рад, что почти не втягивает его хер в рот, иначе бы точно подавился. В смысле? Сначала он шокированно таращится снизу вверх, осознает, что правильно всё понял, а после — уже сам ищет подсказки на его лице. Охуевший не меньше от собственного предложения, возбуждённый, похоже, до полного невменоза, Красавчик Боб смотрит на него с ужасом и надеждой, и, наверное, просто на куски разлетится, если он это всё-таки сделает. Раз-Два хочет, чтобы он разлетелся на куски и, не отпуская его жадного взгляда, выгибается, заводит руку за спину и касается собственной дырки. Боб шире распахивает глаза и приоткрывает рот, пытаясь вдохнуть.       Раз-Два толкает скользкие пальцы в себя, и сначала ни хрена не получается. Он давит на вход, чувствует, как неохотно раскрывается, с трудом ввинчивает в себя два пальца и судорожно выдыхает из-за саднящей боли и неправильной, диковатой растянутости. Ошалевший взгляд Бобса того стоит, поэтому он выгибается сильнее, чтобы протолкнуть глубже. Вывернутая рука ноет, дырка горит, взмокшую кожу трёт жёсткая сбруя, а он с тихими недовольными стонами исполнительно трахает себя пальцами, пихая их дальше, разводя в стороны сильнее, трётся губами об горячую и нежную кожу и жадно ловит в глазах кореша новые искры безумия и желания.       — Развернись, — хрипит Боб, и Раз-Два не верит, что это происходит на самом деле.       Да ну на хер, они оба настолько тряханутые, что ли? Боб понимает, что в любой момент может похериться их многолетняя дружба, пытается остановиться и не может. Раз-Два все ещё никто не заставляет делать то, что он никогда, мягко говоря, делать не собирался.       — Будет больно, — обещает Боб хриплым шепотом у самого уха, когда он разворачивается и опирается на кровать, и Раз-Два нетерпеливо закусывает губы, чувствуя его ладонь где-то совсем рядом с похолодевшими от ужаса потрохами.       — Раз-Два, ты тут? — после настойчивого стука в дверь зовёт голос Мямли, и как будто чертова пелена с глаз спадает, и лупит чётким осознанием — он почти голый, если не считать спущенных штанов и пошлых ремней, на полу, на коленях, под другом, который как раз собирается ему засадить, гнётся под ним, чтоб тому было удобнее, и это, блядь, совсем не похоже на то, как он планировал провести вечер.       Боб чувствует, как он напрягся и запаниковал, жёстко сжимает ремень на спине, накрывает рот ладонью, мажет дырку скользким концом и толкается внутрь.       — Раз-Два, объект на месте! Ты, блин, там уже ебёшь кого-то, что ли? — не унимается Мямля, пока его задницу растягивает горячий и жёсткий хер Красавчика Боба, и думать об этом так же неловко и неправильно, как и чувствовать болезненные, настойчивые толчки и хрипеть в зажимающую рот крепкую ладонь.       Мямля, может, все ещё за дверью, а его, блядь, удерживая для удобства за ебучий ремень на спине, неторопливо и с удовольствием натягивает их общий друг, и Раз-Два обжигающе стыдно, тянуще больно, некомфортно из-за смущения и охуеть как хорошо от каждого жаркого раскрыващего толчка и закушенного стона Боба, а когда тот убирает ладонь, освобождая его рот — от его бесячих нежных прикосновений. Этот мудак его гладит, возит полными губами по шее, трахает неторопливо и классно, засаживает до яиц, покусывает кожу на спине и постепенно замедляется, продолжая вставлять сладко и крепко, но уже ни черта недостаточно. Боб вытаскивает, давит головкой на вход — хочет, чтобы Раз-Два сам просил выебать его как следует. Он возмущённо разворачивается, уходя от скользкого и горячего прикосновения, несмотря на то, что зверски хочется толкнуться назад, и кореш послушно выпускает упряжь. Раз-Два натыкается на вопросительный и взволнованный взгляд — Боб все еще ищет что-то, пытается нащупать и проводит ебучие исследования вместо того, чтобы нормально отодрать, все ещё пытается разобраться, от чего у него вдруг в башке гейская искра проскочила, угадать, чего он сейчас больше хочет, до трясучки боится, что уже где-то накосячил и просрал всё, что у них было и быть могло. Идиот помешанный.       Раз-Два с коротким и недобрым рыком пихает Боба на пол и забирается на него сверху.       — Никогда больше, даже, блядь, про себя, не называй меня послушным мальчиком! — тихо и угрожающе предупреждает Раз-Два, опускаясь медленно и с удовольствием натягиваясь на его член, и внутри снова много, крепко, обжигающе больно и хорошо.       Кореш рвано выдыхает, хватаясь за ремни на его груди, притягивает ближе и теперь уже точно ни черта не понимает, но не объяснять же ему в самом деле, что совсем не с игр в подчинение вынесло, а с загребущих жадных лап и морды Бобса, на которой ясно читалось, как тот страшно хочет его немедленно выебать. Раз-Два мнёт его рубашку на груди, раскачивается, натягивается быстрее и резче, хрипло стонет и, похоже, палится, насколько ему нравится происходящее, потому что кореш сначала кусает свои пухлые губищи и разглядывает его заворожённо, голодно и жарко, а после снова даёт волю жадным рукам, мнёт бока и грудь, тянет на себя, сжимая сбрую и подкидывая к нему бёдра всё быстрее и резче.       От очередного сильного толчка Раз-Два скулит и прогибается, приподнимая задницу, чтобы дать ему больше свободы действий, и кореш, удерживая за ремни, дерёт его так, как очевидно и хотел, ещё когда только жрал его тёмным и голодным взглядом. Дышать получается через раз, горячий и крепкий болт скользко и быстро толкается в саднящую задницу, он сжимает открытое из-за расстёгнутой рубашки плечо кореша зубами и всхлипывает от каждого движения в его кожу. Раз-Два уверен, что, на хрен, не выживет, не доживёт даже до того, чтобы кончить, но проворные руки Боба добираются до его спины, прижимают ближе. Рубашка задралась, член Раз-Два трётся о жёсткий живот и короткие волоски, головка задевает ремень, и он дрожит, сжимая бёдра кореша своими, спускает на него с длинным стоном, размазывает кончу по обоим, потому что Бобс догоняет его резкими и жестокими толчками и хрипит, стиснув крепко и по-дурацки нежно.       Кореш не стесняется его драть или заставлять отсасывать, но боится открыть рот после, не зная, чего ожидать. По просьбе Раз-Два помогает, наконец, ему вывернуться из сбруи и настороженно ждёт. То, что он некисло подсел на измену, забавляет и вызывает удивление после того, что они только что устроили. У Раз-Два нет желания орать, что все произошло случайно и не считается. Ему было хорошо и сейчас ни фига не стрёмно. Правда, хорошо ему было с бобовским хером в заднице, но с этим они как-нибудь разберутся.       — Свалим в какой-нибудь бар с этой тусовки? — буднично предлагает он, и кореш кивает, снова недоуменно и счастливо округлив глаза.       Раз-Два этот взгляд, походу, никогда не надоест.       — Мямлю обходим? — понятливо уточняет Красавчик Боб.       Отличное предложение с учётом того, на что они сейчас похожи — помятые, взмокшие и натрахавшиеся.       — По широкой дуге, — соглашается Раз-Два.