За расставаньем будет встреча, Не забывай меня, любимый, За расставаньем будет встреча, Вернемся оба - я и ты. А. Кочетков
Когда Толя пришел к Аннет за советом в сердечных делах, то застал ее в ярком шелковом халате и носатых тапочках, привезенных из Индии. Она окинула гроссмейстера удивленным взглядом из-под густо накрашенных ресниц и, хмыкнув, пропустила в свое двухкомнатное царство. Вообще-то, Анну Павловну Котовскую звали «Аннет» только незнакомые люди. Был в этом какой-то определенный заграничный шик, а еще манерность, которую так любили дочери и жены чиновников высшего аппарата. Аннет они очень ценили за ее умение держать себя и богатое воображение, которое, приправленное большим количеством выездов за границу, делало ее крайне интересным собеседником. Сама Анна называла это просто умением нравиться, которое и проложило ей дорогу к самой вершине, к неиссякаемому источнику материальных благ. — Толя? — она запахнула халат, отступая на кухню. — Что-то случилось? — Привет, — он протянул ей коробку конфет с размашистой надписью «Золотые купола» - невинная взятка в обмен на утешение. — Мне бы хотелось поговорить с тобой кое о чем… Не помешал? — Вовсе нет, проходи, пожалуйста. Очень мало у кого в двадцать шесть лет была своя двухкомнатная квартира в Хамовниках, но также очень мало кто был Аннет Котовской. Анатолий осмотрелся, хотя пересекал порог ее жилища далеко не в первый раз: несмотря на кажущийся творческий беспорядок, все сверкало чистотой. На трюмо у самой двери стоял квадратный флакон духов с расходящимися из центра лучами. «Vol de nuit» - Ночной полет. Рядом расположилась пудреница и хрустальная пепельница, в которой, кроме ключей от квартиры, лежали румяна и бронзовая «пуля» помады – все «с розочкой». Прямо напротив входной двери располагалась гостиная-столовая, куда Аннет его и пригласила жестом, а сама удалилась в спальню переодеться, и Анатолий, мазнув взглядом, успел заметить только шкаф с яркими кисточками на узорчатых ручках – часть гарнитура из ГДР. Ани, как он ее мысленно называл, не было всего минуту, но она вновь пропорхнула мимо арки гостиной ни словом не обмолвившись – Анатолий услышал только как она поставила на плиту чайник. В ее квартире пахло ирисом, гвоздикой и флердоранжем, «ночным полетом», но без метлы – мягким и женственным, не потревоженным зарей, в том числе и «Новой». — Что ж, рассказывай, — когда Аннет вернулась, то на ней было домашнее льняное платье и мягкие, приличные для приема гостей, светлые туфли. Она не спеша развернула золотистую обертку конфет и отправила ее в рот целую, не откусывая – Толя не ошибся, купив подруге своей жены конфеты, потому что это было единственным, что она любила больше красок и кистей. — Я хочу поговорить о Веронике, — для Анатолия это было сродни признанию в чем-то постыдном, как будто этим он прямо заявлял, что у безупречного шахматного короля не был продуман какой-то ход и он завис на краю партии, боясь сдвинуть хоть одну фигуру. — Вот как, — Аннет откинулась на спинку стула, и Анатолий впервые подумал, что, наверное, заявился к ней слишком рано. Хоть часы и показывали чуть за одиннадцать, но все еще накрашенные глаза Котовской и покрасневшие белки убедили его в том, что она, вообще-то, еще даже не ложилась. — Внимательно слушаю. «Потому что не удивлена» - это Анатолий добавил уже от себя. Иногда он поражался и даже боялся ума этой девушки, убеждавшей всех и каждого в том, что мыслей у нее было в два, а то и в три раза меньше, чем они полагали. Это было совершенно не так, и хоть Аннет и отмахивалась от шахмат и всего технического, утверждая, что у нее был совсем не тот склад ума, но считывала людей она на раз-два, и Карпов знал, что это умение сыграло в восхождении на творческую вершину роль гораздо большую, чем ее талант. — С ней что-то происходит? — он откашлялся, не зная, как признаться в том, что у него все было не в порядке. Аня ласково звала мужа своей подруги «комитетчик» за его умение быть всегда собранным и способность держаться строго заданного курса. — Вернее, не так: с ней что-то происходит. — И почему ты так думаешь? Аня все прекрасно знала сама: и почему он пришел, и о чем собирался с ней