Любовь — не благословение

      Ведьмак любил не её.       Эти слова она хотела прописать на подкорке своего сознания, чтобы навсегда остались в голове. Чтобы мерзкой трелью будили её рассудок, когда она смотрела на него, такого странного и отстранённого, безумно красивого и молчаливого. Эсси должна была помнить.       Помнить, чтобы знать, и знать, чтобы помнить.       Она находила Геральта вне зависимости от того, куда держала путь, словно они были связаны нитями, не позволяющими отойти друг от друга на приличное расстояние. Он преследовал её — он и его яркие жёлтые глаза, которые Эсси была не в силах забыть, стереть из памяти. За ним шла и её бесконечная к нему любовь, выглядывая из-за мужской спины, как бы и не показываясь напрямую, но всё же держа в напряжении и напоминая о своём присутствии.       Она никуда не делась. Её невозможно было уничтожить, смешав все известные поэтессе ядовитые травы, разбить на осколки или раскрошить в стеклянную крошку. Эсси хотела, чтобы это всепоглощающее чувство, описанное в десятках её баллад, отравило её сердце и разум, чтобы жутким клеймом отпечаталось в мыслях, ассоциируясь только со словом «боль», только бы никогда больше не испытывать подобного. Но любовь, сумасшедшая и обжигающая, всегда была рядом с ней. Смотрела на Эсси так жалобно, с обидой, будто именно от неё зависел ответ Геральта. Словно только ей решать, кого ему любить.       Ведьмак любил чародейку.       Йеннифэр. Сирень и крыжовник. Чёрное торнадо кудрявых волос. Фиолетовая сталь глаз. Та самая, которая не любила его.       Эсси хотела бы, чтобы в его жизни никогда не было такой, как Йеннифэр. Тогда он смог бы не держать в голове запах её кожи и мягкость её кудрей. Тогда он искренно полюбил бы темный синий, а не морозный фиолетовый.       Тогда он полюбил бы её.       Поэтесса всегда находила ночную природу обворожительной. Всё в ночи казалось ей сказочным, чудесным и незабываемым. Прохладный ветер, несшийся с морского берега, мягко обдувал её изящную фигуру, пока Эсси стояла на небольшого размера террасе, опустив ладони на перила. Она смотрела на распростёршееся перед ней море, и казалось, что она, в сравнении с ним, лишь маленькая, непримечательная фигура на горизонте, освещаемая ярким отблеском луны. Она была счастлива, ведь этот вечер принёс ей прекрасные песни, вкусный ужин, новое знакомство и встречу с Лютиком — старым добрым другом, с которым они выросли рука об руку. Эсси познала красу поэзии рядом с ним. Рядом с ним познала и жизнь.       Ей хотелось запечатлеть этот момент в памяти: звук прибывающих к берегу волн, солоноватый запах моря, несчётное множество звёзд над собою и… шаги ведьмака, звук которых доносился из-за спины.       — Решил сбежать с праздника жизни? — улыбнулась поэтесса, не смотря в его сторону.       — Предпочёл свежий воздух шумной компании.       Эсси незаметно взглянула на него. Ведьмак был уставшим, явно измотанным сегодняшним днём. Ей вдруг захотелось положить свою ладонь поверх его, а потом посмотреть на Геральта с такой улыбкой, какой не видел ещё ни один из когда-либо окружавших её людей. Даже Лютик.       «Даже Лютик…» — от этой мысли у неё пробежали мурашки по спине. Неужели она так легко отдаёт себя на волю безрассудству, когда видит Геральта? Не может быть, чтобы она, Эсси Давен, смотрела на ведьмака и думала не о том, как поскорее бы избавиться от его присутствия, а совсем наоборот, как сделать так, чтобы он никогда её не покидал.       Между ними воцарилось спокойное молчание, нарушаемое только шумом прибоя и доносящимся из дома звонким голосом Лютика, воспевающего одну из своих самых красивых, по мнению Эсси, баллад. Ей всегда нравилось его исполнение — извечно полное жизни, оно обращалось к самым разным чувствам, словно ожидая от них ответа, заставляло проникнуться идеей произведения, взывало к желанию навсегда остаться в том самом моменте, когда ты впервые его услышал. Поэтесса всегда стремилась к тому же: к красноречию слога, к эмоциям, передаваемым через простые слова, к витиеватому смыслу, которым была пропитана каждая его баллада. Эсси была рада, когда понимала, что ей есть на кого ровняться.       — Ты когда-нибудь задумывался о том, что звёзды — это люди, которые нас покинули? — вдруг задала она вопрос. Поэтесса смотрела вверх, туда, где собрались самые яркие и крупные звёзды, и улыбнулась скорее грустно, чем радостно. — А самые большие из них — это те, что имели для нас огромное значение? Каждый видит их по-разному, Геральт, ты знал?       Эсси обернулась к нему. Чтобы видеть, как по его лицу проходит тень улыбки, как смягчаются его напряженные черты. Чтобы увидеть, как он обращает взгляд к темному небу, все же задумавшись над её вопросом.       — Нет, — коротко ответил он.       — «Нет, не задумывался» или «Нет, не знал»?       — И то, и другое.       Они посмотрели друг на друга одновременно. Эсси замешкалась, не зная, куда себя деть. Она желала подойти ближе к нему, но и отойти на несколько шагов назад. Хотела смотреть ему в глаза, но и потерять зрение, чтобы никогда их не видеть. В её выборах не было полумер, лишь чёткие решения, которые в рамках адекватности казались чересчур безумными. Казалось, будто всё в ней кричало о том, что ей нужно бежать без оглядки. Не смотреть никогда более в его сторону, не видеть его ярко-жёлтых глаз или даже мысли не допускать о том, чтобы подушечками пальцев коснуться его щеки, только бы узнать, как Геральт на это отреагирует. Эсси не понимала, что с ней происходит, ведь ей никогда не доводилось испытвать подобное. Ей хотелось бежать, но и остаться. Её тянуло к ведьмаку, будто он был магнитом, а она — железом.       — Ты когда-то терял кого-то близкого, Геральт?       Она не знала, почему спросила об этом. У неё не было причин интересоваться его прошлым или настоящим, Эсси не нужно было знать о его близких или людях, ушедших из его жизни.       Ветер усиливался, неся с собой морскую прохладу. Поэтесса смотрела на сталкивающиеся друг с другом волны, с трепетом дожидаясь ответа от ведьмака.       — Да.       — И я, — дополнила она полушепотом.       Эсси слышала, как Лютик заканчивает уже вторую свою балладу, но не хотела уходить, чтобы исполнить свои. Здесь, на террасе, было тихо и спокойно. Никто не тревожил и не говорил с нею в один голос, а ей не приходилось кричать, чтобы её услышали. Было слишком хорошо, чтобы просто уйти.       Но всё же поэтессе пришлось покинуть как уединенное место, так и компанию ведьмака, когда она почувствовала неприятное жжение в груди, в области лёгких. Эсси тут же подумала о том, что совершенно зря стояла на холодном ветру, ведь болезнь определённо не входила в её планы. У неё было не так уж и много времени, чтобы тратить его на попытки привести себя в более-менее дееспособное состояние.       Тогда Эсси ещё не знала, что болезнь вцепится в неё по самое основание и уничтожит саму её суть.       Она уже несколько дней не держала в руках лютню. В инструменте не было смысла, когда даже для того, чтобы высказать несколько слов, требовались титанические усилия. Ее лёгкие словно скручивали, а потом дробили в порошок, и так по несколько раз за пару часов. Эсси, чтобы не провоцировать развитие болезни, старалась не нагружать свои голосовые связки, не желая даже говорить, а потому ей приходилось толком и из комнаты не выходить, ведь любопытный и разговорчивый Лютик обязательно начал бы расспрашивать её обо всем на свете.       Разумеется, поэтесса знала, что бард и без того уже серьезно забеспокоился о ней и её самочувствии. Она знала, как тяжело даётся Лютику её молчание. Он старался не показывать своих истинных чувств, скрывая их под маской напускного веселья. Много говорил о том, что его Глазок скоро поправится, и они вместе будут исполнять свои лучшие баллады, соревнуясь в красноречии и чувственности, а после, сидя у костра где-нибудь на природе, придумают ещё сотни новых, от которых у людей звёзды в глазах будут загораться после первых же спетых строк.       Лютик, когда ещё имел возможность с ней говорить, порою спрашивал об её самочувствии. Эсси же, к своему глубокому сожалению, не могла даже примерно объяснить те чувства, которые испытывала день изо дня. То её сражал наповал беспричинный кашель, то ужасная боль в горле, то частичная невозможность дышать. В один момент ей было так жарко, словно её любимая бабушка укутывала её в тысячу и один плед перед сном, а в другой так дико холодно, будто она попала в зачарованный зимний лес, откуда нет и не может быть выхода.       Волновался за неё и Геральт. Его переживания были не такими, какими терзал себя Лютик. Ведьмак оставался спокоен внешне, но внутри него билось огромное множество вопросов и сомнений. Он не имел представления о таких серьёзных и резко появляющихся болезнях, какая сразила Эсси, и его тревожили мысли о том, что он не в силах ей помочь.       Если бы поэтессу попросили дать название этой болезни, она бы точно связала его с именем ведьмака, потому что не было ни дня, когда Эсси не хотела видеть Геральта. Он снился ей в ночи, а потом она просыпалась в холодном поту и кашляла, рвала себе горло, пока на внутренней стороне ладоней не появлялась кровь. Она думала о нём утром по пробуждению. Думала и о его чародейке, уверенная в том, что именно она была причиной её страшной болезни. Хотела, чтобы она испытала такие же мучения, чтобы обратилась в пыль от мыслей о невзаимности с его стороны. Хотела, чтобы и ей он сказал то же, что когда-то довелось услышать Эсси.       