говорить. Она поняла это еще тогда, когда увидела Толю в глазок, еще тогда, когда услышала его шаги на лестничной клетке. — Она странно себя ведет. — Вот как? — Аннет притворилась удивленной и встала, чтобы достать фарфор из буфета. Сервиз был не кисловодский и даже не чехословацкий – самый настоящий французский. Квартира Котовской буквально утопала в западной роскоши, и румынская стенка казалась меньшим из зол в этом совсем не советском интерьере. — Я принесу чай, ты пока договаривай. Но Анатолий решил дождаться ее. Ходило множество самых разных слухов о причине такого отнюдь не советского богатства относительно юной художницы. Никто не хотел верить (и не безосновательно), что причиной действительно были награды и премии за бесконечное творчество, а еще подряды на создание декораций для классических и новых театральных постановок. Кто-то говорил, что она была обручена с космонавтом, сокурсником самого Гагарина. Другие утверждали, что Аннет была любовницей генерала с Лубянки, который и позволял ей иметь персидский ковер, но только Анатолий и Вероника знали, что это все было неправдой, но только если говорить строго. Анна была любимицей сразу всех номенклатурных деятелей, а также их жен и дочерей, что открывало перед ней все двери и границы. Именно поэтому фамилия «Котовская» была в списке почти всех творческих делегаций и выездов. Просто Аня умела вертеться в этом мире и прогибать его под себя, когда это было нужно. — Итак, — звякнули блюдца, и Аня села напротив, — что же происходит с моей ненаглядной подругой? Карпов как будто растерял все слова в попытке объяснить этот разлад в семье. Как будто кто-то (или даже что-то) отдаляло его от жены, и слова «я тебя люблю», сказанные в Багио после громкой победы, уже не казались такими уж искренними. Наверное, он пожалел ее тогда – все-таки она была далеко не чужим человеком, и разделить с ней радость казалось самым логичным шагом. — Она… избегает меня, — он злился на себя за то, что начал с вранья, хотя пришел вроде как за тем, чтобы облегчить душу. — Может, наоборот? — она отхлебнула крепкого индийского чая, и Толя сдался под взглядом синих глаз. — Как же должна вести себя женщина, к которой охладел ее муж? — Да, наверное, — он не выдержал и встал. Сделав несколько шагов до окна и обратно, Толя, наконец, нашел в себе силы снова посмотреть Ане в лицо. — Я не хочу ее видеть. Она не задавалась вопросом, почему он пришел именно к ней с этой проблемой. Аннет злило, что Толя пришел именно к ней с этой проблемой. Аня никогда не относилась к Карпову, как к обычному человеку, в отличие от своей заклятой подруги. Он был для нее чем-то недостижимым, как, например, кремлевская звезда, которая сияла всей Москве, да что уж там, Москве – всему миру. Но с высоты своего величия, своего увлечения шахматами, он не видел ее среди любовавшейся толпы, замечая Аню лишь рядом с собственной женой. Это злило, это раздражало, но она ничего не могла с этим поделать. Не хотела тоже. В прямом смысле казанская сирота, Аня, привыкшая идти по головам ни с кем при этом не считаясь, не могла переступить через свою подругу без того, чтобы разрушить ее брак. Она считала Веронику круглой дурой за то, что та требовала от Анатолия оставаться возле ее юбки. Вернее, пачки. — Ты что же, больше не любишь ее? — Карпов был слишком взволнован для того, чтобы заметить легкую дрожь в голосе Котовской. — Не лучшая тема для обсуждения с лучшей подругой жены. Сарказм был ее латами, ее спасением от ранящей реальности. Возможность угасания любви между Толей и Никой не делала ее счастливой, потому что сам он, казалось, страдал, а значит – все еще любил. — Я не знаю, — обессилев, он снова сел. — Я не могу ее простить. С тех пор, как я вернулся из Багио, я ни разу не посмотрел на нее прежними глазами. Все время вспоминаю, как она… просила меня не участвовать в чемпионате в обмен на должность первой солистки. Это было постыдное признание, которое не выскажешь ни одному товарищу, но перед Аней раскалываться было легко. Толя, занятый лишь собой и собственными чувствами, только сейчас поднял на нее глаза – бледность лица поразила его, обескровленные губы были крепко сжаты. — Она всегда