Поэтесса глядела на невероятной красоты жемчужину, лежащей на своей ладони, не имея представления о том, как ей нужно реагировать на такой подарок. Эта вещь явно стоила больше, чем весь этот небольшой домик. Явно больше, чем она могла бы заработать за всю свою жизнь.       — Геральт, я не могу её принять. Только представь, сколько…       — Она твоя, Эсси. Дело не всегда в деньгах, — перебил её ведьмак, улыбнувшись.       Она смотрела на его зашитую рану и думала о том, как сильно перепугалась, когда узнала о случившемся на берегу. В каком ужасе была от мыслей, что Лютик и Геральт чудом не погибли от рук морских чудищ. От мыслей о том, что она бы делала, если бы узнала о смерти ведьмака.       Поэтесса подошла к Геральту и провела ладонью по его плечу. Знала, как он воспримет этот жест. Знала, что отвергнет, но не отступилась.       Поступила глупо.       — Я знаю, чего бы тебе хотелось, Эсси, — начал он. Вникая в её глаза долгим взором, не спешил продолжать. Ждал, что она отреагирует, но девушка стояла неподвижно.       В лёгких Эсси запылало. Она смотрела на Геральта, боясь пошевелиться, чтобы боль в груди не обострилась. Если изначально Эсси держала руку на его плече, чтобы показать свои намерения и чувства, а жест казался ласковым, то мгновением позже она не убрала её только для того, чтобы не согнуться пополам из-за подступающего к горлу кашля. Дыхательные пути будто стянули острыми и тонкими нитями, и поэтесса боялась, что ещё немного, и она начнёт захлёбываться своей кровью.       — Я не смогу дать тебе желаемого, Эсси.       Она не слышала его. Не знала, что именно он сказал, но кивнула, борясь с желанием упасть на колени прямо среди общей комнаты, где сейчас были только он и она, потому что ноги её больше не держали.       Эсси вновь кивнула и сорвалась с места. Со стороны могло показаться, что слова ведьмака сильно задели её и глубоко пронзили истерзанное безответным чувством сердце, но никто не смог бы и вообразить, что лёгкие поэтессы сжимаются в очередном неудержимом спазме, и именно поэтому она спешит удалиться в свою комнату. Такому зрелищу уж точно не нужны свидетели.       Она с трудом переставляла ноги. Несмотря на удушающую боль, она быстро добралась до своей комнаты и, захлопнув дверь, упала на колени, заходясь в жутком кашле. Она чувствовала, как в лёгких прорастают стебли, как они вьются в изящном танце, занимая собою пространство, предназначенное совсем не для них. Зажмурив глаза и сжав кулаки, Эсси чуть ли не видела, как распускается первый бутон. Как его белые лепестки, борясь за возможность получить свободу, рвутся наружу, через её горло, преграждая воздуху свободный проход по дыхательным путям. Ей было до одури страшно, но чувство страха было ничтожеством по сравнению с болью, которая пронзила её горло, когда окровавленный цветок упал на пол, отделившись от стебля.       У Эсси не было сил встать с холодного пола. Мертвенно бледная, ослабшая, потерявшая голос и аппетит, поэтесса ощущала скорое появление смерти в лёгких, горящих огнём. Эустома, чудовищно красивая, но заставляющая её пребывать в агонии, прорастала в её легких, подпитываемая сладостью её крови. Тонкие стебли вились вокруг, обволакивая мягкие ткани. Белые нераскрывшиеся бутоны подступали к горлу, заставляя Эсси давиться ими, бесшумно погибать в стенах своей небольшой комнатки в доме у побережья.       Она всё ещё думала о ведьмаке. О Геральте, любившем не её. О мужчине, чьё сердце никогда не будет отдано кому-либо, кроме бессердечной чародейки.       Эсси умирала в одиночестве.       Белые цветы раскрывались один за другим. Она слышала как гибкие стебли оставляют новые порезы в её горле. Чувствовала, как терзают её собственные мысли.       О Лютике. О том, что ему суждено увидеть её, в неестественной позе распластавшейся на полу. Рядом с ней он найдёт и окровавленные бутоны, но вряд ли поймёт, к чему они здесь. Лютик не узнает о том, какая болезнь оставила свой отпечаток на её теле, как не знала и она сама. Он прижмёт её к себе так крепко, что сломаются хрупкие кости, и будет проклинать весь мир за то, что не смог её сберечь.       О том, чего ещё не успела сделать. Сколько баллад могла бы сочинить, не встреть она его. Сколько мест успела бы увидеть, если бы не захлёбывалась сейчас собственной кровью, не в силах даже подняться на ноги.       О Геральте. О мужчине, принесшем ей смерть на серебряном блюде. Насильно заставившим понять, что любовь — это не благословение, а цветы — совсем не радость.       Мир Эсси медленно поблек. Потерял свои очертания и яркие цвета, растворился под влиянием последнего распускающегося в её горле белого цветка, но она все ещё думала о нём.

О ведьмаке, любившем не её.