хотела для тебя только лучшего. Он сразу понял, что она говорила только то, что считала нужным и правильным, и почти ненавидел ее за эту черту характера – всегда сохранять хорошую мину, даже при плохой игре. На стене покачивался маятник, отсчитывая секунды. Рядом с часами висел масляный автопортрет Котовской, и даже с него она смотрела, казалось, укоризненно. — Мне бы хотелось, чтобы ты подсказала, как ее простить. Аня, ни разу больше не отхлебнувшая из чашки, встала. На негнущихся ногах она подошла к окну, игнорируя умоляющий взгляд Карпова, и попыталась привести себя в чувства, как умела: просчитав до десяти, она уткнулась носом в воротник собственного платья, сохранявший тяжелый, истинно французский аромат. — Ты и сам понимаешь, что я не знаю, как это сделать. Это было неосторожно вырванное признание, на которое, Анатолий пытался убедить себя в этом, он и не рассчитывал. Но зачем тогда он пришел сюда? Разве не за тем, чтобы убедить себя в том, что Аннет была ему совершенно безразлична, и что он все еще мог простить Веронику? Но тогда откуда он знал название ее любимых конфет? И почему неосознанно старался уловить именно «Ночной полет» каждый раз, когда возвращался домой, надеясь, что Ника снова привела Аню домой после очередного спектакля? — Аня… Он мягко развернул девушку к себе, одновременно страшась и надеясь увидеть хоть какие-то следы чувств на ее лице. Оно было влажным от слез, и Аня ненавидела себя за то, что не могла держать эмоции под контролем – долго сдерживаемые, они лились через край, лишая защиты перед Толей. Ей не хотелось, чтобы из-за нее распадалась семья, не хотелось несчастья и для подруги, которая, возможно, была единственной, кто искренне ее ценил. Аннет стоило только представить, как она шла под ручку с Карповым где-нибудь на Патриарших прудах, например… И как за их спинами шепчутся горгоны-покровительницы, верные своим сухарям-бюрократам. Нет, это невозможно! — Толь, ты же понимаешь, что я ничем не могу тебе помочь? — он продолжал держать ее за плечи, а она специально не утирала слезы. Пусть он видит, как на нее действует. — И что я не хочу тебе в этом помогать? Здесь нужно быть объективным, а это, увы, не моя сильная сторона. С тобой – точно нет. Она мягко повела плечами и выбралась из этих недообъятий, подошла к зеркалу трюмо и мягко, но тщательно вытерла лицо. Толя чувствовал себя последним подонком: обижаясь на жену, он не мог нарушить своей верности, хотя Аня была так близко, и любить ее было так просто… — Аня, если я хоть в чем-то провинился перед тобой… — Уж лучше молчи, чем говори такие вещи. Я и так чувствую себя худшим человеком на земле, не подливай масла в огонь, пожалуйста. — Не отталкивай меня. — Ты пришел за покаянием к дьяволу! — Если я скажу, что не люблю Веронику, то тебе станет легче? — Толя сделал шаг вперед, но Аннет отшатнулась, как будто боясь обжечься. — Что я задерживаюсь в ЦДШ до самого поздна, только бы не видеть ее? Что каждый раз, когда она меня касается, я вспоминаю, как она продала меня за то, чтобы быть первой солисткой? — Мне жаль, что у вас не сложилось, — ее слова были холодные, как сталь. — Но я никогда не буду второй. Никогда не займу чужого места, потому что всегда знаю, где мое собственное. По праву. — Я прямо говорю тебе, что не люблю ее… — Но и меня ты не любишь.***
И все-таки Аннет его преследовала – пусть мысленно, но она так часто была с Анатолием, что он почти что ощущал аромат ее духов, когда думал о ней. Даже если бы захотел, Карпов не смог бы вспомнить, когда и при каких обстоятельствах он с ней познакомился, зато прекрасно знал, что обшивалась Котовская в ГУМе, и что у нее была отдельная мастерская. Множество мелких фактов не давали о ней такого полного представления, как знание того, что она была сиротой. Страна Советов давала шанс каждому талантливому и пробивному товарищу, разделявшего взгляды партии. Давала она ему и кров, и стол, и даже сверх того – развитие (в пределах установленного курса, естественно). А Анна Павловна имела несомненный талант: яркий, как прожектор в глубокой ночи. Ее фреска украшала станцию метро. Портрет Ленина ее кисти, говорят, украшал кабинет не одного министра. Когда Толя поднимался по ступеням Большого Театра, то уже знал, что поговорит с Вероникой именно сегодня. Он больше не мог мучать безразличием ни ее, ни себя, так как несмотря ни на что считал себя человеком чести. Однако было странным то, что ему на пути не встретилось ни одного зрителя, вообще никого. Вероника прожужжала ему все уши про величественные декорации, подготовленные Котовской, и, конечно, про свой дебют в роли Одетты-Одиллии, а потому он ожидал увидеть, как минимум, толпу. Анатолий дернул за ручку, но двери не поддались, а когда он поднял голову, то увидел, что поперек афиши красными буквами была выведена надпись: «Спектакль отменяется». Ничего не понимающий Толя обошел здание, чтобы зайти через черный ход и найти пока еще свою жену. Но к нему было не так уж легко подойти: в огромный грузовик загружали какие-то доски, бывшие раньше, судя по всему, роскошными декорациями. Наконец, показалась заплаканная Вероника, которая при виде сгружаемых обломков разрыдалась еще сильнее. — Что случилось? — Карпов отвел жену в сторону, стараясь привести в чувства. — Почему ты плачешь? И почему спектакля не будет? — Ох, Толя, — Ника бросилась на шею мужа, вздрагивая и всхлипывая всем телом. — Спектакль отменили из-за Аннет… — Что с ней случилось? Веронику неприятно поразило то, как Толя подобрался после упоминания имени любимой подруги. Неужели его совершенно не волновало, что сорвался ее дебют? Он же кое-что в этом смыслил… — Она… — Вероника оглянулась через плечо, как будто боясь, что ее услышат. — Она не вернулась, понимаешь? — Нет, не понимаю. Он мотнул головой, прогоняя странную мысль. Что значит не вернулась? Откуда? — Три дня назад она вылетела вместе с делегацией во Францию. И осталась там, понимаешь? Попросила политического убежища. Из-за этого сняли спектакль, потому что Аня готовила декорации. Ее уже исключили из союза художников. Страшная, непостижимая мысль пригвоздила Карпова к земле. Теперь, когда он окончательно убедился в своем отношении к жене, в своих чувствах к Котовской, она вот так просто… предала их всех. Предала его. И как он не просчитал этого? Ее материализм, стремление к отнюдь не советской роскоши выдавали Аннет с потрохами. Но ей же как-то удавалось пудрить им всем мозги? Каким образом? На каком ходу он ошибся? Окончательную точку поставило ее письмо, найденное Анатолием в ящике на следующий день. «Дорогой Толя! В первую очередь, я хочу попросить прощения за мой поступок. Ни перед кем другим я не стала бы за него оправдываться. Ты – единственное исключение, потому что… ты меня поймешь. Больше всего на свете ты любишь шахматы, а не свою жену, и уж тем более не меня. Я же всему предпочту возможность творить свободно, без диктовки и оглядки на то, как на это посмотрят товарищи сверху. Если тебе будет легче, то этот побег я задумала задолго до нашего разговора. Кроме свободы я люблю еще и красивые вещи, возможность жить в роскоши, порицаемую в нашей стране. Здесь я могу оправдаться лишь бедным и одиноким детством, которое убедило меня в безусловной ценности материальных благ. Я была плохой подругой и товаркой, потому что позволила себе полюбить мужа лучшей подруги. Да, Толя, я люблю тебя. Давно. Это было неправильно, и хоть я, как ты прекрасно знаешь, ходила по головам и никогда об этом не сожалела, здесь у меня совладать с обстоятельствами не получилось. В свою защиту могу сказать лишь то, что мои чувства были единственно тебя достойными, потому что не мешали тебе строить твою спортивную карьеру, но наш разговор убедил меня в том, что мне нужно исчезнуть, потому что меня любить без оглядки ты бы все равно не смог. Вероника разбила тебе сердце, но не мне его собирать. Прости меня, если сможешь. Я за трусость, наверное, никогда не смогу себя простить. Да, трусость, потому что я предпочла дерзости бегство. Мне предстоит выяснить для себя, насколько одиночество необходимо великим умам. Ты сделаешь большое одолжение, если уничтожишь это письмо после прочтения. Хотя здесь, думаю, мои подсказки без надобности.Всегда твоя, А.П.К.»
От грубой бумаги пахло ирисом, мхом и гвоздикой. Как это было иронично и в ее стиле: она пожалела голову подруги, а его сердце - нет.